Анатолий Приставкин - Солдат и мальчик
Уходя, Андрей посмотрел на окно: зеленая ветка качалась на ветру.
Женщина провожала его в коридор и все рассказывала какие-то подробности о Шурике, говорила о том, как испанцы часто встречаются, как поют прекрасно свои песни; «Колумбиану» не слыхали? А теперь приятель Шурика Арана решил жениться на русской девушке, а ухаживали они, между прочим, вдвоем…
– Не ссорились? – спросил настороженно Андрей, В полумраке прихожей он что-то зацепил, и за шумом хозяйка вряд ли смогла разобрать странность вопроса.
– Как не ссорились, – произнесла обыденно. – Друзья ведь, они и должны ссориться. Оба вспыхучие, фы-рр! Как сера! Но драться, нет, не дрались, не слыхала такого… Наоборот, Шурик тут подарок все искал, удочки раздобыл какие-то. Мне не показал, увязал, повез. По-своему назвал их как-то. Арма, что ли, я точно не запомнила. Говорю ему, передай поздравления своему Аране и невесту поцелуй. А удочки твои ни к чему им, лучше бы мешок картошки свез, проку-то больше… А он молчком да молчком. С тем и укатил.
– Торопился? – спросил Андрей.
– Уж как торопился… Бегом да бегом. Будто гнали его.
– И он гнал, и его гнали, и меня… тоже… время гонит, – поправился на ходу Андрей.
Попрощался, вышел на улицу.
На весь поселок играла маршевая музыка, гуляли люди, громко смеялись. Флаги на довоенных длинных древках были как лоскутки совсем: экономили материю.
Андрей стоял озираясь, наткнулся взглядом на белые квадратики, оставленные девочкой. Стало больно. Ах, Мариночка, Мариночка, свечечка моя на ветру! Снаряд тяжелый не тронул, блокада не взяла, бомба на Ладоге миновала…
«Я болею, – говорила она. – У меня от голода болезнь». А потом она пригласила: «Приходите завтра. Завтра ведь праздник и у военных тоже? А я вам куклу покажу, Катьку…»Надо бы зайти, но сердце не выдержит, разорвется, когда он увидит куклу Катьку, которая тоже перенесла блокаду, даже не пискнула ни разу, и убитые глаза родителей.
Махнул рукой с досады, пошел прямо по улице, по ее середине. Ах, Мариночка, дай добраться до фронта, свернем мы фашистам шею, сотрем с лица земли как проказу окаянную.
Андрей вспомнил, как показывали в кино горящие дома Испании, большой пароход, а на нем дети. Медленно, осторожно выходят они на берег, а навстречу бегут русские женщины. Хватают, принимают на руки, целуют… А в зале плакали. Боже мой, чужая беда, а своя уже стояла на пороге. Вот и оказалось, что нет чужой беды, а есть одна общая и с ней нужно сообща бороться.
Не так ли произошло с ним, Андреем? Принял свою беду за главную. На том стоял и едва не сломался. Но увидел вокруг чужое страдание, чужую боль, чужие смерти и понял, что не о своем ему печься, а о чужом, оно и есть главная его беда.
Она-то и даст силы, чтобы выжить, испить кровавую чашу войны до дна. Не для личной мести искал он свое оружие, не для защиты абстрактной родины-матери, а конкретно для помощи каждому, кого он встретил и принял, чью боль ощутил как свою.
Испанский беженец мальчик Арманд-Шурик стоял в этой цепи пострадавших, и одно это лишало Андрея возможности видеть в нем врага, хотя бы личного. Такой поворот усложнял, но и упрощал их будущие отношения.
– 27 -
На поляне за детдомом стояла Ксана и, задрав голову, следила за птицами. В своем кокетливом беретике, вишневом пальто издали она казалась старше своих одиннадцати лет.
Андрей углядел ее на подходе, крикнул:
– Привет, подружка! Василия не видала?
– Здравствуйте, – произнесла Ксана, медленно, вовсе не удивившись появлению солдата. – Васи, по-моему, здесь нет.
– А ты искала?
– Нет, не искала. Я просто гуляю, – ответила девочка.
– Василий в колхоз уехал, к шефам… Но должен вернуться.
Ксана кивнула и посмотрела наверх. И Андрей посмотрел наверх. Там под крышей второго этажа шла обыкновенная птичья толкотня, воробьи хлопотали около своих гнезд.
– Видите, – сказала Ксана, – как они устраиваются? А ребята заберутся, все яйца покрадут.
– Зачем им яйца?
– Едят, – объяснила Ксана. – Вася тоже по карнизу лазит, когда-нибудь сорвется.
– Он цепкий парень! – заметил Андрей. – Ты с ним дружишь?
Девочка качнула головой.
– Не знаю. До сих пор мы встречались в классе. Он мне казался… В общем, хулиганом… Однажды я видела, как он целого птенца съел.
– Ну какой он хулиган! – воскликнул солдат. – Переголодал небось… Ты его строго не суди.
– Я теперь понимаю. Он хороший человек. Андрей взглянул на Ксану и подумал, что не случайно сказала она так про Василия, не зря гуляет около детдома.
– Василий верный человек, – -подтвердил он. – Ты уж его не бросай, когда я уеду.
– На фронт? – спросила Ксана, глядя на солдата снизу вверх.
– Да – Скоро?
– Очень скоро. Все, подружка, кончились мои каникулы.
– Я забыла передать, – сказала девочка. – Вас приглашала моя мама на праздник.
– Скажи ей спасибо, – отвечал солдат и еще раз внимательно посмотрел на Ксану. Красивая девчонка, что и говорить. Но уже все понимает о себе. На месте Василия влюбился бы в нее без памяти – Вот что, – попросил солдат. – Дождись Василия, передай: я пошел в Косино. Запомнишь? Косино, а там торфяные бараки… Вечером, может быть, вернусь.
– Не беспокойтесь, – отвечала Ксана. – Я передам. Он в Косино вам нужен?
– Не знаю. Пусть сам решит.
– Я так и скажу, – произнесла девочка, задумчиво посмотрев на солдата. – Вам также счастливо.
– Спасибо.
– Мы с мамой вас любим.
Андрей уже поворачивался, чтобы идти. Вскинулся, хотел что-то ответить, но увидел лишь в спину, как уходила она, держа руки в кармашках, величаво-спокойная, как маленькая женщина.
Круто повернулся и строевым быстрым шагом двинулся в сторону Косино.
Рассчитывал он добраться туда часа через два, но долгие обходы, кружение по окраинным улицам удлинили путь.
Только от Ухтомской перестал он думать о возможных патрулях и пошел напрямик, через дачные травяные улицы, сады и переулки.
Выскочил на бывшее картофельное поле, в конце которого уже виднелись темные пирамиды торфа и низенькие полоски бараков. Поле граничило с болотом, и пришлось идти вдоль него по мягкой подзолисто-серой земле, все время видя эти бараки, но нисколько не приближаясь к ним.
Прямо посреди топи возвышались странного вида машины, от которых в разные стороны тянулись настилы из досок, валялись брошенные тачки.
Справа открылось озеро, большое, продолговатое, с темными лодками рыбаков и белой церковью на противоположной стороне.
Андрей срезал путь через сосновый редкий лесок, в обход болота, и ступил на тряскую, постоянно влажную тропинку, ведущую к баракам.
Тут было шумно и празднично. Ходили люди, бегали дети, заглядывая в растворенные окна, из которых доносились пестрые голоса и звуки гармошки.
