Дмитрий Быков - Оправдание
— А сам ты откуда? — Рогов вполне был готов к окрику: «Язык не распускай!» — или: «Сегодня мы спрашиваем!», но услышал вполне дружелюбное:
— С Казахстана я. Там жить не стало возможности, казахи все отняли, с работы погнали… Ну, я и поехал в Омск к брату, а тут про Константина услышал. Про него всякое говорят, но вообще уважают… Ну и поехал.
— И как?
— А как? Живем… — неопределенно ответил Павел.
Они дошли до помоста, на котором Рогов вблизи разглядел огромную колоду — именно такова в его представлении была плаха. Рядом возвышался невысокий, крепко вбитый в землю глаголь, правда без петли. Тут же была будка, похожая на дачный сортир и явно рассчитанная на одного.
— Ну, главное все вечером увидишь, — небрежно пояснял Павел, — а тут огороды. Земля славная, родит хорошо… Садоводов не трогают, их трогать нельзя. Садоводов всего пять. Их казнить можно, а наказания им не пишут: на них же земля, работа, кроме них некому…
Отвоеванная у леса почва и впрямь была плодородна: Рогов с изумлением увидел арбузные плети, а на них — небольшие, но вполне кондиционные с виду арбузы. Густо росла петрушка, высоко возносились желтые созвездия укропных соцветий, перла из земли огромная морковь, небольшими тугими вилками белела сквозь темную зелень внешних листов капуста.
— Где ж воду берете? — спросил Рогов. Он не заметил вокруг ни пруда, ни водокачки.
— А река недалеко, ты не видал, что ль? Как же ты шел?
— Я не сам шел, — усмехнулся Рогов. — Вели меня, глаза завязали…
— Вон там река, метров двести. За лесом. Константин около нее и велел строиться.
Рогов слышал о таких таежных реках, похожих скорее на ручьи, но сам ни разу их не видел. Больше всего он жалел сейчас о том, что не вышел к реке в своих вчерашних скитаниях: русло вывело бы его, он знал — идя вдоль реки, не заблудишься. Главное теперь было — попасть к реке, но туда в одиночку, ясное дело, нового человека не пустили бы, да и патруль… Он не понимал одного: если на каждое новолуние кого-то забивают до полусмерти, а каждый вечер мучают по сокращенной программе — почему не сбегают остальные? Или тут охраняют каждого? Хотя откуда взять столько охраны? Впрочем, он начинал уже догадываться о целях этого странного поселения, но пока представлял их смутно, боясь верить собственной догадке. Больше всего ему хотелось спросить, как они со своими жалкими печками и щелястыми бараками выживают жестокой, континентальной омской зимой, — но это-то мучительное выживание как раз не противоречило его догадке.
— А давно ты тут? — спросил он Павла.
— Третий год езжу, — непонятно ответил тот.
Сами бараки явно были выстроены не в тридцатых, — уж как-нибудь Рогов отличил бы тогдашнюю постройку от сравнительно недавней. Вообще от тех времен в поселке, где преобладали люди в возрасте от тридцати до пятидесяти, остался, по-видимому, один Константин. Впрочем, надежда сохранялась — Рогов видел пока далеко не всех.
— Пойдем детский лагерь покажу. — Павел подтолкнул его в сторону небольших домиков у самого края леса.
Рядом с домиками шатким плетнем была выгорожена большая, примерно двадцать на двадцать метров, площадка. Когда они подошли к ней — от помоста до лагеря было шагов пятьсот, — Рогов разглядел через забор, что дети в ватниках и дешевых старых куртках занимаются чем-то похожим на зарядку. Никаких детей на вчерашнем отпевании не было, но, с другой стороны, брать их на подобные мероприятия, к тому же поздние, действительно не было резону.
Зарядка происходила в молчании, и мужчина лет сорока, в старом спортивном костюме, без видимых увечий, показывал упражнения. Впрочем, показывал он одно, а дети делали совершенно другое, каждый свое. Роднила все эти упражнения только их абсолютная бессмысленность: тренер стоял на одной ноге, поджав другую, сводя и разводя в стороны руки, согнутые в локтях. Его тощая фигура напоминала цаплю, бьющую крыльями, только очень ритмично и невозмутимо. Детей было пятнадцать, Рогов сразу подсчитал их, — все разного возраста, от восьми до пятнадцати примерно лет, и каждый выполнял свое, некрасивое, монотонное и бессмысленное движение. Иной кружился волчком, иной, отставив одну руку в сторону и опустив вдоль тела другую, переступал на месте вправо-влево, иной отжимался, подчас просто падая на землю и некоторое время так лежа (ведь холодно, ужаснулся Рогов), или хлопал себя по ляжкам, по плечам, по ушам — и вновь, в другом порядке, повторял резкие хлопки.
— Надолго они так?
— До обеда, — пожал плечами Павел.
Тут тренер резко подпрыгнул, приземлился на обе ноги, развернулся на сто восемьдесят градусов и, стоя задом к детям, непристойно нагнулся, коснувшись земли пальцами тощих рук. Теперь Рогов видел, что у него нет уха. Никто из детей даже не смотрел на тренера, движения каждый менял, как и когда хотел, и на Рогова с Павлом оглянулись всего два или три человека. Остальные казались целиком поглощенными бессмысленной гимнастикой.
— А что толку-то им так дергаться?
— Освобождаются. Пока голову не очистишь, закон не поймешь.
— Может, и мне попробовать? — расхрабрившись и уже позволяя себе некий вызов, спросил Рогов.
Вместо ответа Павел вдруг резко ударил его в глаз. Первым побуждением Рогова было немедленно дать сдачи, но Павел был явно здоровее, да и понимал, что пленнику рисковать не след. Был, правда, риск, что теперь Павел подумает, будто с ним все можно, — но сразу ставить себя, как называлось это во всех замкнутых коллективах, он не решился.
— Ты чего, в чем дело? — отпрыгивая и сам ненавидя себя за жалко-суетливую интонацию, выкрикнул он.
— Вот твоя гимнастика, — неожиданно спокойно ответил Павел. — Пойдем пасеку покажу.
Пока они снова шли на другой конец поселка, к пасеке, в голове Рогова промелькнула тысяча способов отомстить и бежать, но все они были покуда малоисполнимы. У него отобрали нож, да он и не слишком представлял себе, как бы стал им орудовать; завалить Павла ударом кулака было нереально, оглушить сзади невозможно — тот все время шел позади и словоохотливо, уже без всяких роговских расспросов, объяснял назначение лагеря.
— У нас, вишь ты, с детьми многие, ну нельзя ж их в общие бараки, вот и живут в лагере. Опять же много беспризорщины в городе, — которые знают, те и свозят их сюда. Они у нас живо в закон въезжают.
В этом Рогов не сомневался, но вслух ничего не сказал. Он иногда щупал глаз, под которым набряк фингал. Павел ударил его далеко не со всей мочи, но и этого хватило. Можно, конечно, было сказать ему, что новых не трогают, — но это, видимо, и не называлось «трогать». Это было именно что-то вроде инициации, после которой Павел сразу стал дружелюбнее, или гимнастического упражнения, только во взрослом варианте местной гимнастики.
