Лев Кассиль - Вратарь Республики
Антона узнавали на улице, на него оборачивались, глазели. В передовицах больших газет писали: «Имея в своем активе таких выдающихся спортсменов мирового класса, как тов. Кандидов…»
Если в Мюзик-холле или в Оперетте появлялся теперь по ходу пьесы футболист, театральные гримеры заготовляли парики непременно с седой челкой. Антон стал получать глупые, иногда наивные, иногда нахальные письма от поклонниц. Он не привык к славе. Он чувствовал ее все время, как шум в ушах. Ему казалось теперь, что его узнают везде, даже там, где на самом деле никто на него не обращал внимания. Когда где-нибудь, в учреждении, на почте, спрашивали его фамилию, он краснел и называл себя так тихо, что его переспрашивали. Ему казалось, что так он приглушит гром и величие знаменитого своего имени… Но он ревниво следил, упоминали ли его в статье, где говорилось о лучших спортсменах страны.
— Я какой-то, черт, уж больно мировой стал! — жаловался он смущенно Карасику. — Вот, Женя, петрушка какая! Ну, мог ли я полагать, когда с арбузами возился? Чудну, ей-богу!
Через несколько дней в Центральном дворце физической культуры чествовали Кандидова по поводу присвоения ему звания заслуженного мастера спорта. В президиум заседания были выбраны от гидраэровцев Баграш и Карасик. От Высшего совета вратаря Республики чествовал сам Никольский — гололобый, круглый и тугой, похожий на хорошо накачанный футбольный мяч. Антону преподнесли огромные букеты цветов и специально изготовленный значок-уникум «вратаря Республики». Выступал от сборной СССР Цветочкин. Потом говорил Баграш.
— Кандидов не просто чемпион мирового класса, — говорил капитан Гидраэра, — а это настоящий советский спортсмен, отличный комсомолец, великолепный образец наших людей. Это человек героической биографии. Вышло только вот так, что он сейчас стал известен, а на самом деле в жизни товарища Кандидова были вещи посерьезнее, чем матч с «Королевскими буйволами».
Пунцовый и немного недоумевающий, сидел Антон в президиуме. Плечи его господствовали над столом. Иногда он застенчиво улыбался, обводил огромный зал глазами, благодарными и слегка обалделыми от радости. Слыша набегающий грохот оваций, он вставал, нависал над столом и неуклюже садился. Ему каждый раз казалось, что он сейчас сядет мимо стула. Он уже плохо соображал, что говорят выступающие, но чувствовал, что все говорят что-то очень приятное. Рядом дружески и восхищенно блестели глаза Карасика. Иногда Антон, не глядя, протягивал руку и под столом крепко, до боли сжимал колено друга.
Из первого ряда на него смотрела Настя. Он видел ее улыбку. Это было единственное, что он вообще мог различить в бушующей пестряди зала, откуда на него шли тепло и грохот. Потом этот грохот стал совсем оглушающим. На стадионе аплодисменты уходили в небо. Звук их рассасывался в окрестностях. Здесь овации сотрясали стены, бились о потолок и, туго взбитые в один непрекращающийся гром, совсем оглушили Антона. Да, это была слава, долгожданная и несомненная. Если бы позволили, Антон перецеловал бы сейчас всех, начиная от председателя и кончая контролером у дверей. Зал был полон прекрасных людей. Все это были друзья, товарищи. Каждому можно было крепко пожать руку. Это для них играл Антон, это за них дрался он в воротах, отбиваясь от мячей… Тут он почувствовал, что его тянут за руку и тащат куда-то. Он увидел совсем близко Никольского. Никольский что-то кричал, но ничего нельзя было разобрать. Овация усилилась: «Кандидова!» — расслышал Антон. Теперь весь зал дружно, хором, хлопая, произносил: «Кандидова», «Кан-ди-до-ва», «Кан!.. ди!.. до!.. ва!..»
Кандидов взошел на трибуну. Ноги были как чужие. Надо было думать о них, чтобы как-нибудь управиться. Они не сгибались, ступали мимо ступенек. Все-таки он заставил себя взойти на трибуну. Она покачнулась и жалобно затрещала. Кандидов быстро соскочил, неприязненно посмотрел на покосившееся и ненадежное это сооружение и махнул рукой. В зале дружелюбно засмеялись. Потом стало очень тихо.
— Тут просили, чтобы я, в общем, рассказал, какой мой метод и, в частности, об игре с «Королевскими буйволами», как я стоял в сборной СССР, то я скажу, вкратце, конечно…
Он остановился. Ему показалось, что он говорит ужасно плохо, что говорить надо гораздо красивее. Но тут его вдруг взяло зло. «Не нравится, пусть не слушают», — подумал он. Но всем нравилось, все слушали.
— Мое занятие довольно-таки простое. Оно заключается, одним словом, чтобы у меня за спиной мяч не водился. Ну, до сих пор пока что я сухой, как говорится, стою. (Аплодисменты.) Не приходилось пропускать. (Бурные аплодисменты.) Некоторые болтают, что, мол, отчаянно я играю, на риск. Действительно, жалеть тут себя не приходится. Если начинаешь анатомией своей заниматься, о собственных костях думать — хуже только. Конечно, тут и данные должны быть. Рост у меня, как многие верно уже заметили, довольно-таки приличный. Сто восемьдесят восемь сантиметров без каблуков, до верхней штанги, значит, рукой подать. Так что верховые мячи беру, как горшок с полки. (Смех.) Ну, и материальная часть у меня солидная. (Смех.) Физически заготовлен основательно, впрок, так сказать. А выдержка — это еще мальчишкой в гражданскую заработал. Теперь, как я стоял с «Буйволами»? Обыкновенно. Ну, ясно, волновался порядком. Мировая команда, европейская, сколько слышал всегда. А я, что же, без году неделю стою. Ну, я специально тренировался на сильные шуты[31]. Меня ежедневно часа по полтора в три мяча до седьмого пота гоняли. Это очень пригодилось… Теперь, как они играют? Играют хорошо. Выход на мяч, обработка мяча, дриблинг[32], финт[33], точность пассовки — это что-то особенное, ювелирная работа. И дьявольски рвут. Страшное дело, растопчут, кажется. Но грубо… Играют часто не в мяч, а в игрока. Действительно, буйволы в прямом смысле, прямо бой быков. Удары, верно, стенобитные, семечки грызть уже не приходится. Я, конечно, весь приподнятый играл. Первый раз за СССР стоял. Так воображаешь — страна ужас какая большая! А ворота всего только такие… Но для мяча вполне достаточные. А ты стоишь, и тебе эти ворота поручено держать на замке. Ну, начали играть. Наши против ветра. Они сразу в атаку. Признаться, я не струсил, но понял, что на мою долю хлопот тут будет достаточно. Посыпались сразу мячи, прямо как из мешка. «Ну, я говорю, тамада… это я сам себе… ну, Антон Михайлович, плохо твое дело. Это тебе не арбузы астраханские». Тут я гляжу — этот самый Бен Хорг, ихний знаменитый, черномазый, так и начинает за мной охотиться. Я его, правда, разок через себя в сетку отправил, без мяча, понятно. Ну, он, вероятно, огорчился.
