Катрин Панколь - Желтоглазые крокодилы
Он для наглядности махнул рукой, сметая со стола папки и телефоны.
— Зачем все это, скажи ты мне? Везде одна пыль, вранье и фальшь!
Поскольку Рене не ответил, он продолжал.
— Годами работал, а все псу под хвост. Все без толку. У тебя по крайней мере есть дети, Жинетт, дом, где тебя вечером ждут. А у меня только баланс, клиенты, контейнеры эти проклятые… Я сплю на диване, ем на уголке стола, пукаю и рыгаю втихаря, чтоб никто не слышал. Эти штаны тесны мне, Рене. Хочешь, скажу как есть? Дома меня терпят только потому, что я еще могу пригодиться. А иначе бы…
Он стряхнул с пальцев невидимую соринку, и грузно осел в кресле.
Рене некоторое время помолчал, потом тихо, ласково, как говорят с капризным, истеричным ребенком, начал:
— А я вот заметил, что твоей мусечке сейчас не лучше, чем тебе. Вы как два тюленя на пустынном торосе, которые делают вид, что не замечают друг друга. Да что там этот ее Шаваль, ерунда какая! Передок заиграл, весной повеяло — тебе вон тоже какая-нибудь бабенка подмигнет, ты и трахнешь ее в подсобке. Что, никогда с тобой такого не бывало?
— Я — другое дело! — возразил Марсель, выпрямившись и громко стукнув кулаком по столу.
— Потому что ты мужчина? Старо как мир! Можешь сколько угодно гордиться своим наполеончиком, но женщины давно переменились, представь себе! Они теперь как мы, и если появляется хорошенький такой Шаваль, который может заправить как следует, они и выдают ему маленький такой аванс, но это ровным счетом ничего не значит… Так, ерундень, кошкины слезки! Жозиана-то по тебе сохнет! Ты погляди, совсем девка с лица спала. Ты хоть раз взглянул на нее, а? Нет ведь, ходишь мимо гоголем, индюком надутым, и несешь свою гордость как флаг. Ты даже не видишь, до чего она похудела, из всех юбок выпадает, до чего осунулась! А на мордашке столько румян, что если по спине хлопнуть, кусками повалятся. На самом деле она белая, как простыня.
Марсель упрямо тряхнул головой. Но вид у него был несчастный. А Рене продолжал гнуть свою линию, умело оперируя насмешками и чужими чувствами, здравым смыслом и логикой; уж очень ему хотелось привести в чувство старого друга, а то глядишь, удавится на нейлоновом чулке…
Внезапно у него возникла идея, глаза его загорелись.
— Вот ты даже не спросил, на хрена я приперся к тебе в кабинет, хотя до этого клялся, что слова больше с тобой не скажу? Думаешь, если тебе все лижут подметки, так и я должен? Вот возьму и обижусь наконец!
Марсель посмотрел на него, почесал затылок и, поигрывая ручкой, извинился:
— Ну, прости меня… Ты хотел что-то рассказать?
Рене скрестил руки на груди, многозначительно помолчал и сообщил Марселю, что его опасения оказались не напрасны: китайцы неправильно переписали накладные. Перепутали сантиметры и английские футы.
— Я заметил это, просматривая платежки с твоего завода под Пекином. Они все сделают через одно место, и если ты хочешь их остановить, нужно сейчас же разобраться и позвонить им.
— Мать моя! — зарычал Марсель. — Там же миллиарды! А ты молчал!
Он вскочил, схватил куртку, очки и устремился по лестнице в кабинет Рене. Тот бросился следом, а проходя мимо Жозианы, приказал:
— Возьми ручку и блокнот… Там косоглазые напортачили!
Жозиана повиновалась; все трое спустились вниз.
Кабинет Рене представлял собой маленькую, почти целиком застекленную комнатку, из ее окон хорошо был виден склад. Сначала в ней планировалось разместить гардероб, но Рене занял ее, поскольку решил, что оттуда удобно будет наблюдать за погрузкой и разгрузкой товара. С тех пор здесь была вотчина Рене, его святая святых.
После истории с кофемашиной Марсель и Жозиана ни разу не оказывались вот так, нос к носу. Рене открыл книгу со счетами, лежащую на столе. Потом, стукнув ладонью по лбу, вскрикнул:
— Твою мать! Забыл другую… самую главную… Она осталась при входе. Подождите, сейчас принесу.
Он выскочил из кабинета, вынул из кармана ключ, и — клик-клак… закрыл их в кабинете. И ушел, потирая руки, позвякивая застежками на рабочем комбинезоне.
Жозиана и Марсель ждали его в кабинете. Жозиана хотела положить руку на батарею и тут же отдернула ее — горячо. Она вскрикнула от неожиданности. Марсель спросил:
— Ты что-то сказала?
Она мотнула головой. По крайней мере, он смотрит на нее. Пускай глядит хмуро, лишь бы не отворачивался.
— Да нет, ничего… просто батарея горячая…
— А…
Они опять замолчали. Снаружи доносился рев снующих туда-сюда грузовиков. Рабочие кричали водителям: «Направо! Налево! Выше!» и ругались, когда при резком повороте фургон едва не вываливал свой груз на землю.
— Ну чего он там копается? — раздраженно спросил Марсель, глядя в окно.
— Ничего он не копается. Ему просто захотелось оставить нас наедине, и он своего добился. Вся эта история с китайским заказом — наверняка враки.
— Ты думаешь?
— А попробуй выйти отсюда. По-моему, он нас запер. Мы попались, как лохи.
Марсель схватился за дверную ручку, повернул, крутанул, потряс. Заперто. Марсель яростно пнул дверь ногой. Жозиана улыбнулась.
— Делать мне больше нечего, здесь высиживать, — ругнулся Марсель.
— Мне тоже. Тут явно не курорт.
В кабинете было душно и чем-то воняло. Окурками, раскаленными батареями, прелой шерстью. Жозиана сморщила нос, принюхалась. Наклонившись над письменным столом, она увидела, что возле батареи на спинке стула висит старый жаккардовый свитер. Он забыл надеть его, он простудится! Она повернулась к глицинии в окне и увидела Зубочистку, приближающуюся бодрым строевым шагом.
— Черт, Марсель! Зубочистка! — прошептала она.
— Нагнись, — сказал Марсель, — вдруг она пойдет в эту сторону.
— С какой стати мне нагибаться? Мы не делаем ничего дурного.
— Нагнись, говорю! Она нас сейчас заметит.
Он потянул ее вниз, и они оба съежились у стенки под окном.
— Что ты перед ней так трясешься? — спросила Жозиана.
Марсель зажал ей рот ладонью и привлек к себе.
— Ты забыла, что без нее ничего не подпишешь.
— Сам же, придурок, дал ей все карты в руки!
— Да перестань ты меня подзуживать!
— А ты перестань перед ней выплясывать!
— Ишь, умная какая выискалась! Давеча ты была попроще, у кофемашины, а? Вся растеклась да разнежилась в руках этого красавчика, который мать родную за грош продаст.
— Я просто пила кофе. И все.
Марсель чуть не задохнулся от возмущения. Глухим, тусклым голосом он возразил:
— То есть Шаваль тебя не обнимал, ты хочешь сказать?
— Мы чуток пообжимались, правда. Но это только чтоб тебя позлить.
