Петр Проскурин - Отречение
— Прошу, вот варенье… малиновое, свежее, мне подруга привезла с дачи… Вы любите, Петя, малиновое варенье? Ведь мне можно так вас называть?
— Конечно! — обрадовался он, и в душе у него опять шевельнулось теплое чувство к чуткой маленькой женщине, смотревшей на него с таким доверием и грустью.
— Я на вас, Петя, еще не видя вас и ничего о вас не зная, ужасно рассердилась, — продолжала Анна Михайловна. — Я понимаю, как это несправедливо, но и вы должны меня понять… Откуда-то появляется разбойник, молодец — косая сажень в плечах и грабит посреди белого дня! Забирает единственное, самое дорогое! Каково? Я понимаю, молодость эгоистична, так уж устроена жизнь… Однако что же я? — встрепенулась Анна Михайловна. — Вот вам пример, старость тоже не хочет смириться, хотя ей ничего другого и не остается… вот, вот… вот…
Искренне огорчившись за неумение сдержать себя, Анна Михайловна совсем по-детски расстроилась, стала оправдываться, и Петя, выручая ее, попросил еще чаю, затем сказал:
— Мне кажется, Анна Михайловна, мы с вами станем друзьями… вот увидите!
— Дай Бог, дай Бог! — еще больше оживилась хозяйка и, совсем уже растрогавшись и не желая себя сдерживать, подхватилась, обошла стол и чмокнула Петю в затылок. — Дай Бог! — повторила она, возвращаясь на свое место. — Вы, Петя, должны знать, Ольга — вся моя жизнь, больше у меня ничего нет и не будет… Так уж получилось…
— Анна Михайловна…
— Погодите, Петя, погодите, — остановила Анна Михайловна, — я просто объясняю. Ольга выросла у меня… Ее отец, мой единственный брат, и мать Ольги ушли из жизни почти в один год… правда, брата так уж отделала война, живого места не было… Вот она у меня и осталась на руках, а было ей чуть больше годика… Из соски кормила.
— Тетя, ну зачем? — попыталась остановить ее Оля. — Опять расстроишься, поднимется давление, состряпаешь себе неотложку, бессонную ночь…
— Я своего брата обожала, красавец, не в пример мне, высокий, сердце золотое… Инженер-строитель, на войне саперами командовал… Знайте, Петя, если вы Ольгу обидите, вам не будет прощенья! Сироту грех обидеть…
— Тетя!
— Ну, молчу, молчу, — как-то испуганно и покорно кивнула Анна Михайловна, чувствуя подступавшую усталость. — Простите… Ну, день такой особенный, вот и понесло, понесло…
— За что же прощать, — рассудительно сказал Петя, чувствуя себя необычайно хорошо и уютно. — Мне тоже вам надо много важного рассказать… Это ведь так естественно, у меня вот тоже что-то голова кружится, — показывая, как это происходит, смешно зажмурившись, он повел головою сначала в одну сторону, затем в другую; в ответ на откровенность ему тоже хотелось сказать сейчас о себе самое главное, сказать все — и тайное, и неприятное; он знал, что именно сейчас, именно здесь правильно поймут и простят; ясный и в то же время как бы предостерегающий, останавливающий взгляд Анны Михайловны заставил его замолчать. К тому же и Оля, вскочив и обхватив его сзади за плечи, не давала ему подняться и, смеясь, тепло дышала в голову.
— Нет, что же это такое? — спрашивала она с обидой. — Прямо какой-то вечер воспоминаний! Вы оба, дорогие, мои, просто удивительные зануды!
— Ольга! — строго сказала Анна Михайловна, намереваясь рассердиться; у нее ничего не вышло, и она тоже тихо и грустно засмеялась.
День на день не приходится; каждую свободную минуту Петя теперь стремился проводить с Олей, у нее в доме; Анна Михайловна совершенно расположилась к нему и принимала как родного, и его стало невозможно застать дома у себя; однажды, когда Оля на неделю уехала, он перед самым вечером заскочил на минутку к себе на квартиру и, открыв дверь и увидев перед собой мать с тяжелыми сумками в руках тоже только что вошедшую, даже не смог скрыть своего недовольства.
— Здравствуй, — сказала Аленка, сунув ему по пути сумки. — Неделю к тебе названиваю, уже беспокоиться начала. Тебя или дома нет, или ты не берешь трубку… Ну как ты? Хотела тебя поздравить, читала твою последнюю статью в «Вестнике»… Свежо пишешь… Есть мысли интересные. Молодец!
— Так ведь стараюсь, мать, — кивнул Петя, пристраивав сумку рядом с зеркалом.
— Ну-ка, не ленись, в холодильник на кухню неси, — сказала Аленка. — Я всего на минутку, здесь продукты, ты же, несомненно, голоден..
— Ну почему непременно голоден? — спросил он, однако понес сумку на кухню. Аленка, бросив легкий светлый плащ у зеркала на стул, прошла за ним. Открыв сумку, Петя заглянул в нее и присвистнул. Поверх множества свертков и пакетов красовались две бутылки виноградного сока; взяв одну, Петя тщательно изучил этикетку.
— Ого, кажется, у нас большой разговор наклевывается? — насмешливо присвистнул он. — Могла бы по этому случаю что-нибудь и посущественней прихватить…
— Как же, только об этом и думала… поставь лучше чаю, — попросила Аленка, — я ореховый шербет в Елисеевском купила. Можно — и соку… только разбавить… Да, сын, хотела с тобой посоветоваться, поговорить спокойно… Я улетаю на конгресс, в Париж…
— Можно и поговорить, — вполне резонно заметил Петя, сдвигая широкие темные брови. — Ты не забудь, передай привет сестренке, не забудешь?
Аленка кивнула и села на небольшой жесткий диванчик возле холодильника; открыв бутылку, Петя достал фужеры, налил.
— Знаешь, Петя, я много думала, прежде чем прийти к тебе, ты уже давно взрослый, самый мой близкий человек на свете…
— Мать, слушай, а можно не так торжественно? Без таких долгих предисловий, прямо к делу?
— А можно спокойней, без хамства?
Взяв сок, она отхлебнула; Петя присел к столу в ожидании; мать никогда раньше не страдала нерешительностью, что же случилось, в конце концов?
— Мы с Константином Кузьмичом знаем и уважаем друг друга давно, он одинок, я теперь совершенно одинока. Ты и Ксения стали чужими, далекими, впереди старость — угасание, одиночество… Что с тобой, Петя? — быстро спросила она, делая к нему невольное движение.
— Со мной ничего, — отрезал он, с отцовскими в безрассудном гневе глазами; потемневшие зрачки у него еще больше сузились, брови были напряженно изломаны. — Со мной ничего, — раздельно, уже спокойно повторил он. Твоя личная жизнь меня не касается, так же, как и моя тебя… Какая разница — кто! Пусть будет Шалентьев… И потом, зачем ты затеяла этот разговор? В конце концов, повторяю, это твое личное дело…
— Петя, я устала, устала от жизни, устала быть одна… А Шалентьев… С ним интересно, он талантливый человек, крупная, сильная личность…
— Ну как же иначе? Как мы обойдемся без крупной личности, без министерского пайка?
— Не хами, ты как будто на рожон лезешь, ищешь ссоры! Не буду я ссориться с тобой. Ближе тебя у меня никого нет, не надо, Петя, — устало попросила Аленка. — У нас хватает с кем воевать. Я решилась переехать к Шалентьеву, естественно, он хочет остаться у себя. Тебе же я советую перестать метаться, твое законное место под старой отцовской крышей… Потеряешь квартиру, потеряешь прописку. Петя, подумай, это ведь очень серьезно. Надоест же тебе когда-нибудь мотаться, захочется в Москву. Ксении с ее мужем хватит и половины, да они себе строят кооперативную, вот что я хотела тебе посоветовать, — тихо сказала Аленка. — Никак не остепенишься, Ксения — за границей, совсем чужая. Денис растет без родителей, в зежских лесах.. Как в какой-то злой сказке.
