Алексей Колышевский - Откатчики. Роман о «крысах»
Такие вот мысли роились в голове у Геры, пока он медленно объезжал огромный дом-красавец в Бобровом переулке. Настя словно забыла о пережитом совсем недавно кошмаре и сетовала на то, что бабушка, проснувшись, хватится ее и начнет переживать, названивать родителям. Словом, поднимет переполох, какой может поднять только настоящая бабушка, воспринимающая действительность глазами ведущего программы «Чрезвычайное происшествие» и каждый раз глотающая валокордин во время просмотра «Часа суда» с ведущим Павлом Астаховым.
Гера предложил свой телефон, но она вежливо отказалась, сославшись на то, что «вот уже почти приехали, и я позвоню из дома». Этот отказ как бритвой полоснул его по сердцу. «Не хочет, чтобы я увидел номер, ведь он останется в памяти телефона. Не доверяет. Хотя, наверное, это правильно. Зачем доверять какому-то случайному герою-спасителю самое святое – телефон бабушки-сердечницы? Вдруг я ловко маскирующийся грабитель, а бабуля хранит дома коллекцию монет короля Виктора Эммануила?» Гера обиженно насупился. Он хотел, чтобы она заметила его обиду. Он достиг своей цели. Настя с виноватым видом молча взяла его телефон, мило улыбнулась. Позвонила бабушке. Оказалось, что вовремя. К той уже успели наведаться решительно все кумушки-соседки, которые наблюдали сцену под окнами через щель в прикрытых шторах, и при этом ни одна из них не поспешила вызвать милицию. А когда внучка Зинаиды Семеновны из семьдесят третьей квартиры вырвалась и побежала, то они осторожно стали выглядывать во двор, сделав свою наблюдательную щель немного пошире, и, наконец, убедившись, что никакой опасности для них нет, принялись трезвонить в дверь несчастной Настиной бабушки с причитаниями и советами «вызвать милицию» и тому подобное… Бабушка успокоилась и велела передать «столь галантному рыцарю» слова признательности. Гера умилился оттого, что никто никогда его так не называл…
Они сидели в машине возле одного из подъездов огромного дома-города, и больше всего на свете Гере не хотелось расставаться с этим милым существом-эльфом, которое впорхнуло в его жизнь словно из какого-то другого сказочного измерения. Ему хотелось дотронуться до руки эльфа еще раз, но повода не нашлось – рана была обработана, а о фамильярности Гера и не мыслил. Он мгновенно понял, что этот маленький милый пришелец из другого мира требует очень нежного, деликатного обращения и долгого, терпеливого ухаживания. Иначе улетит, испугавшись, навсегда. Он поймал себя на мысли, что даже и не помышляет о сексе, что этот момент если и наступит, то очень и очень не скоро и будет так же желанен, как желанен оказывается покоренный альпинистом горный пик, когда вся сладостная тяжесть восхождения позади и вершина вот она, перед тобой, и что будет дальше, после восхождения, совершенно не важно.
Они немного поговорили. Насте пора было домой, где ждали ее родители, и она посетовала, что ей трудно станет объяснить наличие замазанной йодом царапины и синяков на запястье. Гера предложил подняться в квартиру вместе с ней, представив факт своего явления перед родителями в качестве аргумента и доказательства, но на сей раз получил твердый отказ. Тогда он во второй раз разыграл обиду, что было для него совершенно не тяжело, так как он и впрямь обиделся. Его натура стала вдруг брать верх над всей этой сиюминутной романтикой, и он поймал себя на мысли, что готов даже настоять на том, что Настя ему должна! Ведь он ее спас! Как он смог тогда сдержаться, одному богу известно. Гера понял, что сейчас самое время ретироваться под каким-нибудь благовидным предлогом. Важно было первому закончить разговор на какой-то обнадеживающей ноте, которой суждено было бы прозвучать в будущем. У него неплохо получилось. Во всяком случае, закончился тот вечер очень обнадеживающе:
– Настя, извини, но мне тоже пора. У меня сегодня дежурство в операционном блоке, а я на него почти опоздал, представляешь! Впервые за все годы работы в институте тень рискует пасть на мою безупречную репутацию человека-хронометра.
– Да… И ты сегодня будешь оперировать?
– Несомненно! Как минимум, одна срочная операция. Без нее не обходилось еще ни одно мое дежурство!
– Какой ты славный! Ты спасаешь людей, заставляешь их сердца вновь биться, словно часовщик, возвращающий жизнь умершему механизму, – это просто великолепно! У тебя самая благородная профессия на земле! Ты повторно даришь людям жизнь. Да, да! Сперва мама, а затем твой скальпель… Вот бы и я так хотела!
– Прости, мы ведь так и не поговорили об этом.
– О чем?
– О твоей профессии. Чем ты занимаешься?
– О! Я будущий журналист. Вернее, как журналист я уже состоялась – я специальный корреспондент журнала «Профиль», но диплома у меня пока что нет. Я студентка четвертого курса журфака МГУ.
– О! Кузница кадров отечественной журналистики! Как же, как же! Наслышан! Ты, наверное, очень хороший корреспондент, ведь «Профиль» – это серьезное издание!
– Видишь ли, в профессии журналиста, как и в твоей хирургии, самое важное – это «легкая» рука. Если ты умеешь писать, то любые, даже самые солидные издания с удовольствием подпишут с тобой трудовой контракт, и на зарплате тот факт, что у тебя в кармане еще нет диплома, никак не отразится. Редакторы будут приветливы и милы, ведь хороший журналист – это как актер, на которого «идет» публика. Ну а если ты только и можешь, как какая-нибудь Лиза Старикова, строчить свои жалкие пасквили в «Вестнике Коммерсанта», то ты так и просидишь всю свою жизнь в «пасквилянтах». Выше никогда не поднимешься.
– Да уж, Настя. Насчет легкой руки ты права абсолютно. – Гера даже закашлялся, до того ему стало неловко, и с тоской подумал, что не было бы ничего страшного, если бы он представился ей в качестве обыкновенного топ-менеджера торговой компании. Во всяком случае, не пришлось бы начинать такие желанные отношения со лжи, но теперь поезд было уже не вернуть. Он захотел как можно быстрее прогнать от себя эту мысль и сказал:
– Ну, мне пора…
– Да… Мне, к сожалению, тоже.
Возникла неловкая пауза, во время которой они нарочито внимательно рассматривали мелкие детали интерьера «AUDI», а затем их взгляды встретились, и они какое-то время не в силах были разорвать этот прямой мост, установившийся сейчас между их душами. Глаза Германа обо всем рассказали Насте, а Гера понял, что он ей, как минимум, уже далеко не безразличен. Это была мистика, телепатия, они разговаривали на молниеносном языке мыслей. Даже не цельных мыслей, а их частей, складывающихся в одно великое и новое чувство, которое невозможно было скрыть, ибо глаза не умеют лгать.
– Ты… Я могу позвонить тебе завтра днем?
