Мария Метлицкая - Всем сестрам... (сборник)
– Живет здесь? – спросил Колька.
– Ага, – ответила Любка и вытерла ладонью нос.
Мать накрыла на стол, позвала всех ужинать. Колька лежал на кровати и читал.
– К тебе не относится? – крикнула мать.
– Не хочу, – буркнул он.
Мать подошла к кровати и сильно дернула его за руку.
– А ну, вставай!
Колька нехотя встал и вразвалочку подошел к столу.
– Чего матери нервы треплешь? – спросил Синдеев.
Колька не ответил. Мать вышла на кухню.
– Бастуешь, значит, – ухмыльнулся Синдеев. – Не нравлюсь я тебе.
– Ага, – сказал Колька и положил себе в тарелку макарон.
Ужинали молча. После ужина Синдеев вышел на крыльцо курить. Мать села напротив Кольки, погладила его по голове и, вздохнув, сказала:
– Что поделаешь, сынок? Я все понимаю. Но ты вырастешь, уедешь, Любка замуж выйдет. А мне что, одной жизнь доживать? Ты ведь знаешь, как мне без бати тяжело было, – мать опять тяжело вздохнула. – А он холостой, неженатый. Может, что и сложится.
– А ты почем знаешь, что неженатый? – спросил Колька. – Может, он от алиментов бегает, как наш батька? Или от милиции.
– Нет, – улыбнулась мать и покачала головой, – я его паспорт видела.
– Ну и живи, если нравится. А я у тетки Клавы жить буду.
– Нужен ты ей, – усмехнулась мать. – У нее своих трое.
– Тогда в интернат поеду, – заявил Колька. – Там хоть немецкий есть и физика, не то что в деревне.
– Ну, это дело твое, – вздохнула мать.
Через неделю мать отвезла Кольку в поселок, в интернат.
Сначала у Кольки дела не очень шли, Дрались много, правда, по-честному, «до первой кровянки». А потом ничего, все сложилось. Появились закадычные дружки – Федька и Ванька. Все вместе – сила, попробуй тронь! И библиотека в интернате была хорошая, и по средам и пятницам пончики пекли или ватрушки (и то и другое Колька обожал) и даже просто давали какао с печеньем. И кино раз в неделю крутили – «Кавказскую пленницу» или «Щит и меч». А по ночам с мальчишками они придумывали разные страшные истории или ходили в палату к девчонкам и мазали их зубной пастой. Девчонки радостно визжали и хватали мальчишек за руки.
Еще ездили на экскурсию в город, в Музей боевой славы. Весной даже обещали экскурсию в Москву или в Питер. Но это, конечно, для тех, у кого в дневнике нет троек. Приходилось стараться.
Приближались зимние каникулы. Все собирались разъезжаться по домам. Только Кольке ехать домой не хотелось, хотя по матери и по Любке он сильно скучал.
Мать приехала за ним тридцатого декабря. Поговорила с учителями. Радовалась, что на Кольку никто не жалуется. Привезла ему новую куртку – болоньевую, синюю с красными полосками на рукавах, Колька о такой даже во сне не мечтал. Сказала, что куртку достал Синдеев, в городе. У Кольки сразу испортилось настроение.
– Ты не забудь, спасибо ему скажи, – всю дорогу в автобусе повторяла мать.
Колька отвернулся к окну. Надевать куртку ему уже не очень-то и хотелось.
В магазине мать купила бутылку водки, батон ливерной колбасы и палку колбасного сыра.
– Для миленького своего стараешься? – усмехнулся Колька.
– Ага, – как-то глупо улыбнулась мать. Добавила: – Я теперь такая счастливая! – и рассмеялась.
«Глупая она все-таки, как все бабы», – подумал Колька, а вслух сказал:
– Ну так и ходи!
– Как? – не поняла мать.
– Так! – отрезал Колька.
Синдеева в избе не было.
– Баньку тебе топит, – опять радовалась мать.
Любка бросилась Кольке на шею – сразу понятно, соскучилась. Потом пришел Синдеев, буркнул:
– Здоро€во! Париться пойдешь?
– Не-а, я чистый, – ответил Колька. – У нас в интернате душ есть. Мойся хоть каждый день.
– Понятно, – усмехнулся Синдеев.
Мать покачала головой.
После ужина Колька пошел в их с Любкой комнату, лег на кровать и стал читать «Трех мушкетеров»
– Грамотный он у тебя, – с усмешкой сказал Синдеев матери.
Ночью, когда все улеглись, Колька тихо спросил у Любки, как они тут без него живут. Любка сказала, что хорошо. Только Синдеев, когда напьется, бьет мамку по голове и еще таскает за волосья. А мамка плачет и просит «не надо». А она, Любка, в это время прячется за печку или под стол.
– Ясно, – сказал Колька и заскрипел зубами.
Через три дня Колька запросился в интернат. Во-первых, дома было скучно, а во-вторых, он так яростно ненавидел Синдеева, что у него даже пропал аппетит.
Мать плакала, уговаривала остаться, потом вздохнула и стала собирать ему вещи. Синдеев сидел и посмеивался. И вместо «до свидания» или там «счастливого пути» бросил Кольке в спину с улыбочкой:
– Дезертир.
У Кольки от обиды выступили слезы, и он прошипел сквозь зубы:
– Гад!
Мать услышала и тоже расплакалась. В автобусе ехали молча. Перед дверью интерната мать обняла Кольку и опять разревелась. Колька смутился и вырвался из материных рук – в окнах торчали любопытные головы ребят, не уехавших на каникулы.
В интернате было весело, никаких занятий – смотрели по вечерам телик, гоняли в спортзале в футбол или в волейбол. А в тихий час потихоньку резались с ребятами в подкидного дурака. Но каникулы кончились быстро и начались занятия. Все ждали лета, а Колька думал о лете с тоской – ехать домой, на хутор, ему не хотелось, просто тоска брала за горло. Но потом он придумал, что в июне он может остаться в интернате – помогать красить окна и забор, белить стволы яблонь и слив и вскапывать интернатский огород, – а в июле можно напроситься в деревню, к материной сестре тетке Клавдии.
В конце мая за Колькой приехала мать и уговорила ехать на хутор. Сказала, что Синдеев калымит по деревням. Колька согласился, но начал торговаться: как Синдеев приедет на хутор, мать отправит его к тетке.
Колька, конечно, соскучился и по матери, и по сестре Любке, и по собаке Жульке. На хуторе было хорошо – спи по утрам сколько хочешь, бегай в лес, катайся на велике. И мать старалась вовсю – каждый день пекла пироги или блины. Колька с Любкой набирали корзины сморчков, а мать жарила их в сметане и с картошкой.
Синдеев появился за все лето раза три. Долго парился в бане, потом все никак не мог наесться и выпивал бутылку водки. Спать уходил в баню.
– Тебя боится, – говорила Любка.
Колька довольно усмехался. Правда, однажды, в его третий приезд, Колька проснулся ночью от крика. Крик раздавался из бани, где ночевал Синдеев. Колька глянул за занавеску – мамки в комнате не было.
Он сунул ноги в сапоги, схватил топор, лежавший у печки, и рванул в баню. Дернул за ручку, но дверь была закрыта. Он замолотил по ней ногами. Крики стихли, и дверь распахнулась. На пороге стоял пьяный Синдеев в трусах и майке. За его спиной, кутаясь в халат, всхлипывала мать.
