Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)
Я беру фотографии, разбросанные вокруг матраца как осенние листья, и в который раз рассматриваю нашу жизнь. Вот наша свадьба, у тебя такое выражение лица, словно ты идешь по луне, фата немного съехала на бок, зато розы… Господи, какие розы!.. Помню, их несли нам целый день, осыпали с головы до ног…
А здесь мы целуемся: горько!..
Мы красивы и счастливы…
Отдышавшись и справившись с дрожью тела, я снова ощущаю щекой приятный холод металла, я вижу: моллюск удивлен. И всего-то, и только! Его вытаращенные прозрачно-голубые бараньи глаза широко раскрыты. Впечатление такое, что они впервые увидели свет, новый мир для них высвечен солнцем, и они поражены его красками. А лоб цел. Ни следа от пули, ни царапинки. Разве может быть все это приятно глазу?
От такой восторженной откровенности у меня перехватывает дыхание. И я уже знаю, что какое-то время буду во власти инстинкта. Во мне пробуждается точный механизм, машина. Я даю очередь вслепую, веселую очередь наугад…. Я жму на спусковой крючок до тех пор, пока в патроннике не остается ни одного патрона. Хорошо, что через наушники не слышно этого грохота…
Слышен Бах…
В такие минуты только он и спасает.
Брюхо мира распорото ором точно острым гарпуном, из него вывалены кишки крика и окриков, приказов и приказаний, лязг гусениц и грохот гранат. Если бы по какой-то причине я снял наушники, мне пришлось бы устраивать охоту на эту ужасную какофонию звуков, которую человечество произвело на свет за время своего существования. Мир тишины, шелеста листьев и шума дождя, пения птиц и мелодий свирели давно погребен под обломками человеческого ора. Там, где сейчас обитает рыло человечества с такими лбами, как у моего барана, слышен только вой шакалов, барабанная дробь, только эхо разрывов… Я расстреливал бы каждый такой уродливый звук, не жалея патронов, ни патронов, ни бомб, никаких, даже атомных. Чтобы устроить им всемирный пожар! Чтобы рожа этого человечества никогда больше не вылезла из утробы матери-природы. Мир вообще стал кривым, на мой взгляд, и я не знаю, с чего все началось. Кто принес нам все эти негоразды и выверты?.. Ваш хваленый Homo? Ненаглядный Sapiens? Ну-ну… Вот что я вам скажу: если бы не было этого вашего разумного безумца, не было бы и угрозы существования Жизни!
Там, там, там, за стенами этого дома мир рушится, мрут, мрут люди, надвигается всевселенский пожар. И мор! И мор! Жадность, человеческая жадность – как спичка у стога сена, высушенного июльским зноем. Разве не так?
Вот какие мысли посещают меня в последние годы, вот почему я беру на мушку такие лбы. Вот отчего сомнения одолевают меня: хватит ли на всех патронов и бомб?
Я снова открываю глаза – лоб улыбается. Господи, как же я наивен: этот лоб не пробить моими пулечками, здесь нужен калибр покрупнее. Ровно три секунды уходит на то, чтобы пересесть к пулемету. Ну-ка, лбище, теперь что ты скажешь. Очередь, еще очередь, я не закрываю глаза, очередь еще и еще… Пули отскакивают от гранитного лба, как горох от стены. Вот это мощь, вот это твердь! Я восхищен непробиваемостью этой брони. Ну и лбище! Надо же! У неандертальцев лбы раскалывались от удара дубиной, этот же устоял перед пулеметной очередью. Фантастика! Такими бы лбами забивать в бетонные шпалы стальные костыли на железных дорогах. И еще раз я даю злую очередь, как бы контрольную, чтобы ко мне снова пришла уверенность в своих силах. Сколько же тупой непробиваемой мощи хранит в себе этот низкий бронированный лоб, сколько всякой нечисти упрятано за этой броней: тупости, серости, мрака… Я не слышал ни одной светлой мысли когда-либо вырвавшейся наружу из этого чугунного черепа. Только гадкая липкая матерщинная грязь несется из-под копыт его шакальих зубов, цыкающих в злобе. Мир чернеет, когда этот, беременный вонью и нечистотами рот изрыгает свои оглушительно косноязычные, нечленораздельные звуки. Из него несет нечистотами, как из канализационного люка. И я понимаю: здесь не обойтись без бронебойных. Что ж, к делу! Что называется, вслепую, нажать на курок: бац!.. Что там? Есть! Так и есть! Все случилось, как я и предполагал, тютелька в тютельку! Пуля, бронебойная пуля, очень точно и со всей тщательностью выбрана мною и верным глазом направлена в цель. Есть! Лоб пробит. Наконец-то!
Надо бы сказать, чей же это такой узколобый лоб… Этот головоногий моллюск… А, ладно… Это его кургузые куцые по-крабьи шевелящиеся пальцы прикасались к Юлиной коже, когда… Когда я об этом думаю, у меня темнеет в глазах. Этот колченогий недомерок…
Точка! Покончено!
А вот еще один кроманьонец. Этот мастодонт, когда говорит, кажется, что тянет на гора вагонетку с углем, и вот-вот укакается. У него невиданный запор мыслей! Я бы прописал ему увесистую горсть пургена. Ах, как он яростно шевелит своими клешнями-пальцами, взнузданными умопомрачительной дороговизны перстнями и кольцами, словно по буковкам выковыривая из свого хамовитого рта нужные слова. Но нужные не всегда приходят в его квадратную голову. Трудная, трудная для тебя эта наука – фарисействовать скисшими призывами и тухлыми лозунгами.
А знаешь, что в этом твоем трудном деле самое главное?
Уверен, что нет!
Главное, милый мой динозаврик, – не укакаться!
Этот Кинг-Конг…
Что это я с ним разговариваю – бац!..
Вот и это сделано. Я рад как дитя. Ну, еще бы! Еще одной мразью, да-да-да, еще одной нечистью на земле стало меньше. Кто может осознавать такое без радости? И теперь все камни в округе, вся трава и цветы, и деревья и птицы, и дома, и люди, наконец, вдохнут полной грудью, да, облегченно вздохнут, и легкие их наполнятся дурманом рассвета, а в глазах бриллиантовым бисером вызреют слезы радости.
За это не жалко пуль.
Но помилуйте, скажут, но помилуйте…
И не подумаю.
Ведь никакого принуждения я не испытываю. Никаких угрызений…
Закрыть глаза, поднять голову, потереть припухлые веки кулаком, открыть глаза: снова этот Дали! «Христос св. Иоанна». Куда Он мчится на своем Кресте, уронив голову в пустоту ночи? Устал, устал Иисус! Бедняга… Я Тебе подмогну, Боже…
Да кто тебе дал право, иногда спрашиваю я себя, кто дал тебе право вершить судьбы тех, о ком ты не имеешь ни малейшего представления, судьбы людей, народов и рас? Кто?!. Что, нашелся еще один Робин Гуд, еще один Великий Инквизитор? Нет. Нет… Просто я… Я, представьте себе, чую зло, как волк чует мясо, как акула кровь, как птица тепло, как ваятель камень. Да, чую. Как слон, чувствующий приближение цунами, как гадюка близость землетрясения, как подснежник, пробивающий толщу умирающего снега и даже асфальта…
Я спрашиваю и не отвечаю. Ясно и без громких слов: моя совесть.
А это наше свадебное путешествие. Это, кажется, Полинезия. Или Гаити. Или Таити… Точно – Таити. Возле хижины Гогена, у ее развалин.
А здесь мы…
Моя работа уже много лет сопряжена с риском для жизни, и меня всегда удивляло, почему я до сих пор жив. Я пришел в храм.
– Верен ли твой путь?
– Не знаю, отче…
– Это грех…
– Никто не без греха…
– Я подарю тебе власть без единого выстрела…
– Нет такой власти, чтобы сегодня, сейчас…
– Да, нужны годы, века…
– У меня их нет, мне уже…
Нужно рассечь корень зла. Только так можно сохранить колыбель жизни.
И, разрубив путы душевного оцепенения, я ринулся в бой!
Мы в Париже. У Юли на Эйфелевой башне закружилась голова. Это от счастья, пошутил я тогда, она кивнула мне: да…
Мне казалось, что к счастью я прикасаюсь губами…
Участь и этого человеческого стада мною тоже предопределена, поэтому нет необходимости торопиться. Все они сегодня, наконец сегодня (сколько же можно за вами гоняться!), наилучшим образом устроят свою судьбу. Глупые, они еще не представляют себе всей прелести встречи со мной, не знают, что только я разрешу их страсти, освобожу от тяжких оков ответственности перед своими соплеменниками, от цепей совести, которая каждую долю времени стучится в двери их сердец. Вот и к вам пришел час расплаты: ответствуйте-ка своему народу за все его тяготы и невзгоды!
Я иду медленным шагом вдоль рядов с автоматом наперевес: кто тут у нас не спрятался, я не виноват. А, привет, Лопоухий Чук! Удивлен? Но чему? Ах, ты, паинька, ах, ты, зайчик… Ты, конечно же, не виноват. Что ты, как же!.. Попридержи глазоньки, чтобы они не повыпали из орбит, и уйми дрожь в ручонках, пальчики-то дрожат… И этот-то тут, зажирел, залоснился, сальногубый и с отвислым пузцом… Ну что, удается тебе до сих пор пробежать сужим между капельками дождя? Все еще мудрствуешь, мелешь своим бескостным языком всякую собачью чушь? Лезешь все, лезешь… Без мыла… О! А этот вот толстоморденький, толстоухонький, и вот этот, хваткий как плющ, и все другие чуки и геки, твердолобы и твердохлебы… Кузнецы и пасечники, булавки, скрепки, кнопки, швецы… Ну и шили бы себе свои наволочки и гульфики, нет же… Лезут, лезут, лезут, лизая зады простодушного люда. О, упыри! Все они, все здесь на одно лицо. Их рожи схожи, как капли мазута, но ни капельки не напоминают собой человеческие лица, куда там! – рожи, хари, свиные рыла с маленькими свиными, заплывшими жиром глазками, с отвисшими свиными лоснящимися подбородками и небрежной щетиной двух-трехдневной небритости, толстоухие, жирноносые, сальногубые и суконные с крысиным оскалом и побитые оспинами как молью, рябые… Рябые и сизые, отмороженные… В жизни не видел таких мрачных рож. Во упыри! Эти вандалы… Сатрапы! Они по нам словно танки прошли…Ковровая бомбардировка жадности и невежества! И этот мастодонт тут как тут! Липнет к своим соплеменникам со своей наивно-дауновской улыбочкой. Ты что, ожил?!! Во урод! Смертоносная паутина лжи и лицемерия затянула их зловонные рты, из которых вырываются наружу глухие нечленораздельные звуки. Это чудовищно! Господи, какими же пиявками Ты населил этот мир! Это не люди – нелюди. Дикие, дикие… Кабаны! Вот они захрюкали, засипели, заржали, заблеяли… Крррррррровососы! Слышны и рев, и лай, и шипение. Кроманьонцы! Каждой твари – по паре? Ну нет! Тварь – это достойно! Тварь – это восхитительно и совершенно! В этих же… И правда – в них нет ничего человеческого, кроме зловония, которое источают их сальные тела. Как же все-таки отвратительно вонюч человек!
