Игорь Симонов - Неизбежность лжи
Костю не надо было призывать к сдержанности. С каждым новым днем участия в этом новом движении, которое как бурный поток затягивало за собой все, что попадалось на пути, он чувствовал, как постепенно исчезает излишняя мягкость, как в голосе появляются новые ноты, меняется манера здороваться, пожимать руку, казалось, что меняется даже взгляд. Он был как спортсмен, который под руководством опытного тренера начал подготовку к Олимпийским играм. Но пока еще это был такой вид спорта, который не показывали по телевизору, еще даже не известно, объявят ли его олимпийским или он так и останется развлечением нескольких десятков тысяч человек. Трезвый ум подсказывал: никакого потока нет, это всего лишь маленький ручеек, который течет в центре Москвы, и он может пересохнуть в любой момент, не говоря уже о том, что в любой момент на его пути могут поставить непреодолимую преграду.
Двадцать четвертого декабря на проспекте Сахарова собралось около восьмидесяти тысяч человек. Все было организовано намного лучше, чем две недели назад на Болотной, Костя уже входил в оргкомитет и именно он предложил определять выступающих по результатам рейтингового голосования в Facebook. В этом голосовании он, еще месяц назад никому не известный человек, занял двадцать третье место, что давало ему возможность выступить с трибуны. Он отказался, поблагодарив своих сторонников за поддержку и объяснив причины отказа: «Друзья, мне кажется, что сегодня гораздо важнее заниматься организацией, чем красоваться на трибуне, тем более что большинству из выступающих нечего предложить людям, кроме старых избитых лозунгов. Я не хочу стоять на одной трибуне с бывшими премьерами и вице-президентами, независимо от того, как я отношусь к ним лично. Я не хочу стоять на одной трибуне с теми, кто призывает отнять и поделить, независимо от того, как я отношусь к ним лично, однако я сделаю все, что в моих силах, чтобы на следующий митинг пришло еще больше людей и все те, кого вы выберете, имели возможность на нем выступить. У нас впереди долгий путь, к нему нужно серьезно подготовиться. Политика не терпит дилетантов».
На этот раз власть снова проявила благоразумие, и все прошло без эксцессов. Но этот самый большой в Москве митинг за последние двадцать лет выявил те слабости митингового движения, на которые, по словам Юрия Петровича, и рассчитывала власть. Она прекрасно исполняла роль кота, который слушает, да ест. Все разрешала и ни на что не реагировала. Многие из собравшихся на площади были люди прагматичные, привыкшие в повседневной жизни оценивать свой успех при помощи количественных параметров. Сколько времени они будут радоваться тому, что в этот раз на площадь пришло больше людей, чем в прошлый? А если в следующий раз придет меньше, и они опять не услышат ничего нового?
– Январь и февраль будут определяющими месяцами, очень многое будет зависеть от погоды. Но главное все-таки – это то, как люди отреагируют на мартовские выборы, – говорил Юрий Петрович.
Иногда Косте казалось, что он переживает происходящее сильнее его самого. По тональности эти разговоры напоминали ему известную сцену из «Крестного отца», когда уже старый и больной Дон Карлеоне поучает своего сына Майкла: «Тот, кто придет к тебе с предложением о переговорах, будет предателем», или что-то в этом роде. В их редкие встречи Юрий Петрович, казалось, боялся упустить любую мелочь и поэтому бывало, что возвращался к одной и той же теме по несколько раз.
– Ты не должен выходить на авансцену прежде, чем станет понятно, что движение приобрело необратимый характер. Продолжай настаивать на своих декабрьских тезисах. Повторяй их раз за разом, усиливай, но никогда не переходи границу, дозволенную законом. Главное, чтобы тебя через два месяца читала вся читающая страна и удивлялась, почему не видит тебя на трибуне, и думала, что это происки тех, кто оккупировал трибуну и начинала кричать им – долой, хотим слушать Дольчина… – он вздыхал и недовольно переспрашивал, – ты понял? Может, тебе копирайтера[64] взять?
– Нет, – отвечал Костя, – я буду писать сам. Так лучше все чувствуешь.
– Правильно, молодец, именно чувствовать, здесь невозможно просчитать, здесь надо чувствовать…
Костя благополучно заснул после трех бокалов вина и проснулся, когда самолет уже приземлился во Флоренции. Улыбчивая стюардесса, которая весь полет обсуждала со вторым пилотом, кто этот привлекательный мужчина и почему он летит один, тронула его за плечо, он улыбнулся ей в ответ.
– К семье летите? – не выдержала все-таки стюардесса.
– В некотором смысле, – теоретически Костя был готов к продолжению знакомства, но решение нужно было принимать очень быстро, поскольку самолет уже подруливал к стоянке, – к семье, но не своей. Я к отцу лечу, – и тут же добавил, не давая ей времени сказать какую-нибудь банальность, – я тут вот на бумажке телефон свой московский написал, в Москве буду примерно через неделю. Если будет настроение, позвоните. На всякий случай, я не женат, – сказал он и засмеялся, девушка не смогла скрыть изумления от подобной откровенности. – И меня зовут Костя, впрочем, на бумажке написано.
– Даша, – улыбнулась девушка, видимо, забыв, что представлялась в начале полета, или посчитав, что в контексте последних слов «Даша» прозвучит уже совсем по-другому.
– Спасибо, Даша, накормили, напоили и до места довезли. Теперь моя очередь ответить гостеприимством.
– Я позвоню, – сказала Даша чуть слышно, потому что из кабины уже вышел пилот.
– Всем спасибо, – Костя пожал ему руку, – и с наступающим Новым годом.
– И вас также, всего вам доброго.
У трапа самолета стоял микроавтобус, в который уже занесли его чемодан. На улице было сравнительно тепло, градусов десять – двенадцать, но моросил неприятный мелкий дождь. Первой, кого увидел Костя, когда прошел все необходимые формальности, оказалась радостно улыбающаяся Тесса, он обнял ее и почувствовал радостное возбуждение от того, что скоро увидит отца и братьев, и от того, как проведет эти несколько дней – за вкусной едой и веселой болтовней с Тессой и ребятами. От Тессы он знал, что отец недавно выписался из больницы, где проходил обследование. Все очень волновались, но, спасибо Деве Марии, ничего серьезного, хотя он стал еще более мнительным, иногда начинает брюзжать, что, возможно, ему не говорят всей правды или просто итальянские врачи такие тупые и надо ехать в Германию.
– Так пусть едет в Германию, – перебил ее Костя, – про деньги не думайте, я заплачу.
– Слушай, милый Костя, ты же знаешь, что все это просто разговоры, никуда он не поедет.
– Тебе тяжело?
– Да, – просто ответила она, – иногда тяжело, иногда хорошо. Я знала, что так будет. Это был мой выбор. Мой сознательный выбор, хотя, – она лукаво посмотрела на него, – такие, как ты, кажется, отрицают наличие у женщин сознания.
– Ты исключение, – засмеялся Костя, – ты такое исключение, которое самого большого женоненавистника способно примирить с существованием женского пола.
– Хотя, – Тесса решила не отвечать на комплимент, – я уверена, что при тебе никаких разговоров о здоровье не будет. Он читал твой блог, я тоже читала, и дети, ему не терпится обрушить на тебя всю мощь своего исторического и политического опыта. Так что, я думаю, эту неделю мы проведем хорошо. Все очень соскучились по тебе.
– Я тоже, – сказал Костя, и это было чистой правдой.
Тесса позвонила с дороги, и отец встречал около дома в теплой куртке, надетой на клетчатую рубашку, в джинсах, шея была замотана красивым шарфом. Он похудел со времени последней встречи, коротко подстрижен, что делало его похожим на поздних героев Клинта Иствуда. Это был сюрприз, и отец с Тессой остались очень довольны произведенным впечатлением.
– Смотри, что эта женщина сделала со мной, – сказал он после первых объятий и приветствий, с нежностью глядя на жену, – она сделала то, что никому не удавалось, даже твоей матери. Она пользуется моей беспомощностью.
– Да-да-да, начинается, самому же так больше нравится, а то ходил лохматый, а посередине плешь, очень красиво, – засмеялась Тесса.
– Я был похож на художника, – возобновил отец старый шутливый спор.
– Но ты же не художник, – в который уже раз повторила Тесса.
– И то правда, иди сюда, и ты иди сюда, как же я вас люблю обоих, – он сказал это с не проявлявшейся ранее сентиментальностью в голосе.
«Еще немного, и этот человек, которого я так люблю, станет совсем стариком. Время так долго щадило его, но всему наступает предел, – он перевел взгляд на Тессу, которая, похоже, почувствовала, о чем он думает, и ответила глазами: «Я знаю, но не думай об этом, все в порядке, хорошо, что ты здесь».
Костя расположился в своей комнате, достал подарки – два последней модели iPhon’a, купленные для братьев по договоренности с Тессой, серебряный браслет, с защелкивающейся драконьей головой с рубиновыми глазами, купленный специально для нее на Бали на фабрике Джона Харди[65], и прижизненный двухтомник «Дневника писателя» Достоевского для отца. Такой двухтомник был у него когда-то еще в России, и Костя знал, что отец очень хотел бы снова подержать его в руках.
