Федор Московцев - Конвеер
Шутки закончились. Смирнов понял: надо что-то говорить, но не мог. Он собирался сказать «Да!», но при взгляде на лицо коновала Пышного слова застряли в горле. Бледный, с трясущимися руками Смирнов оказался неготов ни согласиться, ни что-то соврать, ни ответить отказом, ни выразить сомнения.
– Э-э-э… да ты полная вафля! – протянул Пышный. – Лягушачьи потроха! Я только не понимаю, почему на тебя указал Зайцев – как на серьёзного парня. Я прямо сказал ему, что не готов идти с тобой в разведку, и вижу, что оказался прав.
Смирнов выглядел так, словно на него вылили ведро помоев. Весь вид его говорил о его бессилии, дряблости, грязной раздвоенности. Пышный протиснулся в проход между двумя столами. Казалось, его фигура заполняет собой весь объём тесного кабинета. Глядя в окно, он заговорил скорее сам с собой, нежели со Смирновым, который уже как бы и не существовал:
– Я хуй его знаю, чтоʹ с тобой делать. Доложу Зайцеву, пусть решает. Но с этой минуты за твою жизнь никто не ручается. Может, ты сейчас сможешь выйти из Управления, а что дальше… Это государственная тайна, ты не можешь так просто носить её…
«Полная вафля… Лягушачьи потроха…» – лейтенант Смирнов посмотрел на Пышного с той особой ненавистью, которая рождается болью от справедливого упрёка и подозрения. Не помня себя от охватившего ужаса, он на полусогнутых ногах прошмыгнул мимо облеченного неожиданно высокими полномочиями майора, одеревенелыми руками отпер замок и выскользнул за дверь. Из Управления, действительно, лейтенант вышел без проблем.
На улице он немного подуспокоился. Больше часа он бродил по маршруту: Клинский проспект, Серпуховская улица, Обводный Канал, Рузовская… и по прилегающим переулкам и улицам. Его сердце учащенно билось, в ушах звенело, глаза заволакивал туман, и всё окружающее принимало тусклый оттенок. Его переполняла ненависть к Андрею Разгону, обставившему его по полной программе. Его душила не столько эта ненависть, сколько осознание собственной ничтожности, которую майор Пышный так проницательно разглядел.
Желание во что бы то ни стало навредить Разгону погнало Смирнова обратно в Управление. Стены родного учреждения показались чужими. Знакомые лица улыбались ему, но Смирнов уже знал, что видит их последний раз. Он попросил подвернувшихся коллег помочь перетащить ящики и договорился с водителем перевезти конфискованный товар.
– Приказ начальства, всё в порядке! – соврал он. – Куда везти? На Апрашку!
Ни Гамлета, ни Пышного в этот момент в Управлении не было, и Смирнов, рискуя быть застуканным и уличенным в банальном воровстве, испуганно грузил ящики с чужим товаром в милицейский микроавтобус, чтобы спрятать на складе знакомого барыги на Апраксином рынке. Настала егоʹ очередь выхватывать нож из рукава.
Глава 66
Милицейский микроавтобус выехал с Апраксина рынка и остановился в переулке. Передняя дверь открылась, из машины вышел Смирнов. На прощание он помахал рукой своим коллегам – видимо, последний раз.
Машина повернула влево, на набережную Фонтанки, Смирнов же собирался идти вправо по переулку Апраксина, чтобы потом, повернув на Садовую улицу, дойти пешком до станции метро «Сенная площадь». Он грустно посмотрел в сторону удалявшегося милицейского микроавтобуса. Оборвалась пуповина, связывавшая его с СИСТЕМОЙ, в которой всё предустановлено и каждый шаг прописан. Бывший лейтенант чувствовал себя, как беспомощный младенец, которого оторвали от груди и предоставили самому выживать в этом враждебном мире.
Тут он увидел, как с Фонтанки в переулок заехала синяя Вольво и остановилась напротив входа в ресторан «Тритон». Из неё вышли двое – Андрей Разгон в компании компактной задастой секс-бомбы в золотистом платье из металлических звеньев наподобие кольчуги. Вряд ли кто-то мог сравниться с ними по вызывающему великолепию и торжествующей чувственности. Парочка проследовала в ресторан. Швейцар услужливо распахнул перед ними массивную стеклянную дверь. Ресторан высокой рыбной кухни «Тритон»! Средний счет в нём равняется, наверное, зарплате лейтенанта милиции!
«Сколько у этого урода машин?!» – злобно подумал Смирнов. Разгон представлялся ему олицетворением циничного наглого вурдалака без стыда и совести, идущего по жизни с лозунгом: если вы такие умные, то почему я такой богатый?!
Странно, но Смирнов ни на кого не сердился, хотя христианское всепрощение совершенно не было свойственно ему. Он и на Пышного не сердился, ни на бесхребетного Гамлета. Он не испытывал злобы к начальнику УВД, затеявшего незаконную расправу под видом важного государственного дела. Один лишь человек вызывал в нём бешенство, такое тяжелое, душное, что Смирнову становилось жарко, трудно было дышать, едва он думал о нём. Казалось, всё жестокое, несправедливое, что совершено было против Смирнова, исходило от Разгона. А еще он замешан в этом «важном государственном деле», жертвой которого падёт Штрум. Сколько в этом жестокости, подлости, низости!
Но он не мог сознаться себе в том, что злоба его питалась теперь не только мыслью о вине Разгона против Смирнова и Штрума, но в большей степени тайным чувством своей вины перед Разгоном. Сначала этот милицейский гоп-стоп на улице Трефолева – вымогательство 57,000 рублей. Теперь и вовсе караул – трусливое похищение крупной партии товара, который спрятан у знакомого барыги на складах Апраксина рынка.
Как любой виноватый стремится поскорее избавиться от того, перед кем виноват, так Смирнов, судорожно вытащив мобильный телефон, стал набирать Штрума.
– Алё, Вить! Ты где? Надо встретиться! Да, срочно!
Штрум ответил, что сегодня уже никак – он занят приготовлениями к завтрашнему дню. Услыхав про предстоящую акцию, Смирнов запротестовал:
– Ни в коем случае, это ловушка! Тебя хотят за… на тебя все траблы скинут!
И снова стал настаивать на встрече – по телефону такие вещи говорить нельзя. Штрум недовольно отмахнулся: «Я занят, говорю! Сегодня никак!» Ему хотелось поскорее прервать разговор, так как он подъезжал к месту встречи лидеров околофутбольного движения.
Смирнов выдал то, ради чего, собственно, звонил:
– Разгон в этом замешан, он – враг!
Штрум мысленно усмехнулся, сравнив стальные объятия Андрея Разгона и рыхлую тушку Смирнова. Для Штрума человек представлял собой ценность, только если может за себя постоять. Он сказал:
– Далсяʹ тебе Разгон! Займись лучше делом!
И отключился.
Для Смирнова, люто обделавшегося как с работой, так и с командиром Фольксштурма, втянувшего в этот блудняк и теперь поучающим: «Займись лучше делом!», главным делом сейчас было уничтожить Разгона. И лейтенант, с этого дня ставший уже бывшим, принялся обдумывать свои дальнейшие действия. У него оставалась последняя возможность – поехать на Весёлый Посёлок, разыскать кого-нибудь из основных Фольксштурма, например Змея, и рассказать всё как есть, они-то смогут достучаться до Штрума. Но Смирнов не воспользовался этой возможностью.
Его одолевали сожаления и тревоги. Если несколько минут назад он испытывал ненависть к одному только ровеснику Разгону, то теперь он стал подумывать и о 27-летнем Штруме как об объекте неприязни. И, чего уж там скрывать – зависти!
Теперь Смирнов уже не мог простить Штруму обладание Марианной и жалел, что не ответил твердым согласием на предложение Пышного. А ещё лучше было бы сработать на упреждение и сдать с потрохами весь Фольксштурм до того, как Пышный сделает своё предложение.
В этом месте размышлений Смирнов с горечью подумал, что никто бы его не послушал, сколько бы он информации по Фольксштурму ни предоставил. Бригада была в безопасности, пока серьёзные люди сверху не дали команду «Фас»!
Серьёзные люди… Идя к метро, Смирнов с особой силой ощутил своё бессилие. Он знал, что поступает правильно, но следом, вплотную по пятам, шли за ним сомнения, страдание, неверие.
Глава 67
Этот день Штрум провёл в телефонных звонках и разъездах. Была проведена огромная организаторская работа – встречи с командирами дружественных бригад, с околофутбольной фирмой. (деятельность фанатских «фирм» и все, что происходит в процессе столкновения фанатских группировок, имеет слабое отношение к футболу как к спортивной игре, на которую ходят смотрять болельщики на стадионе. Это явление получило название «околофутбола» – нечто безусловно с футболом связанное, но находящееся возле него. Глобальная цель «околофутбольных фирм» – это, как у остальных группировок, силовое влияние на улице, возможность решать разнообразные вопросы силовыми способами. Ну а околофутбольная дислокация обусловлена задачей рекрутинга новых бойцов – понятное дело, что на стадионе гораздо проще набрать боеспособные единицы, нежели возле шахматного клуба «Белая Ладья»).
Основу Фольксштурма составляло 12 человек, за которых Штрум мог ручаться как за самого себя. Ещё было около пятидесяти хороших бойцов, регулярно приходивших на тренировки и участвовавших в акциях. То есть бригада насчитывала чуть более шестидесяти бойцов. Кроме того, для участия в масштабной акции реально было привлечь карлоту, скинхедов, районную гопоту, маргиналов, говнарей, и разнообразное безыдейное быдло, которому безразлично, по какому поводу беспредельничать. Таких можно набрать около 200 голов. Дружественные бригады могут выставить примерно столько же. Также, они могут подтянуть до 100 единиц шпаны, беспредельщиков и участников «собачьих бригад», называвших свои банды как дорогие презервативы: Шейхи, Гладиаторы, Цезарионы. Они пытались копировать нормальные ОПГ (оргпреступные группировки), но безуспешно: беспредельщикам принадлежали масса бессмысленных и жестоких действий, а финалом становилась пуля или камера. Если в принципе правая среда является очень неплохой школой жизни, то существование таких формаций как «собачьи бригады», точно являлось путем в один конец. Даже случайно оказавшиеся рядом с ними люди имели все шансы получить длинный срок. Околофутбол, во встречах с лидерами которого принимал участие таинственный Раймонд, насчитывал порядка трехсот активно акционирующих участников. Из Москвы приедут около тысячи активных фанатов. Плюс сто опытных «хаотов», заточенных на провокацию уличных беспорядков и управление толпой. А также около двух-трёх тысяч фанатов и зевак, которые не могут не прийти на концерт. Если их хорошо разогреть, они тоже сподвигнутся на участие в беспорядках.
