Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета
— Куда?
— Ну вот, вы уже испугались. Разве я похож на людоеда? Хотите, я дам вашей маме расписку, что верну вас в целости и сохранности.
— Я далеко идти не хочу. Сейчас в троллейбусе задохнуться можно.
Виктор жил в новом девятиэтажном доме. В подъезде он долго ковырялся пальцем в почтовом ящике, выуживая какую-то открытку, но оказалось, что это квитанция за телефонный разговор.
— Вам пишут! — сказала Наташка.
— Дождешься от нее.
Однокомнатная квартира сверкала чистотой. Наташка все ждала, что откуда-нибудь выйдет мать или жена — на пальце у него блестело обручальное кольцо, но никого, кроме них, в квартире не было. Квартира была обставлена, как, наверное, и тысячи других — стандартный гарнитур, пестрые занавески, два горшочка с «бабьими сплетнями», телевизор, магнитофон, полка с книгами, гравюра в белой раме.
Виктор вытащил желто-красную машину для сбивания коктейлей открыл банки, стал резать мороженое. Мороженое попалось твердое, и, хотя Виктор нарезал его мелко, лопасти крутились еле-еле, как сонные.
— Разойдется, — сказал он, — вы идите в комнату, я подам.
Через несколько минут он появился с подносом.
— Ну как? — спросил он. — Вкусно? Может, сахару мало?
«Какой чудной парень, — подумала Наташка, — как нянька».
Виктор опять пошел на кухню, но вернулся и уставился на Наташку.
— Вы чего, а? — спросила она.
Виктор взял у нее чашку из рук, поставил на подоконник.
— Чего, а?
— Сейчас! Сейчас! — заторопился Виктор, он пошел к шкафу, потом остановился, посмотрел на Наташку. — Ничего, показалось. Вы ешьте, а я на вас посмотрю. Ладно?
— Смотрите. Только на мне ничего не написано.
Но Виктор все смотрел, и тогда Наташка спросила:
— А вам Леонов нравится?
— Кто?
— Ну этот, киноактер.
— А, нравится. Только вы не поворачивайтесь. Так и сидите.
— И мне нравится. Он такое вытворяет, повеситься можно.
— Очень хороший артист. Но он во всех ролях очень похож. А бывает, знаете, что один человек на другого так похож, что волосы на голове шевелятся.
— Это от электричества. У меня иногда от расчески вот такие искры отлетают.
— Положить вам еще?
— Немножко. Только вы тоже ешьте. Я одна не буду.
Виктор ушел на кухню. В это время в дверь позвонили.
— Кого это несет? — проворчал Виктор.
— Привет, бобыль! — заорал с порога парень. — Не повесился еще?
Гостей было двое — муж и жена. Его звали Юрой, ее — Люсей.
— Что я вижу! — кричал Юра. — Опять женщина в доме. Он вам тоже гарнитур устроил?
— От Светки ничего нет? — спросила Люся.
— Нужен он ей, как же! — опять закричал Юра. — Кому нужны ненормальные? Вы, девушка, сразу учтите, что он псих, и не очень на него заглядывайтесь.
— Как псих?
— А вы ничего за ним не замечали?
— Нет, вот только смотрел он как-то.
— Он всегда с этого начинает. А чужие вещи он вам не давал мерить?
— Юра, перестань! — вмешалась Люся. — Хватит глупости говорить. А Светка твоя паршивка, так и знай. Я ее не защищаю.
— Ты только его защищаешь, — сказал Юра. — А может, у вас амуры?
— Успокоишься ты или нет?
— А может, у вас амуры? Вы скажите. Я не против, только порядок должен быть, очередь установим.
— Я вам сейчас мороженое сделаю, — сказал Виктор, — вы такого еще не пробовали...
— О, великий кухонный муж! — заорал Юра.
— Открывай бутылку, — сказала Люся. — Я так устала и спать хочу, а ты все время орешь.
— Здрасте! А кто ныл: «Навестим Витю! Навестим Витю!» Я, что ли, тянул этого психа смотреть?
— Вы извините его, девушка! — сказала Люся Наташке. — Он прораб. Привык на стройке горло драть. Вот и орет, никак остановиться не может.
— И прораб! Производитель работ то есть. А вы что, позвольте узнать, производите?
— Нет, я этого больше не вынесу, — сказала Люся и включила магнитофон.
Юра ушел на кухню, что-то там громко рассказывал. Люся задернула шторы, забралась с ногами на тахту, внимательно посмотрела на Наташку.
— Где он тебя подобрал? Ты на Светку и не похожа совсем.
— Это неважно. Какая есть!
— А ты с характером. Ему почему-то всегда попадаются с характером. Хоть бы одна мямля попалась.
— Ну и ладно. А тебе-то что?
— Ничего. Только учти, в этом доме хозяйка не требуется. Витя сам лучше любой хозяйки. А завтра ему станет стыдно, и он тебя выгонит. Ты не смотри, что он мямля. В два счета с лестницы спустит.
— А вот и мы, — сказал Виктор, входя с подносом. — Не скучаете?
— Сейчас развеселю! — Юра шел следом с бутылкой и фужерами. — К пьянке товьсь!
Выпили. Юра сменил пленку, пошел твист. Люся легла и уставилась в потолок. Виктор тихо сидел рядом с нею.
— Эх, завалилась моя супружница. Выручайте, девушка! — орал Юра, не переставая крутиться перед столиком. — Ну, спасите!
— Я так не умею.
— Научу.
— У меня босоножки жмут.
Виктор вытащил из шкафа туфли, но они были велики.
— Возьми мои, — сказала Люся, — от него не отвяжешься.
— Вот так! — кричал Юра. — Как будто спину вытираете и ниже.
Сначала подметки никак не отлипали от пола, потом Наташка приладилась, и стало получаться. Когда она поворачивалась к тахте, ей казалось, что Люсина рука двигается у Виктора за спиной, словно она его гладит.
— Все! — сказал Юра, когда пленка кончилась. — Во наломался. Завтра на карачках ползать буду.
— Еще, еще! — требовала Наташка.
— Нет уж, баста, — сказал Юра. — Вставай, супружница. Пора возвращаться в лоно семьи.
— Как ты мне надоел! — поморщилась Люся. — И все ты орешь! И все какие-то глупости!
— Семья не глупость, а ячейка общества. С классиками споришь?
— Я тоже пойду! — сказала Наташка, когда Юра с Люсей стали прощаться. — Подождите.
— Нет-нет! Нам совсем в другую сторону.
Наташка и Виктор вернулись в комнату. Виктор снова включил магнитофон. Опять пошел твист, потом вдруг оборвался, как будто магнитофон поперхнулся, и негромкий хриплый голос запел: «На Смоленской дороге метель, метель, метель...»
— А куда она уехала? — спросила Наташка.
— Не знаю.
— Вы ее любите?
— Не знаю. Допивайте. Я пока посуду уберу.
Он ушел на кухню. Было слышно, как он включил там воду. Наташка повернула ручку магнитофона. Теперь голос гремел на всю квартиру.
— А все-таки? — сказала она, входя в кухню. Виктор в фартуке мыл посуду. — Почему она уехала?
— Не знаю. Она говорила, что больше всего на свете я люблю мыть посуду. Ну и что? У каждого свои причуды.
— Вы бросьте психом прикидываться. Я знаю, что вы любите. Видела, как вы с Люськой амуры разводите. А зачем врете? Зачем Люську мучаете?
— Вы ошиблись, девушка. Вам показалось. Почему вы кричите на меня? Разве я сделал вам что-нибудь плохое?
— А чего хорошего? Мороженое купил? Да таких кобелей по сотне на каждой улице.
— Я вас не пущу, уже поздно. Как вы поедете?
— А это не твоя забота. Не волнуйся, а то чашечку разобьешь.
На улице уже было безлюдно. Наташка долго стояла на остановке, но троллейбуса не было. Наконец подошел. Он даже не остановился, а только притормозил.
— Машина в парк! — объявил водитель.
«В парк так в парк!» — подумала Наташка и легла на заднее сиденье.
Троллейбус мчался без остановки, лежать было удобно, только где-то впереди дребезжало стекло. Наташка уснула.
Пятый день
Под утро Наташка совсем замерзла на гладком дерматиновом сиденье и уже не спала, слышала какие-то шорохи и шаги, чьи-то голоса в отдалении. От каждого ее движения пружины поднимали визг, и еще спустя минуту где-то в самой середке тоненько вскрикивала опоздавшая. Пора было вставать, но Наташка все не хотела открывать глаза.
Что-то загрохотало над головой, лязгнула дверь впереди и заурчал мотор. Потом — щелк, и торжественный, как у Левитана, мужской голос сказал:
— Земля! Земля! Я «Заря»! Все бортовые системы работают нормально. Пассажир спит. Разрешите старт! Пять, четыре, три, два, поехали!
И Наташка почувствовала, как сиденье дернулось и она понеслась вверх. Она вскочила — троллейбус полз по залитой солнцем улице.
— Иди сюда, космонавтка! — крикнул в микрофон сидевший за рулем парень. — Тебе куда?
— В Париж можешь?
— А чего? Могу. Только сначала по Садовому кружок для разгона, ладно? Садись.
Складной стульчик был совсем низенький, и видела Наташка только стены домов. Стены то прижимались совсем близко, то отбегали.
— А чего одна? — спросил парень. — Тут такие картинки бывают — детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается. А ты теряешься!
— Перед стартом нельзя.
— Понимаешь! А после можно?
— Ты верти, разберемся.
— А в полете можно? Новый космический эксперимент! Любовь в невесомости.
