Хаймито Додерер - Слуньские водопады
«Она почти так же глупа, как какая-нибудь Пипси Харбах. Как она сказала? „Не могу же я затеять долгий роман с гимназистом!!“ Ну и дура. Можно подумать, это только от нее зависит! Все лучше тех глупостей, которые она затевает с Радингером, с этим фатом! Это еще кончится скандалом! Такой славный парнишка, совсем мальчик, но уже красивый и элегантный! Он, конечно, будет нем как могила. Просто взяла и бросила малыша! Должно быть, для него это ужасно. Он, вероятно, тоскует по ней».
Приблизительно так развивался внутренний монолог фройляйн Моники Бахлер, когда она прохаживалась по коротко подстриженному газону перед террасой рядом со Зденко фон Кламтачем. Солнце давно уже высушило газон. В саду Клейтонов — собственно, это был маленький парк — никто не ходил по усыпанным гравием дорожкам, которых, впрочем, здесь почти не было, все ходили прямо по газону. После чая в холле гости разбрелись кто куда. За домом торчали высокие столбики вокруг еще влажного теннисного корта; привратник Брубек с помощью лакея опять снял все заградительные сетки, так как во влажном состоянии они бы слишком растянулись. Ярко светилась зелень травы. После ливней последних тусклых дней сегодня утром выглянуло ослепительное солнце, и Пратер напоил воздух свежим ароматом тянущихся к синему небу растений.
Моника, со вчерашнего дня чувствовавшая себя так, словно ее поколотили палкой, здесь вступила в новую жизнь. И в свете этого уже никакого значения не имело то, что в нескольких шагах от нее и Зденко Дональд болтал с двумя барышнями Харбах.
Здесь он встретился ей обновленным, совсем новым, словно в первый раз, да, тот же Дональд, но без туманной разъединяющей завесы, всегда так мучившей ее, Дональд, который действительно был здесь, который жил, участвовал в жизни, двигался, — это был Роберт.
Поначалу она буквально отшатнулась от этого наваждения, что поджидало ее здесь, в парке. И тут на помощь ей пришел приветливый старый Хвостик. Она уже за чаем завела с ним разговор, с удивлением заметила, какая у него приятная манера задавать вопросы, и тут же принялась оживленно описывать ему трудности при устройстве венского филиала. А теперь Моника шла по газону с этим милым Зденко, и настолько она уже вновь пробудилась к жизни, что ей всерьез захотелось как-нибудь обиняками выяснить, как же обстоит у бедного юноши с этой автократической дурой. За домом, возле террасы, — она теперь не могла его видеть — стоял Роберт Клейтон. До нее донесся его смех.
Моника шла дальше по газону вместе со Зденко, со Зденко своей подруги Генриетты, в глубь парка. Здесь стояло исполинское старое дерево, патриарх Пратера. Сегодня она должна была как бы освидетельствовать этого Зденко. Ибо уже восемь дней назад гимназист Генрих за обедом после какого-то короткого школьного анекдота упомянул о том, что трое его однокашников среди них тот, с которым он недавно ставил опыты в воскресенье вечером, приглашены к английскому фабриканту по фамилии Клейтон на его виллу в Пратере. (Излишняя словоохотливость членов «Меттерних-клуба», но уже все-таки это нечто!) Генриетта знала, что Моника тоже будет у Клейтонов. Итак, они стояли под старым деревом. Здесь было две скамейки. Какая же это чудовищная бесчувственность, так обойтись с мальчиком! Но он ни в коей мере не казался подавленным или печальным. «Он выглядит очень спокойным. Что за прелесть эта мальчишеская суровость на таком красивом лице! В нем есть какая-то решительность! Может быть, эта корова, так сказать, не на того напала? Когда я себе представляю… В моей спальне!»
Но ее снедало любопытство. Может быть, Моника просто хотела отвлечься, ухватиться за что-то другое, удержаться, ибо она нежданно-негаданно угодила в новый водоворот.
— Есть у вас школьный товарищ по фамилии Фрелингер? — вдруг спросила она.
Пуля вылетела неожиданно для самого стрелка, но никого не задела.
— Да, — сказал он, — Фрелингер сидит на парте впереди меня.
— Вы с ним общаетесь?
— Один раз в воскресенье был у него.
— Его мать подруга моей юности. Вы знаете родителей Фрелингера?
— Да, я был приглашен на чашку кофе.
— Она красивая женщина, правда?! — («Это заходит уж слишком далеко», подумала Моника сразу после своих слов.)
— Я не очень запомнил. Мы совсем недолго сидели за столом. Она, кажется, очень высокая, как и Генрих.
«Кремень! — подумала Моника. — Никто никогда ничего не заподозрил бы! Старая перечница! Еще пытается заигрывать с этим Радингером! Но я ей выскажу свое мнение! Может быть, удастся еще все наладить со Зденко?! Это же просто идеал! Для них обоих!»
Соваться в чужие дела любят, в общем-то, все. Но тут к ним подошли. Это была великолепная, хотя и несколько старомодная, идея (исходила она от Роберта!) здесь, в саду, после чая выпить французского шампанского.
— Оригинально, я бы даже сказал: гениально! — высказался Гольвицер при виде лакея, горничной и Брубека, идущих по траве с массивными серебряными подносами, на которых стояли бокалы.
Разумеется, все слышали, как сестрички Харбах хохочут вместе с гимназистами Васмутом и Хофмоком. Можно было различить и жирноватый смех Августа.
Поодаль стояла вторая группа взрослых (впрочем, скоро с террасы принесли шезлонги). В них живописно расположились супруги Бахлеры, Эптингер с Дональдом, а также родители Харбахи. Хвостик и Мило подошли к Монике со Зденко, подошел и Роберт Клейтон с Гольвицером.
Всего лишь на миг во времени образовалась прореха, течение его застопорилось, освободив место для следующей сцены: Роберт взглянул на Монику и потянулся к ней со своим бокалом. То, что должно было сейчас случиться, уже случилось. И тут же разговор прикрыл зияющую прореху. За это всегда приходилось расплачиваться (оттого-то большинство людей так мало это ценят). Несколько вопросов к Монике по поводу ее деятельности в Вене; Дональд тут упоминал, что она долго пробыла в Англии. Вопросы были менее оживленными и искусными, нежели недавние вопросы Хвостика. Но им и не следовало быть такими. Впрочем, Моника явственно ощущала, что ей приятно присутствие Хвостика, ее оно успокаивало и утешало.
Осколок или заноза, попавши в разговор, могут придать ему совсем другое направление, не будучи обнаружены во время этого разговора, тем более после него, после того поворота, когда никто уже толком не помнит, о чем шла речь раньше и с чего все началось. Так или иначе, но, когда из дому принесли маленький столик и садовые кресла — скамейки под деревом всем показались сыроватыми — и большую, медную крюшонницу, полную льда, а бутылки шампанского поставили в тени (надо сказать; что все это было очень уютно — повсюду в саду сидели гости в пили шампанское), разговор уже шел о Земмеринге.
— Старина Пени! — воскликнул Клейтон. — Вы должны как-нибудь опять сводить нас на Раке… Как давно это было… — Он умолк.
— Да, — сказал Хвостик, — я бы с удовольствием еще разок поднялся туда.
Возможно, это перед взором Клейтона и Хвостика стояла одна и та же картина: как они вместе с Харриэт отдыхали под утесами.
— Но дорога, дорога! — вскричал Роберт. — Через Земмеринг ведь не проедешь в автомобиле. Только поездом. Это было мое первое и самое сильное впечатление в Австрии.
Посыпались замечания о земмерингской железной дороге, о времени ее возникновения, о том, что ей уже скоро шестьдесят лет, о том, сколько лет ее строили; эти даты привел Милонич (наверно, он помнил их еще со времен работы в венском отеле, он ведь был весьма осведомленным портье), что, конечно, заслуживает упоминания. Гольвицеру было известно все негативное; повороты на горном участке дороги были намечены слишком резко и круто, так что для тогдашних паровозов дорога была едва проходима. Само собой разумеется, тут всплыло имя строителя — Карл Риттер фон Гега. Создания инженерного искусства в те времена еще не были анонимными: Земмеринг и Суэц принесли славу своим творцам.
Хофмок и Васмут вместе с барышнями Харбах присоединились к обществу. Вероятно, Хериберт, услышав это, еще больше убедился, что инженер вполне может быть джентльменом. Что касается Зденко, то он как раз об этом и думал, а вовсе не о Генриетте. Это только Монике так казалось. Она сильно преувеличивала значение своей красивой подруги для этого гимназиста. Ребенок, на которого обрушилась стихия, тем не менее остается ребенком.
Но теперь опять заговорил Роберт Клейтон. Он описывал трассу горной железной дороги:
— Едва только заметишь виадук, к которому приближаешься на повороте, и сообразишь, что это такое, как земля рядом с рельсами исчезает неведомо куда; ты уже едешь по мощной каменной арке на невероятной высоте над вытянутой в длину деревней, дорога через которую проходит понизу.
— Это Пайербах-Райхенау, — сказала Моника, глядя на Роберта. Она сидела, немного наклонясь вперед с бокалом в руке.
