Георгий Осипов - Конец января в Карфагене
Местная мифология создавала смехотворные фетиши, буквального из чорт знает чего, а вместо жертвоприношений, не знающие радостей зомби волокли к алтарям городских «толчков» и «балок» свои денежки, прикопленные заранее, как снотворное у самоубийцы.
Кто-то может возразить, мол, срок давности вышел! Это уже никому не интересно! Тем более — Федир Дупло не депортировал крымских татар и не арестовывал Параджанова. То есть не сделал ничего незабываемого, вошедшего в официальную историю страны и мира. Ну кто сейчас-то станет злорадствовать или сочувствовать в связи с тем, что у какого-то Стоунза отняли часы? Столько лет прошло…
Стоунз порозовел и с улыбкой подхватил: «Сколько лет прошло, не могу забыть мужество солдатское и волю…» После чего мне стало ясно, что он давно отгрустил по тем пижонским часикам, отнятым у него Федиром Дупло в виде компенсации за юные годы, проведенные под гипнозом Стоунза.
Мой новый приятель Дымок тоже слыл гангстером, и его кличка была в числе тех имен и кличек, что любит повторять падкая на дурную славу молодежь. Говорил он медленно, мало и негромко, хотя голос у него был запоминающийся:
— Дядя, вы не туда смотрите.
(Я все следил за «Отдыхом», а Стоунз не появлялся.)
— Здесь вот уже час разгуливает один молодой человек, и я за ним наблюдаю, потому что он говорит голосом…
Дымок помедлил, и спокойно с расстановкой произнес:
— … пресыщенного пассивного педераста.
Жалко Азизян этого не видит. Я медленно обернулся.
— Значит, мне не померещилось, Леша? Дело в том, что и я сегодня слышал этот голос…
Пожалуй, в нашем городе так манерно разговаривают только Музыка и Мухамедов. Но они-то сюда с какой стати попрутся… Один — помреж, второй — завзалом в «Ноздриках».
— А что ему здесь нужно?
— Вон он, — Демешко (Он же Дымок) незаметно указал в сторону обложкой диска, зажатого под мышкой.
Оттуда (с обложки) скалился простоволосый американец.
— Кто? — я сразу не сообразил.
— Тот пидорас, — тихо, со скрипом процедил Дымок.
Опустив взгляд, я сделал несколько шагов в указанном направлении. Стал, подняв голову, и делаю вид, будто закуриваю. В этом самое время обладатель уникального голоса, кому-то возражая, отчетливо, без смеха проскандировал:
«Хо-хо-хо. Как говорят в Одессе, не делайте мне смешно!»
Сколько же ему лет, тотчас изумился я. Вернее, сколько надо тренироваться, чтобы выучиться говорить с таким жеманством, так искусственно и нахально? Мы, вообще, где с вами находимся? На советской Украине, или мы попали в Древний Египет?
День солнечный и пыльный, но куртку снимать рановато, апрельский ветерок — коварная штука. А у обладателя голоса волосатые плечи и руки какого-то библейского охотника. Сквозь фиолетовую мережную майку виден волосатый хребет. Волосы пышные, блестящие, курчавые. Может быть, араб или чилиец? Вокруг полно общежитий. Обойти спереди и заглянуть ему в лицо я не решаюсь. Правда, уже отметил — череп с плоской макушкой. С одобрения Дядюшки Стоунза такую форму головы мы именуем «минетное темечко».
На голом волосатом плече этого юноши висела вязаная, с бисером сумка-кисá. Скорее всего — самодельная, слишком патологичная по виду. Не прекращая разговаривать, он запустил в нее руку и достал стариковскую капроновую фляжку: «Хо-хо. Простая водичка».
Откинув голову, он промочил горло, и я увидел его профиль — не то горного пастуха, не то сильвана из балетной массовки.
— Дымок, ты был прав, надо обязательно свести с Азизяном! Они созданы друг для друга… — от волнения я не смог подобрать точное сравнение, — как… как дуэт фигуристов! Этот — в папахе, у Азизяна его «аэродром». Музыка, если ты не против, что-нибудь из быстрого Блэкмора. А в роли спортивного комментатора, естественно, Стоунз.
— И в Москву, на Олимпиаду.
— Давай зайдем куда-нибудь, я что-нибудь выпью, заодно и поедим.
— Скажи куда? — спросила Пуля у Курка.
— В «Отдых». Может быть, Стоунз уже там сидит.
Сосиски запивать вином пришлось одному. Демешко не пьет из-за наркотиков. Он принимал их в точности, как и разговаривал — медленно, тихо и сколько считал нужным. Поэтому ему никто и не предлагал выпить. Он сам покупал себе минеральную воду. Местная стоит 20 копеек бутылка. «Мелитопольская» чуть дороже. Возможно, из-за этого он никогда не замерзал и не потел. Во всяком случае, внешне это было не заметно.
— Дане позвоним? Или не будем? — спросил Дымок, постукивая острым сапогом по дрожащей ступеньке.
— Зачем?
— Обещал отдать ему очки.
Он приподнял указательным пальцем правую линзу.
В этих очках Демешко было похож на Шукшина. Нос у него то ли поврежден, то ли от природы имеет такую форму. При такой физиономии он должен разговаривать отрывисто и злобно, явно привлекая к себе внимание кассирш и буфетчиц. Шукшин развратил своим Егором Прокудиным массу неартистичных мужиков, и те стали, особенно выпивши, отрывисто и злобно говорить на противном жаргоне бывалого человека, время от времени с горечью подергивая стриженой башкой.
Дымок слушает шумный и живописный хардрок, по-моему, понимает, что взрослые пугают друг друга Западом больше от болезней и бессилия; сапоги на нем легкие, из валютного магазина, а на лицо все равно уже опустилась печать будущего рецидивиста.
Что касается «Дани» — чем он может, как ему удается очаровывать таких неглупых людей, как Демешко, я ничего не знаю. Вот уже очки какие-то ему подавай. И — подают: «Носи, Сашко, тебе это надо. Наряжайся по моде». Не все же донашивать вещи старшего брата, хотя и среди них попадаются такие, что от Дани глаз не отвести.
Очки явно конфискованные, слишком изящные. Советская молодежь отнимает друг у друга все, что сделано не здесь или, по крайней мере, с виду кажется заграничным. Выхватывают, как собаки, у более слабых и рассеянных. Только собаки тут же проглатывают чужой кусок, а эти — любуются, прежде чем надеть на себя добычу. Представил себе — вот и Даня примеряет эти очечки перед родительским трюмо. Какой у Дани порочный рот, как сверкают из зеркала черные линзы!
А я однажды высмотрел и купил за копейки в «Галантерее» большую булавку. Что мы тогда заканчивали — кажется, пятый класс? Значит, никаким панк-роком еще не пахло, и булавка ровным счетом ничего не символизировала. Но я, как дурак, приколол ее к свой штурманской куртке. Недели не прошло, и у меня попытался ее отобрать совершенно мне незнакомый субъект. С виду это был классический «царевич-дебил», начинающий превращаться в «зодчего-дегенерата». Новгородские волосы горшком, слабые усики, пьяные глаза мастурбатора. Булавку он мне вернул, помогло присутствие Дани, но… встреча с подобной сволочью всегда неприятна, а появляться они умеют хуй знает откуда, подобно Спасителю на полотнах старых мастеров. Правда, авторы картин, художники эти, не настолько стары, чтобы могли видеть его лично. Тем не менее нередки случаи, когда ему не просто подражают взрослые, но даже младенцы появляются на свет с иконописным личиком будущего фокусника и чудотворца.
Едва «царевич» отошел, я тут же спрашиваю у Дани, кто эта гадина? И Даня без крупицы сочувствия, наоборот, с восторгом, как будто речь идет об известном футболисте, отвечает:
«Это Попоша».
Не хочу строить из себя мстительного чернокнижника, никаких сведений про дальнейшую участь «царевича-дебила» у меня нет. А картотека неопознанных трупов? — спросите вы. Во-первых — кто меня к ней подпустит. Это раз. А во-вторых, меня больше разозлило, что Даня не пожелал осудить поведение этого Попоши.
Обычно такие любители полежать «в родной степи, рядом с домом» имели в дальнейшем проблему с ногами. От пьянства, разумеется. Тоже, знаете ли, затяжной неудачный прыжок с парашютом — пить, как они пили, а потом шастали, растопырив длинные грабли в поисках приключений. Возможно, Царевич Попоша просто увидел подходящую булавку, чтобы пристегивать ею пустую штанину. Ну, привиделась иванушке-дурачку такая вот «гостья из будущего» в виде галантерейного изделия.
Между прочим, «царевич» — не единственная разновидность молодого человека тех лет. С ним успешно конкурировали соперники более заграничного вида. Так сказать, «королевичи». Кто из них больше действовал на нервы — определить трудно. Общество они, похоже, совсем не раздражали. Как не кажутся противными на собственном рыле пробивающиеся усики. Наша молодежь! Весна — и «пражская», и какая хочешь.
В книжных магазинах и в кафе встречается «мушкетер Арамис». Полная противоположность Царевичу. Средний рост, сложение пропорциональное, волосы жесткие, волнистые. Прическа удлиненная, однако современной ее не назовешь. Ее хозяин подражает не кому-то из рок-звезд, а скорее персонажам Дюма. Тут всегда пахнет влиянием взрослой дамы. Из тех, что готовы застенчиво, после уговоров, показать, как они танцевали твист, но не готовы признать, что вместе с твистом завершилась их молодость.
