Антонио Редол - Белая стена
Коня удивляет и то, что хозяин хоть и разговаривает вслух, но не с ним. Да и голос удивляет коня – то еле слышный, то гневный.
– Есть три вещи, которых не получить от меня этим подонкам: не будет им ни обвиняемого для скамьи подсудимых, ни коня моего, чтобы покрасоваться на улицах, ни моей девчонки… Эти три вещи я с собой забираю – согласно приговору, что сам себе вынес. Есть еще у меня власть. По крайней мере над самим собой есть еще у меня власть.
Отчаяние немного отпускает его, когда ему приходит на ум план маленькой мести дону Антонио Менданье, который ближе к вечеру появится в кафе, чтобы похвастать своей новой машиной марки «феррари», ревущей серебристой ракетой, купленной на денежки жены, уроженки Бежо, каковая загребает две тысячи конто в те годы, когда на пробку урожай, а в прочие довольствуется пятью сотнями, что стрижет с арендаторов, возделывающих пшеницу.
Этот типчик тоже ведь предъявил ко взысканию вексель на сто пятьдесят конто за подписью Зе Мигела, хотя должен-то ему Зе Мигел сто двадцать, а то и меньше, за вычетом расходов по транспортировке товара на фабрики Аморы. Ладно, вексель есть вексель, ничего не попишешь. Он, Зе Мигел, сказал – ну, конечно, сеньор дон Антонио, само собой, потому что сразу же придумал, как ему поквитаться с Менданьей: выманить у него ключи от купленной накануне автомашины и отправиться на ней в последнюю поездку.
– Этот тип узнает, каким образом хотел я разделаться с ними со всеми: навредить им всем так, чтобы помнили меня, раз уж не могу всадить по пуле в череп каждому. А одному кому-нибудь – не стоит труда: слишком много бы их осталось на развод.
И когда он в первый раз произносит вслух эти слова, внезапно чувствует желание кончить побыстрей.
Боится, что разнюнится, пощадит коня, и они пустят его с аукциона – там, за дверью здания суда, жеребец португало-арабских кровей, почтенные сеньоры, вороной, тавро завода Релвасов, отзывается на кличку Принц, цена для почина – два конто, кто больше, почтенные сеньоры? Зе Мигелу кажется, что он слышит голос аукциониста, каковой по распоряжению превосходительнейшего главы окружного суда приведет в исполнение закон, писанный Релвасами; Зе Мигел слышит голос аукциониста Соузы, кислый и равнодушный, но не без нотки удовольствия, так же как и взгляд, которым Соуза окинет присутствующих – взбудораженных, собравшихся здесь, дабы принять участие в гражданской казни человека, которого ненавидят больше всех в городке и которому больше всех завидуют, а это я и есть, да, я самый, Зе Мигел, Мигел Богач, подпасок и табунщик, водитель рыбных автофургонов, крупный арендатор и воротила с черного рынка, контрабандист и владелец семи грузовиков и усадьбы, все заложено-перезаложено, я партнер старого Релваса, что в квадрилье этих тореро за главного, за матадора, а еще я партнер лейтенанта Жулио Рибейро, и лавочника Коутиньо, и председателя муниципальной, палаты, и такого-то, и растакогото и так далее, и тому подобное, целый список пенкоснимателей и мерзавцев, конца ему нет, но кто сидит в дерьме, так это я, я остаюсь без гроша и умру по горло в долгах и в сифилисе и по горло ублаженный женщинами, и ненавистью, и виски, и конями, и всеми радостями, а чего же вы хотите, может, чтобы я просидел всю жизнь, глазея на проходящие поезда! Радостей, что я получил, у меня уже никто не отнимет…
Но обрывочные эти слова он выплевывает с тревожной иронией, ранящей до крови, и сам же передергивается от этих слов, мешком обмякает в седле, а конь в знак протеста взвивается на дыбы, призывая хозяина погарцевать и покрасоваться, как в прежние удалые времена.
Когда конь и всадник подъезжают к огороженному выгону, где пасутся быки, Принц пугается и ржет: он узнал быков по запаху и по медлительным движениям голов; он отскакивает к самому краю тропинки, забирает вбок, вбок, какой-то бык ревет возле самой ограды из колючей проволоки, и конь переходит в частый, хотя и не очень собранный галоп, наставив твердые внимательные уши.
Зе Мигел очнулся, поддергивает удила раз, еще раз и, заставив коня убавить ход, пускает его по другой тропинке, которая приведет их к конюшне, где Карлос Кустодио в этот миг седлает сивую кобылку, чтобы убраться подобру-поздорову.
– О-о, Принц, о-о!…
Конь переходит на свободный шаг, ставя копыта на всю поверхность, теперь он несется вперед не колеблясь, дрожь унялась, он вскидывает копыта легче, равномернее, ставит точнее. Животное успокоилось – потому, что опасность позади, и потому, что хозяин гладит ему гриву – той же рукой, что через мгновение быстрым яростным движение выхватит из кармана револьвер. Густая молочно-белая пена, выступившая из-под узды, подчеркивает черноту коня – черен, как спелая тутовая ягода.
Человек дрожащей рукой наставляет револьвер. Тот самый, которым несколько лет назад воспользовался сын. Двух пуль хватило. Сколько понадобится для коня?! Все, я выпустил все, разрядил всю обойму, пуля за пулей, выстрел за выстрелом – боялся, что оставлю одну для себя. Для начала пришпорил его, чтобы он пошел машистой рысью, и, когда мы были метрах в ста от служб, у меня слезы хлынули, потекли по всему лицу, я плакал навзрыд, на крик, отпустил поводья, вел его в шенкелях, мне вспомнился тот раз, когда я верхом на нем ждал, когда погонят быков, и один свирепый бычище чуть не поддел рогами его круп, с той поры он стал бояться быков, узнавал их по запаху; а у меня все тело ныло, несчастный, несчастный, куда девалась твоя былая храбрость? И я сую дуло револьвера прямо в правое его ухо, и меня разбирает раскаяние, все тело мое ноет до крика, конь чует опасность, пугается, переходит в бешеный галоп, чуть не скидывает меня наземь, я кричу ему, но голос мой не действует на него, не то что раньше; и тут мы подлетаем к оврагу, что зовется Собачья Погибель, мне становится страшно, знаю, ему не перескочить, я весь разобьюсь, и девчонка достанется им, и я тоже, черт побери, ну уж нет, ни за что! Хватаю Принца за шею, прижимаюсь к ней лицом, лицо мое все в его пене, его шерсть вся в моих слезах, заряжаю револьвер и стреляю, стреляю, стреляю – и я услышал, как у меня в голове отдаются выстрелы, что пробили голову моего любимого коня, у меня было такое чувство, что пули пронизали одновременно все закоулки и у меня под черепом, и у него, неся муку и гибель, а он все летел, я вспомнил деда и голубой фургон смерти, а может, Принц мстил за клячу, что я убил; а затем мы упали вместе, я и не заметил, он ржал предсмертным ржанием, а я выл от раскаяния, несчастный, несчастный, у тебя не хватает мужества даже на то, чтобы прикончить одного из тех, кто испоганил тебе жизнь.
Я телом чувствую, как подо мною жизнь из него уходит. Он еще бьется судорожно у меня под ногами, я устал, выбираюсь из-под него, он смотрит на меня говорящими глазами, словно спрашивает, за что, и я бросаюсь наземь, хотел бы сам всего себя изломать, плачу навзрыд, на крик, все громче, и выпускаю в глаз ему остаток обоймы; да, всё, что было, и вот голова его уже лежит неподвижно в луже крови. Я видел кровь коня моего там, где были его глаза. Я видел кровь коня моего на его вороной шерсти, он казался красно-гнедым. Я посмотрел вокруг и увидел только кровь, всё было в крови, и я побежал к бараку, мне нужен был Карлос Кустодио, зову его, обыскал всю конюшню, вижу, что нет на месте сивой кобылки, Еврейки, и тут я понял, что он сбежал.
Ему здорово повезло, что он сбежал. Я поклялся себе, что всю морду ему расквашу, как вернусь. Схватил бы его за шиворот, чтобы он не упал, чтобы мне времени не терять, с земли его не поднимать, и надавал быему затрещин, пока у него глаза бы в щелочки не превратились. Уж он быу меня неделькусвета божьего не видел. И пускай потом бы жаловался Релвасу. Но он уже успел смыться. Вот еще один долг за мной остался неоплаченный.
Но как бы то ни было, им уже не покрасоваться верхом на Принце. Он достанется крысам, ласкам и коршунам, и они заслуживают его больше, чем эта нечисть, которая уже высчитывает, как бы заполучить его с аукциона, что откроется за дверью здания суда, жеребец португало-арабских кровей, почтенные сеньоры, вороной, тавро завода Релвасов, отзывается на кличку Принц, цена для почина – два конто, кто больше, почтенные сеньоры, кто даст настоящую цену? Настоящая цена ему – шесть пуль да костяк. Пускай расхватают его кости и высосут из них мозг, если позволят им лезирийские коршуны, и вороны, и прочие твари. А теперь мне нужно спокойствие, чтобы довести дело до конца. Уже недолго осталось – меньше получаса. Хуже всего, что время сейчас идет так медленно. Тянется и тянется, словно бык жвачку жует.
Вспоминая те минуты, Зе Мигел испытывает смятение. Но для него все так и было. У него есть своя версия истины, согласно которой нельзя рассказать ничего сверх того, что он увидел – и выдумал, – сидя в седле.
