Владимир Митрофанов - Кемер в объятиях ночи
Расслабляться за границей нельзя в любом случев. Прохоров Александр Михайлович уж на что он был ушлый и тертый мужик, но и на него нашлась проруха. Прошлый год был в Италии, на входе в магазин его слегка притиснули и вытащили бумажник со всеми деньгами и кредитками. Осталось только пара евро в кармане. Он тут же кинулся звонить в Москву, чтобы заблокировать карту, но буквально уже через пятнадцать минут ему на мобильник поступило сообщение, что по его карте уже купили товаров аж на 1700 евро. А ведь только чуть расслабился, вдохнул воздух Италии. Предупреждали же знакомые, что во Флоренции и в Риме цыгане подходят, предлагают какую-то газету, а под газетой подсовывают руку и ловко воруют из сумок и карманов. Отработанная годами и до мелочей воровская методика. Сродни фокусу. Держи карман! Даже он не заметил, как они это сделали. Историй про всякие приключения во время поездок было туча — у каждого что-то свое.
Так за ужастиками мирно сидели, выпивали, беседовали. За столиком позади компания мужчин и женщин с азартом играли в карты. Вдруг кто-то из них громко и радостно крикнул, видимо, со шлепком выкинув козырей:
— Вот тебе, Гриня, и пиздец!
Григорьев невольно вздрогнул. В юности во время службы на флоте у него была кличка „Гриня“. И тут впервые за много лет кличка эта внезапно прозвучала и обожгла Григорьеву внутренности. Последний раз его так называл Фома пять лет назад. Фома был тоже бывший сослуживец.
Десять-пятнадцать сантиметров разницы в росте довольно существенно влияют на восприятие человека. Фома имел рост сто семьдесят, а Григорьев — сто восемьдесят два и казался гораздо выше. Фому он тоже как-то случайно встретил на улице, тот взял номер телефона Григорьева и с тех пор регулярно звонил. Тогда же и пригласил на свой сороковой день рождения, который как бы не принято отмечать. Но они отметили и довольно оригинально на спортивной базе в Лосево. Там был целый лагерь коттеджей для туристов, и лагерь этот был собственностью то ли самого Фомы, то ли его близкого друга. Помнится, Фоме подарили дорогое охотничье ружье, японский самурайский меч-китану, причем самый настоящий, из хорошей стали — специально продемонстрировали его остроту, что-то рубили. И еще была куча подобных мужских подарков. Хорошие были подарки и все как бы на тему отдыха, словно к предстоящей отставке: особый спиннинг с катушкой, в которой сколько-то много подшипников, виндсерф. Впрочем, часто и без этого намека дарят такие вещи. Просто тогда сложилось такое ощущение. Один гость приехал на джипе, с виду явный банкир, но видно из прежних сослуживцев, подарил очень дорогие часы.
На базе были водные мотоциклы. Пока еще были трезвые, устроили гонки. Потом возник какой-то парень из обслуги и ненавязчиво без шума убрал мотоциклы в сарай — от греха. У Фомы были небольшой личный пистолет, кажется „браунинг“. Постреляли по пивным банкам. Победил, естественно, сам Фома. Невысокий, подтянутый, очень подвижный — он чем-то напоминал певца Газманова. Григорьев даже забоялся, что под конец они все вместе вдруг запоют под караоке песню „Офицеры“ и начнут обливаться пьяными слезами, но, слава Богу, этого не произошло. Естественно, был фейерверк и все прочее.
Григорьев офицером не был, ни к каким к спецслужбам никак не относился, поэтому чувствовал себя не вполне в своей тарелке, особенно когда в подпитии начались воспоминания о неких событиях и сражениях, о которых он ничего не знал и даже никогда не слышал.
Пить ребята были горазды, хотя в стельку никто и не напился. Был там и свой мастер по шашлыкам, чего-то там долго колдовал над ними и приготовил действительно здорово. Это была вечеринка для друзей без жен, типа мальчишника. Каких-то молодых девчонок, впрочем, тоже притащили — из тех, которые без комплексов. А как же без них? Это как приправа к пище. Без них все покажется пресным, грубым, сразу будет звучать мат. Потом, конечно, была баня, купание в озере голышом и все такое.
Фома кое-что поворошил из старых дел. Вдруг напомнил, что Григорьев тогда считался таким, что лучше его не трогать. Фома так поначалу Григорьева и представил:
— Знакомьтесь, это Андрюша Григорьев, или попросту Гриня! Мой старый товарищ по Парусному! „Ты помнишь, как все начиналось?“ — даже напел он. — А начиналось все тогда очень жестко. Есть что вспомнить. А лучше и не вспоминать.
Обнял Григорьева за плечи, сказал своим ребятам:
— Помните, я рассказывал о поединках? Так вот, еще одна любопытная деталь: Гриня в поединках никогда не проигрывал. А бились тогда постоянно. Сейчас это трудно объяснить или просто даже понять здравым умом. Просто избить матроса было нельзя, а в поединках — пожалуйста, деритесь сколько угодно. Как-то его вызвал на поединок один старослужащий мудак из мудаков по кличке Хобот. С самой простой целью — набить рожу строптивому. Гриня отказаться не мог, поскольку вообще отказаться от поединка было нельзя, но у Хобота ничего не получилось набить ему рожу. Гриня каким-то неведомым образом того мудилу свалил. Это был великий момент! Я никогда не видел такого ликования в народе. Все оторопели. Старики начали орать, что Грине просто повезло. Но это было не так. Тот нападал так, что страшно было смотреть. Гриня героически держался, хотя ему и здорово попадало, а потом выцелил болевую точку, ударил туда и срубил Хобота с одного удара. Тот упал, хотел подняться и не мог. Таращился по сторонам и ничего не мог понять. Видно было, что ничего не соображает. Нокаут. Я это лично видел. Старики стали говорить, что Хобот сам споткнулся и наткнулся на кулак, но больше никто из них с Гриней после этого не бился. Его с тех пор обходили, помнится кто-то еще из дедов с ним повздорил, но драться так и не стал, поорал-поорал да и ушел, а парень был крепкий. Я думаю, не хотел рисковать репутацией…
Сам Григорьев того дела в деталях уже не помнил — очень уж это было давно, запомнилось только, что нужно было выдержать самое начало боя, натиск, дать Хоботу распалиться, расслабиться и раскрыться, а затем ударить в болевую точку. Та схватка была проведена с точным расчетом. Григорьев тогда подумал, что если поддашься, потом уже не слезут. Он заметил, что Хобот парень очень нервный, не лучший боец, имеет слабые места в защите и часто раскрывается, поэтому главное было выдержать первый натиск. Сколько-то ударов Григорьев пропустил, но когда Хобот, предчувствуя победу, на миг раскрылся, Григорьев нанес ему страшный удар и потом уже только добивал, пока Хобот не рухнул на землю. Запомнилось, что какое-то время тот стоял в полной растерянности, ослепленный ударами, нелепо размахивая руками по сторонам, и в целом представляя собой довольно жалкое зрелище.
Никто не знал, что у Григорьева на подобный случай была небольшая заначка-резерв, о которой он молчал. Два года в девятом-десятом классе он занимался в школьной секции бокса. Занимался, как говорится, без особого напряга: просто все друзья вдруг пошли, и он с ними заодно. Там у них была одновременно и секция и как бы своеобразный клуб по интересам, собирались, тренировались, потом с приятной усталостью шли по поселку, обсуждали свои проблемы, ощущали в себе растущую силу и уверенность. В военкомат он бумажку о спортивном разряде даже не приносил. Было известно, что такие вещи, типа „я — чемпион по карате“, в военной среде вообще не проходят, однако некоторые навыки бокса Григорьеву очень даже пригодились: какая-никакая техника и стойка, а также удар правой у Григорьева, со слов тренера, был довольно неплох. И Григорьев сделал ставку именно на этот самый удар: нужно было потерпеть, выцелить, дождаться момента, когда Хобот раскроется и двинуть ему в полную мощь, что Григорьев и сделал. И эффект получился действительно ошеломляющий. Хобот упал на пол и довольно долго не мог в себя прийти, пытался встать, но заваливался. Даже когда поднялся, его шатало и тащило вбок. Свист и улюлюканье смолкли. Вокруг стояла жуткая тишина. Все с напряжением ждали, что же будет дальше. Григорьев шмыгал сочащейся из носа кровью. А вот дальше ничего и не было.
Хобот был говно-парень. Григорьев ненавидел его до сих пор, даже иногда еще дрался с ним во сне.
Потом еще тогда, на базе отдыха в Лосево, когда, потные, отдыхали в предбаннике после парилки, многое вспоминали.
Гуляли тогда до утра. Пили много, но никто в кустах не валялся.
Три бабки пенсионного возраста, невесть как оказавшиеся в Турции и сидевшие за соседним столиком, обсуждали одно и то же: что внуков они любят даже больше своих детей. Потом все тут же стали чуть ли не хором ругать своих невесток, какие они гадкие и мерзкие. Зятьям, впрочем, тоже доставалось: „Приладился, гад, пиво пить: каждый день жрет, а ведь от пива, известно, тупеют. И на Людку орет!“ А ведь наверняка зятья их сюда и сплавили, чтобы хоть как-то от них отдохнуть. Бабки каждый вечер пережевывали одно и то же.
