Вячеслав Пьецух - Жизнь замечательных людей: Повести и рассказы
– Ну, во-первых, мы играем сокращенный вариант, – несколько виновато сказал Савицкий. – Но вы сами посудите: мыслимое это дело сыграть три полновесных акта перед тружениками села?! У вас доярки с трех часов на ногах! У вас механизатор если после работы не выпьет, то он завтра не человек!
– Ну хорошо, – послышался тот же голос, – а почему вы перевираете текст? Ведь у вас что ни реплика, то форменное не то!
– Почему не то? – нервно поинтересовался Вася Сизов. – Все то!..
– Ну как же! Вот у вас Гамлет говорит Горацио какую-то ахинею, а у Шекспира черным по белому написано: «Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам».
Савицкий спросил:
– А у вас чей перевод, Лозинского или Пастернака?
– Пастернака.
– Ну вот! А у нас перевод Каншина, образца 1906 года!
– А чего вам сдался этот архиерейский перевод?
– Потому что наследникам платить нечем. Шекспиру и Каншину, как известно, платить не надо.
– Все равно это возмутительно, что вы используете этот варварский перевод! Хлеб наш жуете, а на село несете культуру второго сорта!
– Хлеб мы, положим, жуем канадский, поскольку вам, как видно, не до того. Вы тут Шекспиром занимаетесь, на сельское хозяйство у вас времени не хватает...
Ну и так далее, в том же роде. Длилась эта перепалка около получаса и закончилась полным разрывом с залом. «Гамлета» мейерхольдовцы, впрочем, доиграли, но с тех пор в «Трудовик», что называется, ни ногой.
9
В те достопамятные времена, когда нашим людям не полагалось более или менее экзотических путешествий и факт существования, положим, Канарского архипелага принимался скорей на веру, экипаж читинского авиаотряда как-то выполнял рейс Магадан—Уфа. Разбежались, взлетели, заняли эшелон, уже пассажиры оживились в предвкушении завтрака на борту, что по той поре представляло собой целое приключение, как вдруг один гражданин, совсем даже не видный, похожий на соседа по этажу, поднялся со своего кресла, кашлянул и сказал:
– Всем оставаться на своих местах! При малейшей попытке сопротивления – ваших нет!
И с этими словами он вытащил из кармана ручную гранату артикула Ф-1.
Пассажирам стало ясно, что это угон и воздушное судно неизбежно меняет курс, но поскольку народ в самолете собрался тертый, главным образом вахтовики, то ничего похожего на панику не возникло и даже один вахтовик спросил:
– Это, – куда летим?
Угонщик в ответ:
– Летим, товарищи, в Пакистан. Первая причина, что больше нигде не принимают, а в Пакистане, говорят, принимают, потому что это исламское государство враждебно настроено против нас.
– А чего? – сказал кто-то из пассажиров. – Пакистан тоже давай сюда!
– А то нет! – согласился другой. – Ведь это та же самая заграница, продажная любовь там, упадочная музыка, показное изобилие товаров повседневного спроса и прочие удовольствия типа базар-вокзал!
– Причем сколько потом будет впечатлений, воспоминаний, разговоров разных, ведь это шутка сказать, – съездили в Пакистан! И за измену Родине нам скорее всего не впаяют срок!
По рядам прокатился веселый ропот, поскольку всем показалось весьма заманчивым безнаказанно побывать за границей, да еще за те же деньги, в обход формальностей и невзирая на социальный состав семьи. На радостях никто даже не пожалел, что в сложившихся форс-мажорных обстоятельствах вряд ли удастся позавтракать на борту.
– Только одно обидно, – сказал кто-то из пассажиров, – ни одна зараза нам не поверит, что мы съездили за границу, скажут типа: кончай травить!..
– Есть такое мнение, что поверят, если, конечно, предъявить в качестве вещественного доказательства какой-нибудь сувенир.
– Это, – сувенир купить нужно, только, спрашивается, на что?!
– Интересно, у пакистанцев наши рубли в ходу?
– Это вряд ли; чувствует мое сердце, придется на валюту менять рубли.
– А если не сменяют?!
– Это мой-то славный колымский рубль?! Пускай только попробуют не сменять!
За этими разговорами про угонщика подзабыли, как-то оттерли человека на задний план. У того даже появилось в лице что-то похожее то ли на разочарование, то ли на обиду, и только когда его пригласили для переговоров в кабину экипажа, к нему вернулось сравнительно жесткое выражение, и он ушел, с опаской неся гранату перед собой.
Кто-то из пассажиров сказал:
– Вообще Пакистан – это, конечно, не лучший вариант, потому что там живут мусульмане, и у них лютует сухой закон.
– Подумаешь, напугал! Да у меня с собой два чемодана водки!
– Это, – а если срок дадут за нарушение законности?..
– Не впервой.
Вахтовики еще предавались мечтам и соображениям, когда появился командир воздушного корабля и приятным голосом сообщил:
– Все в порядке, товарищи, экипаж продолжает рейс. Сдался властям этот придурочный террорист, так как нам удалось уладить кое-какие его бытовые проблемы, и поэтому экипаж продолжает рейс.
Во всех трех салонах наступила нехорошая тишина. Наконец кто-то из пассажиров сказал:
– Пускай он выйдет, мы хотим глянуть ему в глаза!
– Вот именно! Пускай он выйдет, мы ему скажем, что он мерзавец и негодяй!
– Нельзя, товарищи, он сейчас как бы под домашним арестом...
– Тогда передайте ему типа общественное мнение, что он вместе взятый мерзавец и негодяй.
10
Для кого одиночество – одиночество, для кого – воля, а есть еще и такие, кто извлекает из одиночества положительный результат.
Сережа Мыслин извлекает из одиночества положительный результат: обыкновенно на третий день после того, как жена с дочкой съедут на жительство в легочный санаторий, когда с ним вдруг сделается грудная тоска и покажется, будто на свете существуют только груды грязной посуды, залежи нестираного белья и ручной попугайчик Кока, когда невыносимо хочется как-то набезобразничать, он выпивает полбутылки водки и садится за телефон.
Затея состоит в том, что он набирает первый пришедший ему на ум номер и по возможности заводит продолжительный разговор. Например, набирает он номер 243—2614 и с замиранием сердца слушает продолжительные гудки. На том конце провода снимают трубку и говорят:
– Алё?
Сережа Мыслин спрашивает:
– Лену можно?
– Ошиблись номером, – отзывается абонент.
Сережа Мыслин опять набирает номер 243-2614, и опять ему говорят:
– Алё?
– Лену можно?
– Какую Лену?!
– У вас их что, много?
– Ни одной нету! Набирайте правильно номер!
Опять звонок, и опять:
– Алё?
– Лену можно?
Непродолжительная пауза, а затем ответ:
– Я думаю, можно. А почему бы, собственно, и нет?.. Если Катю можно, Наташу можно, то, вероятно, и Лену можно, – почему нет?.. Ты знаешь, мужик, народный стишок:
Какая барыня ни будь,
Все равно ее...
– Я, честно говоря, поэзию не люблю. А чего ее любить, тем более что в жизни стихами не говорят.
– Ну и что, что не говорят?! Вообще это какой-то грубо-утилитарный подход к проблеме, ведь в жизни, положим, не танцуют па-де-де, и тем не менее балет обожают все.
– Па-де-де в жизни танцуют, только оно называется – краковяк.
– Пусть даже так, но все равно это будет исключение из закона, утверждающее закон. Видите ли, искусство и жизнь взаимосуществуют как бы параллельно, в непересекающихся плоскостях.
– Не понял...
– А чего тут особенно понимать?! Рельсы, если их взять в перспективе, пересекаются только в нашем воображении, – так и тут. Жизнь – процесс, искусство – результат, жизнь не питает искусство, в то время как искусство питает жизнь.
– Как это не питает?! А если, допустим, меня срисовывают на портрет?
– Все дело в том, что не столько вас срисовывают на портрет, сколько художник демонстрирует свое видение натуры, а то и поднимается до абстракции, до объекта вообще, не имеющего никакого отношения к действительности, и тогда он производит чистую красоту. Поскольку чистой, сформулированной красоты в природе нет, то мы имеем право утверждать, что жизнь не питает искусство, в то время как искусство питает жизнь.
– Что-то вы больно путано рассуждаете...
– Вовсе нет. Но если вам непонятно, скажу иначе: главная задача искусства состоит в том, чтобы постоянно напоминать человеку о его происхождении от Творца. Тут логика такая: коли я способен сочинить симфонию, то, следовательно, и ты способен что-нибудь сочинить, если я по-своему бог, то и ты по-своему бог, только давай стремись.
– К чему стремиться-то?..
– Да к тому, чтобы хоть чуть больше козы походить на своего создателя, на Творца! Сказано ведь: будьте как Отец ваш небесный, то есть всемогущим на благо, милостивым, не помнящим зла, любящим ближнего, как самого себя; по крайней мере, не способным зарезать соседа за пять рублей!..
– Может быть, это все-таки ненормально?
– А я о чем?!
– Ну ладно, – примирительно скажет Сережа Мыслин, – беру эту тягомотину, как говорится, на карандаш.
