Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина
— Слушай, забери у меня эту машинку! — Стемнин протянул Варе пакет с подарком. — Передай сыну, можешь даже не говорить от кого.
— Илья! Перестань! Ты же взрослый! Все наладится, все глупости останутся в прошлом. В следующий раз приедешь и сам вручишь. Спасибо тебе. Ну, я побегу.
Она хотела поцеловать его, но Стемнин отстранился. Это движение вышло невольно и даже неожиданно для него самого. Если бы в то же мгновение кто-нибудь спросил Стемнина, нужно ли показать Варе, что он обижен, считает ее неправой и не желает к ней прикасаться, разумеется, он отверг бы такое предположение. Тело совершило это движение за него, вероятно, потому, что не хотело приближаться к женщине, которая сегодня, может быть, прикасалась или прикоснется к другому мужчине. Варя мгновенно поняла это движение и отступила, повторив, что ей нужно бежать. Уже на ходу она прибавила не то «я позвоню», не то «позвони», не то «созвонимся». Стемнин не мог в точности вспомнить, что она сказала. Почему-то крайне важно было знать, какая именно была выбрана формулировка. Хуже всего, разумеется, вариант «созвонимся», потому что оставалось категорически непонятным, кто должен сделать первый шаг.
6
Свежеопавшие листья прилипали к подошвам, желая бежать с улиц в помещения, где можно обсохнуть, вернуть цвет, шепот, достоинство. Но понятно было, что всем не спастись, более того: не спасется ни один.
Во вторник проводились съемки для компьютерного проекта, который держался втайне ото всех, хотя руководил им самый болтливый человек в Москве и Московской области. С лицом, розовым от инициативы, Звонарев бегал по «Почте» с пластиковым стаканчиком в одной руке, с куском бисквитного рулета — в другой и энергично мешал участникам съемок, равно как и всем остальным. Казалось, повесу, заточенного в монастырь, только что вернули из ссылки и тут же пригласили на вечеринку в кругу друзей-шалопаев. Звонарев упивался своими жестами, командами, остроумными репликами, ярким светом в переговорной, превращенной в студию, а главное, героиней съемок.
Это была молодая женщина, воплощавшая рубенсовское великолепие, каждая деталь ее пела гимн плодородию, если не считать выражения лица, говорившего и гимнам, и самому плодородию решительное «нет». Возможно, кислая нотка в обильном букете прелестей была вызвана как раз чрезмерной бойкостью Павла Звонарева, который время от времени кричал оператору или фотографу, размахивая очередным куском еды:
— Брат, пойми, слишком пресный ракурс! Объемами лучше переиграть, чем недоиграть.
Красавица презрительно смотрела мимо Звонарева и двигалась с космическим равнодушием основательного небесного тела.
— Чуточку капризней, Наталья, малость кокетливей! Нужен огонек, девонька моя! Огоньку не найдется?
— Павел, я не курю, — отвечала дива ванильно-мороженым голосом.
— Чиркните бедром, родная, дайте нам искру! — волновался Павел. — Мы должны разбудить вашего мужчину, а вы своими ракурсами даже маньяка накофеиненного убаюкаете.
— Вас же не убаюкала.
— Черт! По-моему, эту колбасу провернули прямо из Красной книги. — Звонарев взмахнул бутербродом.
— Павел Дмитриевич! Черно-белую сюиту будем снимать? — спросил фотограф в маленькой шляпе и с серебряной серьгой в виде глаза.
— Зачем че-бэ для такой цветущей женщины!
После серии снимков и видеодублей в атласном халатике настал черед испанских кружев, испанские кружева сменил шафрановый купальник, а после купальника Наталья потребовала удалиться посторонних, которых Звонарев вытолкал в считаные секунды.
— Товарищи! Товарищи! Нам атмосферка нужна, ароматы высших сфер. Ну чего вы тут не видели? Ничего не видели? Так не о чем и жалеть.
Однако лишенная душевной тонкости модель категорически причислила к посторонним и самого Звонарева. Павел распушился, прибавив от возмущения в росте, объеме, весе и молитвенно закричал, что он продюсер проекта и непременно должен приглядывать за сессией, что он как врач, как ученый, как представитель другого биологического вида. Но все было напрасно. Наталья встала с кожаного дивана, потянулась к ширме, на которой висело ее платье и сказала:
— Вид или не вид, я при посторонних не готова. Если тут каждый продюсер глазеть намылился, я ухожу. Свою заведите.
Звонарев, искрясь статическим электричеством неправедного гнева, выскочил в коридор, а после ходил по всем комнатам и жаловался, что его, прародителя идей и виртуального художника, отлучают, как Григоровича от Большого театра.
— Да, я не евнух и не обещал! Но работа есть работа, так ведь? Хочешь не хочешь, ее надо делать!
— Особенно если так сильно хочешь, — заметил Кемер-Кусинский с почти незаметным сочувствием.
7
Стемнин не стал звонить Варе и не мог понять, хочет ли услышать ее звонок. Несколько спокойных дней — вот что ему нужно. Погрузиться в работу, съездить к маме, почитать «Исповедь» Руссо под защитой лампы, согревающей изголовье кровати мягким светом. Лечь в дрейф в нейтральных водах.
Поразмыслив, Стемнин решил не расспрашивать Веденцова ни о прерванной переписке, ни о причинах ее рассекречивания. Явный интерес к теме мог оказаться небезопасным. Любопытство, впрочем, не утихало, и Илья на разные лады рисовал сцену ссоры между Веденцовым и давешней посетительницей. Писал ли ей Веденцов последние письма сам? Успели ли они стать любовниками? Последняя мысль причиняла легкую боль.
Прогнав Звонарева, который надоел в тот самый момент, как появился в дверях, Стемнин заперся в кабинете. Тени веток неслышно колебались на столе и на стене, сумрак подрагивал, и каждый раз что-то неуловимое менялось в настороженности комнаты.
Плотно усевшись за стол, Стемнин начал было писать письмо Варе, но чувства упирались и не хотели идти в нужную сторону. Вытянув из пачки чистый лист, он принялся за сценарии первого знакомства. Никто в Отделе свиданий не обращался к нему с таким поручением, однако Стемнину приятно было воображать ситуации, когда два едва знакомых человека, переполненные смутными догадками, опасениями, желаниями, впервые сталкиваются друг с другом. Почему его так вдохновляет эта тема, бывший преподаватель не задумывался. Он решил создать несколько вариантов «про запас», «на всякий случай» и весь день набрасывал стремительные строчки, насылая на половину зачеркивающие бури.
Вместо того чтобы придумывать истории для знакомых людей, он пробовал силы на вымышленных героях, задавая себе самые головоломные параметры вкусов, привычек, чудачеств. Например, знакомство заядлого футбольного фаната с любительницей японских манга, первое свидание торговца дизайнерскими пуговицами с курсанткой МВД, все свободное время отдающей занятиям дзюдо. Наконец придумав для честолюбивого логиста и сонной библиотекарши сценарий, в котором двое становятся «скорой помощью» и вынуждены спасать восьмилетнего мальчика, Стемнин почувствовал себя всемогущим. К вечеру в комнату вернулись легкость и беззаботность. Он погасил свет, вышел из кабинета и, обновленный, точно после отпуска, направился к выходу.
Немного замешкавшись в холле, куда выносили большие черные сумки с аппаратурой, штативы, серебристые зонты, шелковую ширму в китайских хризантемах, он столкнулся со Звонаревым, измотанным, но еще более счастливым:
— Эх ты, писчий червь! Такой сочный экспириенс просрать! Горячее видео, отвал челюсти! На разрыв аорты!
— Приберег бы свою аорту для жены, козлина певчая!
— Не из всех выходят монахи, мон ами.
Перешагнув через баулы, Стемнин отдал ключ на охрану и шагнул в темный двор. В промозглом сумраке переулка потерялись часы, времена года и даже пара десятилетий. Вдруг откуда-то в раструб холодного фонарного света выскользнула маленькая фигурка. Это была девушка в стеганой куртке и такой же светлой шапке с длинными, точно концы шарфа, ушами. Стемнин посторонился, давая пройти, но девушка шагнула к нему и сказала (слова вылетали легким паром):
— Вот чудеса какие! Здрасте, а я к вам и иду.
Он не сразу узнал ее.
— Хотела оставить для вас. — Она нервно расстегнула сумку и достала оттуда конверт. — Что ж, давайте лично в руки отдам. Вот и все, до свидания.
— Погодите, — опомнился Стемнин. — Вы сейчас обратно к метро?
— Нет, совсем в другую сторону.
— Проводить вас?
— Говорю же, в другую сторону. — Она улыбнулась.
— Стойте-стойте! Нет, я за вами не погонюсь. Но оставьте мне хоть телефон, вдруг у меня возникнет вопрос. Много вопросов…
— Вот уж это лишнее, — сказала она, но, увидев, как Стемнин набирает воздуха для очередного залпа, оборвала. — Ладно, запоминайте: шесть-шесть-девять-тринадцать-двенадцать.
— Я так не запомню.
— Значит, не судьба. Мне, правда, пора. — Она помахала рукой.
