Александр Кабаков - Старик и ангел
— Нет, надо бежать, — упрямо бормотал профессор, даже не пытаясь встать. Ему нравилось упрямиться, возражать Тане вопреки очевидному. — Надо бежать…
Он бормотал все одно и то же, хотя понимал, что бежать никуда не надо, потому что здесь его дом.
Глава тридцатая
Ноутбук в спящем режиме
Продолжая бормотать, Сергей Григорьевич влез на постель и бессильно вытянулся.
И немедленно заснул.
Так бывает: заснешь на минуту, а потом кажется, что долго спал, и сны видел, и, проснувшись, не сразу сообразишь, что за время суток…
Кузнецов увидал странные сны — будто ему показывали какие-то отрывки, рекламные ролики снов.
Прежде всего ему приснилось, что он не выключил ноутбук, и машина выключилась сама, перешла в спящий режим — экран потускнел, погас, снова вспыхнул на миг — и погас вовсе. Только огонек сбоку мигал, показывая, что процессор не выключен.
Потом по темному экрану поплыли светлые строчки, коротковатые какие-то. Сергей Григорьевич присмотрелся к странному, как бы негативному изображению — так компьютер иногда сообщает собственную информацию, например, о необходимости обновления антивирусной защиты или о возможности загрузки новой программы — и понял, что это стихи. Строчки плыли довольно быстро, он едва успевал читать:
Жизнь пролетела. Я не разглядела
те гаражи у железной дороги,
будку, мостки, магазинчик убогий…
Жизнь пролетела…
Да, я живая, но жизнь не такая,
та, что задумана, не получилась,
не получилась — скажите на милость!
Жизнь не такая.
Что же мне надо? Среди звездопада
рядом лежим мы, сцепившись руками, —
как это здорово, быть стариками!
Что же мне надо?
Жизнь пролетела — да в этом ли дело?
Жизни всегда пролетали мгновенно,
души сливались всегда внутривенно…
Жизнь пролетела.
Стихи, следует заметить, Сергею Григорьевичу не понравились, дамское манерничанье и явная самодеятельность, — в поэзии, еще с молодости, он разбирался, пожалуй, лучше, чем в прозе. Почему ноутбук пишет от себя в женском роде, профессор не понял, но сосредотачиваться на этом не стал. Впрочем, мелькнула у него мысль, может, это не компьютер пишет, а капельница…
Так же, как возникли, совершенно самостоятельно, стихи иссякли, а экран сделался светлым, и на нем появились будто бы куски из какого-то фильма.
…На шоссе, шатаясь из стороны в сторону, теснилась толпа, на которую напирал строй полицейского спецназа в черных комбинезонах…
…Противоестественно сворачивалось в трубу опустевшее широкое шоссе…
…Внутри трубы спиралью взлетали два ревущих мотоцикла — аттракцион был снят великолепно, невозможно понять, где и как укрепился оператор…
…Следом за мотоциклами поднималась черная, тяжелая волна густой жидкости, ее поверхность приближалась к мотоциклистам — вот-вот догонит…
…И догнала…
Сильно потянуло уже знакомым Кузнецову сладким, тошнотворным запахом мазута, опять прилетела жирная капля, может, та самая, что когда-то уже испачкала профессору лицо. Сергей Григорьевич, еще не опомнившись от зрелища страшной гибели циркачей, попытался проснуться, но не смог, удалось только переключить изображение.
…Теперь от экрана шел сдержанный шум — великолепный зал, весь в лепнине и золоте, постепенно заполняла, рассаживаясь по широким рядам, публика — дамы в вечерних платьях, мужчины в торжественных костюмах и парадных мундирах…
…В первом ряду сидели несколько пожилых мужчин, выделявшихся костюмами даже на таком общем фоне — на них были фраки…
…Наконец дошла очередь до того из фрачников, лицо которого показалось профессору Кузнецову знакомым: лауреат достал из внутреннего кармана листок, начал читать по-английски с неправильными ударениями…
Сбрить надо было бороду, прежде всего подумал профессор, а то как бомж во фраке. Теория расчета любых рамных конструкций при бесконечном количестве воздействующих факторов премии стоит, подумал он потом. Весь мир можно считать рамной конструкцией, продолжал он думать. Вот все и решилось, закончил он думать, — и облегченно вздохнул во сне.
— Миленький, — услышал он и почувствовал, что его слегка трясут, — миленький, тебе нехорошо? Очнись, миленький!
— Мне хорошо, — ответил Кузнецов, — мне как раз хорошо, никогда еще не было так хорошо. Я люблю тебя.
— И я люблю тебя, миленький, — ласково сказала Таня.
Сергей Григорьевич открыл глаза.
За окном уже совсем стемнело, и он долго не мог понять, вечер сейчас или утро, — впрочем, это уже не имело никакого значения.
Глава тридцать первая
В сущности, последняя
После ужина Кузнецов всегда смотрел новости, потом — не каждый вечер, но раза три в неделю — Таня тащила его гулять на полчаса, а вернувшись, они сразу залезали в постель, ставили ей или ему на колени ноутбук и, пока не начинали слипаться глаза, смотрели какое-нибудь приличное кино, скачанное из Интернета. Звук слушали, разделив наушники, по одной затычке в ухо, — в своей комнате Коля готовился к сессии.
Сегодня, как и всегда, в новостях не было ничего интересного — джип въехал в автобусную остановку, семеро убитых, в лесу найден брошенный матерью ребенок, гигантское строительство на юге, перебои со светом и теплом не севере, бунты за границей, курсы на завтра…
Внимательно, затаив дыхание они выслушали прогноз погоды и вышли в сизый вечер, в легкий мороз, в снег.
Двор сверкал, на сугробы, осыпающиеся под слабым ветром, прозрачным золотом ложился свет из окон.
За крышами, примерно в полукилометре, свет летел в обратном направлении, вверх с земли, и был не желтым, а голубоватым. Там стоял красиво подсвеченный новодельный храм, в который Кузнецов и Таня несколько раз заходили. Храм и днем, без подсветки, был прекрасен, голубые звездчатые и золотые купола, если смотреть на них долго, приближались, белые же стены, наоборот, улетали в небо, будто вышина их была бесконечна.
«Почему же покой не дается мне и в храме, — думал Кузнецов, шагая рядом со своею невенчанной женой, — что-то не в порядке со мною… Или с храмом… Господи, прости и помилуй, как же я могу так думать!» Однако сладить со своими мыслями он был не в состоянии. Невозможно было примириться с черными робокопами, охранявшими церковные двери, расставив ноги и сжимая дубинки заложенными за спину руками в перчатках без пальцев; иногда же их сменяли не менее отвратительные злобные скоморохи в квадратных мешках, скрывающих головы, пляшущие в дверях церкви, выкрикивая похабные частушки…
Храм-то ни при чем, убеждал себя Сергей Григорьевич, но убедить не мог.
Однако ему все же хватало усталого рассудка и неопытной веры, чтобы понять — все они, и полицейские, и лжеюродивые, суть его же собственные бесы, из него исходящие и его же искушающие.
Но какая-то детская обида на храм оставалась.
Более же всего ему было обидно то, что никогда не встречал он в этом прекрасном и богатом храме батюшки. Кто там служит — Бог один ведает. Пусто в храме, только тени неопределенные по углам шныряют да одинокие люди стоят врозь и тщетные молитвы возносят…
И сейчас, увидав, как видел ежевечерне, голубую подсветку, Кузнецов расстроился и стал торопить Таню — домой пора, ласточка, пойдем домой, любимая, я устал…
Он отчего-то действительно чувствовал себя более обычного усталым в этот вечер.
Но отдых ему не был сужден.
Не успели влюбленные войти в свое жилье, раздеться, чайник поставить, как начались звонки — звонили и у двери, и по обоим телефонам.
Кузнецов пошел смотреть в глазок, а Таня, продолжая одной рукой готовить бутерброды — вопреки всем рекомендациям, они обязательно хотя бы понемногу ели на ночь, натощак не заснешь, — взяла трубку.
— Будьте добг-гы, — церемонно и картаво произнес женский голос прямо ей в ухо, — пег-гедать Сег-гею Г-гигогьевичу, что он свободен. Я подаю на г-газвод. С ним свяжется мой повег-генный…
В этот миг, видимо, что-то произошло там, откуда звонила дама: она совершенно непотребным образом захихикала и закончила разговор мерзостью без всякого прононса:
— Фату купила, проблядь? А жениху гроб закажи… Ну, Петечка, не рви же у меня телефон!
— Сереге привет, — сказал знакомый Тане голос Михайлова, фальшивого больного из кардиореанимации. — И передай ему, что если совсем херово будет, я его всегда приму, за домиком моим на Тенерифе присматривать. Климат — сказка. А дружба — дело святое…
Снова раздался кокетливый женский смех, и трубка опустела, только ветры пространств в ней завыли…
Вот и все, подумала Таня, вот и слава Богу.
