Рейчел Джойс - Невероятное паломничество Гарольда Фрая
Через неделю после раскола появились сообщения о том, что отряд добрался до Берика-на-Твиде. Газеты опубликовали фотоснимки Рича Лайона, прогуливающегося по набережной рука об руку с обоими сыновьями, а также человека в костюме гориллы, ткнувшегося носом в щеку мисс Южный Девон. Паломников встретили музыкой духового оркестра, выступлением местной танцевальной группы и банкетом с участием городских чиновников и предпринимателей. Сразу несколько воскресных изданий похвастались исключительным правом на публикацию дневников Рича. Поговаривали даже о съемках фильма.
Телевидение тоже не обошло стороной завершение похода. Благодаря «Прожектору» на Би-би-си, Морин и Рекс посмотрели репортаж о том, как Рич и еще несколько паломников доставили к хоспису цветы и огромную корзину с кексами, которую Куини, к сожалению, принять не смогла. Репортерша посетовала, что никто из медперсонала не вышел и не прокомментировал знаменательное событие. Она стояла с микрофоном у поребрика, а за ней угадывался чисто прибранный садик с голубыми гортензиями, где садовник в комбинезоне сгребал скошенную траву.
— Но все они даже не знали Куини, — возмутилась Морин. — Тьфу, да и только! И почему они не могли подождать Гарольда?
Рекс отхлебнул из кружки «овалтин»[32].
— Наверное, им не терпелось поскорее дойти…
— Но ведь это им не гонки! Важен сам поход! А их предводитель шел вообще не ради Куини — он хотел доказать, что он — герой, и помириться с сыновьями.
— Думаю, в конечном счете он тоже совершил паломничество, — заметил Рекс. — Просто немного иного рода.
Он аккуратно поставил кружку на подставку, чтобы не запачкать стол.
Репортерша вскользь упомянула о Гарольде Фрае, и на экране мелькнул кадр — человек, уклоняющийся от фотокамеры. Он был похож на привидение: грязный, изнуренный, испуганный. В эксклюзивном интервью на пристани Рич Лайон пояснил, что престарелый девонский паломник переутомился и его измучили запутанные эмоциональные проблемы; на участке южнее Ньюкасла он был вынужден отказаться от похода.
— Но ведь Куини-то жива! Вот что главное. К счастью, сюда вмешались мы с ребятами.
Морин фыркнула:
— Боже ты мой, он и по-английски говорить как следует не умеет!
Рич сцепил руки над головой в победном жесте:
— Не сомневаюсь, Гарольд оценит вашу поддержку!
Плотная толпа зевак разразилась одобрительными возгласами.
Репортаж окончился показом причальной стены, сложенной из розоватого камня. Два муниципальных рабочих снимали с нее афиши, составлявшие какой-то лозунг: один продвигался от начала, а другой — от конца. Они срывали букву за буквой и бросали их в фургончик, так что на экране можно было прочитать только: «… вид приветствует Гар…» Морин с досадой выключила телевизор и стала расхаживать по комнате.
— Его просто затерли, — негодовала она. — Они боятся доверять ему, как прежде, и поэтому решили выставить дураком. Какой позор! А ведь начнем с того, что Гарольд и не требовал их внимания!
Рекс в раздумье пучил губы.
— Зато теперь люди оставят его в покое. И Гарольд останется наедине со своим походом.
Морин запрокинула лицо. Возразить было нечего.
25. Гарольд и пес
В одиночестве Гарольду шагалось легче. Они с псом нашли свой ритм, и не надо было больше ни с кем спорить и ничего доказывать. На отрезке от Ньюкасла до Гексэма они останавливались, лишь когда уставали, а набравшись сил, опять трогались в путь. Они снова шли на рассвете, а иногда и ночью, и в Гарольде воскресала надежда. Счастливее всего он чувствовал себя, когда наблюдал, как зажигаются в окнах огни и люди в них живут своей жизнью — наблюдал, никому не видимый, но восприимчивый к странностям других. Он вновь свободно предавался теснившимся в его голове мыслям и воспоминаниям. Собеседниками его были Морин, Куини и Дэвид. Гарольд вновь ощущал в себе целостность.
Он представлял тело Морин, прижимавшееся к его телу в первые годы брака, и прелестную темноту между ее ног. Он вспоминал взгляд Дэвида из окна комнаты, такой пристальный, словно сын обвинял целый мир в краже чего-то насущного. Он воображал, как Куини сидит рядом в машине, посасывает мятные леденцы и напевает задом наперед очередную песенку.
Они с псом настолько приблизились к Берику, что им оставалось только идти и идти вперед. После общения с паломниками Гарольд старательно избегал внимания окружающих. Беседуя с незнакомцами и выслушивая их истории, он, очевидно, ненароком пробудил в них потребность в руководстве, но у него больше не было сил вести их за собой. Подходя к населенным пунктам, которые никак не удавалось обойти, они с псом до темноты спали где-нибудь на краю поля и перед самым рассветом как можно скорей пробирались средь домов. Питались они тем, что находили на кустах и в мусорных контейнерах. Гарольд собирал плоды только на заброшенных участках и деревьях. Они по-прежнему останавливались попить ключевой воды, где бы ни повстречали родник, но за помощью ни к кому не обращались. Раз или два Гарольда попросили попозировать для снимка, и он разрешил, хотя ему неприятно было стоять под прицелом фотокамеры. Иногда его узнавали прохожие и предлагали еду. Один человек, с виду журналист, спросил, точно ли он — Гарольд Фрай. Но, так или иначе, Гарольд старательно избегал контактов и в основном держался отдаленных и необжитых мест, поэтому люди не сильно ему докучали. Он даже своего отражения теперь избегал.
— Надеюсь, вам уже лучше, — обратилась к нему элегантная женщина с борзой собакой. — Так досадно было, что вы отстали. Мы с мужем даже прослезились.
Гарольд не понял, что она имеет в виду, но поблагодарил и двинулся дальше. Местность впереди плавно переходила во взгорье с темными вершинами.
С запада на север принесло сильные ветра и дождь. Спать стало невыносимо холодно. Окоченевший Гарольд лежал в спальном мешке, тщетно стараясь согреться, и глядел на рваные клочья облаков, скользившие по лунному диску. Пес тоже пристроился в спальнике, прижавшись к его телу. Сквозь шкуру пса проступали ребра. Гарольду снова вспомнился день, когда Дэвид уплыл в море в Бантэме — и хрупкость сыновнего тельца на загорелых руках спасателя. Вспомнил порезы на голове Дэвида — там, где соскользнула бритва, и как приходилось втаскивать его наверх, когда он в очередной раз напивался. Да, сын частенько рисковал собой, словно бросая вызов явной посредственности — собственному отцу.
Гарольда все сильнее тряс озноб. Вначале это была просто дрожь, от которой лязгали зубы, но понемногу она усилилась. Пальцы на ногах и руках и сами руки и ноги тряслись так, что было прямо-таки больно. Гарольд огляделся, ища, чем бы утешиться или отвлечься, но не ощутил прежнего братства с окружавшей его природой. Сияла луна, дул ветер. До Гарольда им не было никакого дела. Нет, местность не проявляла к нему враждебности — хуже: она его просто не замечала. Он был совершенно один, вдали от Морин, Куини и Дэвида, в незрячем пространстве, дрожмя дрожащий в своем спальнике. Гарольд попробовал стискивать зубы и сжимать кулаки, но зяб от этого еще сильнее. Лисицы вдалеке загоняли добычу, беспорядочным лаем кроя ночной мрак на куски. Мокрая одежда Гарольда липла к телу и высасывала из него остатки тепла. Он уже промерз до костей. Когда застывает жизнь в организме, только тогда, наверное, и прекращается озноб. У Гарольда не осталось ни малейших внутренних ресурсов противостоять обычному похолоданию.
Он тешил себя надеждой, что, пустившись в путь, сразу согреется. Не тут-то было… Пытаясь отвоевать у ночи хоть толику тепла, он понял, что избавления нет. С ним или без него, луна будет по-прежнему всходить и заходить, а ветер — то дуть, то стихать. Земля будет так же простираться все дальше, пока не достигнет моря. И люди будут продолжать умирать, независимо от того, идет Гарольд куда-то, замерзает или сидит дома.
Это вялое приглушенное ощущение за несколько часов ходьбы переросло в жестокое чувство вины. Чем больше Гарольд раздумывал над собственной ничтожностью, тем больше уверялся в ней. Кто он такой, чтобы идти к Куини? Какая разница, если Рич Лайон займет его место? Каждый раз, когда Гарольд останавливался перевести дух или растереть ноги, чтобы улучшить кровообращение, пес садился рядом и участливо глядел на него. Он перестал отбегать с дороги и больше не приносил Гарольду брошенные камни.
Гарольд принялся размышлять о своем походе — о встречах и местах, где он побывал, о небесах, под которыми ночевал. До сих пор он собирал их в коллекцию воспоминаний; они поддерживали его в те моменты, когда ходьба давалась с неимоверным трудом, и не позволяли ему отказаться от своей затеи. Но теперь, перебирая в памяти все эти встречи, места и небеса, он уже не видел себя среди них. По дорогам, по которым он когда-то прошел, катили теперь другие машины. Люди, с которыми он познакомился, заводили новые знакомства. Следы Гарольда, еще такие отчетливые, вскоре должен смыть дождь. Выходит, ни в каких местах он, по большому счету, не побывал и никого там не повстречал. Гарольд оглянулся: нигде на пути уже не осталось признаков и примет его пребывания.
