Кун-Суук Шин - Я буду рядом
Мы добрались до кабинета профессора Юна, и Мен Сё попытался достать ключ, вот только тогда я наконец вытащила руку из его кармана. И хотя я знала, что в кабинете никого нет, но все равно постучала в дверь, пока он возился с замком.
Кабинет профессора Юна пустовал с момента его ухода из университета. Помещение наполнял затхлый запах плесени. Мы в нерешительности топтались на месте. Всему виной был ледяной зимний воздух и сырость в давно не проветриваемом кабинете. Наконец он захлопнул дверь и повернул выключатель на стене. Подобно тому, как открывается занавес на сцене, в мрачном кабинете стало светло, и мы увидели везде-везде книги. Огромное количество втиснутых на полки книг безучастно смотрело на нас. Я посмотрела на письменный стол за ограждением из книг. Мне показалось, я вот-вот услышу голос профессора, приглашающий меня войти, как тогда, когда я впервые постучала в дверь его кабинета. Как и в те далекие времена, высокая стопка книг служила здесь своеобразным ограждением. Если бы только он выглянул сейчас оттуда и предложил нам присесть. Я потерла ладони и произнесла как заклинание:
– Никого нет.
Хотя Мен Сё уже знал об этом по пути сюда, тоже пробормотал эти слова себе под нос. Я подошла к письменному столу. Обычно заваленный открытыми книгами и рукописями стол сейчас был пуст. Я представила, как профессор Юн наводит порядок на столе и аккуратно расставляет по местам свои вещи. Потом провела ладонью по поверхности стола, на ней остался густой слой пыли. Желая всего лишь прикоснуться к столу профессора, я невольно принялась стирать с него ладонью пыль. Но моей руки оказалось явно недостаточно, и я достала из коробки бумажную салфетку, в ответ оттуда поднялись клубы пыли. Мен Сё подошел к раковине в углу кабинета и включил воду. Кран громко заскрипел, похоже, им давно не пользовались, вода не потекла. Мен Сё снова с силой повернул кран. На этот раз вода полилась в раковину. Он отступил в сторону, вытер брызги со своей одежды, затем наклонился и достал из-под раковины ведро и тряпку, подержал тряпку под краном, отжал ее. Не говоря ни слова, он вытер стол, который я безрезультатно пыталась избавить от пыли.
– Дай мне тряпку. Я все сделаю, – предложила я.
Но он не обратил на меня внимания и продолжил вытирать стол профессора Юна. Казалось, он пришел сюда только затем, чтобы вытереть стол. Я безучастно посмотрела, как белая тряпка становится серой от пыли, а затем распахнула окно. Холодный ветер ворвался в кабинет.
– Хорошо, здесь все оставили, как прежде.
– Когда-нибудь он мог бы вернуться. Я слышал: решение о его увольнении еще не принято.
Он произнес: «Когда-нибудь. Когда-нибудь…» Я наблюдала за его руками и бормотала: «Когда-нибудь… когда-нибудь…» Мен Сё насухо вытер стол, снял подушку со стула, протер стул, выбил пыль из подушки, как следует ударил по ней ладонью, чтобы окончательно выбить остатки пыли, и вернул ее на стул. Его лицо выглядело изможденным. Вчера он позвонил мне где-то после четырех часов утра. Должно быть, он крепко выпил, я не могла разобрать его слова. Я спросила, где он, но не расслышала ответ. Подобная история стала повторяться все чаще, и, даже увидев его сегодня, я не смогла спросить, что же произошло прошлой ночью. Он ответил бы, что сел в метро… и, наверное, заснул.
– Тебе не холодно? – спросил он.
– Холодно.
После уборки Мен Сё закрыл окно, осторожно приподнял жалюзи и выглянул наружу. На улице никого не было видно. Не оборачиваясь ко мне, он спросил:
– Так зачем ты привела меня сюда?
– Чтобы поставить на полку дневник Миру.
Я открыла сумку, вытащила толстый дневник Миру и подошла к полке с книгами, развернутыми корешками к стене. Он отпустил жалюзи и взглянул на меня.
Когда я впервые оказалась в этом кабинете, мое внимание сразу привлекли эти старые книги, казалось, они превратятся в прах от одного легкого прикосновения. Книги стояли на полках корешками внутрь, и не было видно ни авторов, ни названий. Одна моя рука держала дневник Миру, другой рукой я ласково коснулась старых книг. Мне казалось, будто они что-то говорят, но я не могу разобрать ни слова. Мне вдруг послышался голос профессора Юна с вопросом, удивляет ли меня, почему книги так странно расставлены на полке? Тут я машинально обернулась к его столу. Там стоял Мен Сё, его лицо застыло от холода. Наши взгляды встретились.
– Хочешь сам это сделать? – спросила я.
Он перевел взгляд на дневник Миру в моей руке.
– Ты все это время хранила его у себя?
– Я поехала в дом бабушки Миру. В тот день, когда ты пытался до меня дозвониться. В тот день.
– Как ты нашла ее дом?
– Мы встретились с матерью Миру и вместе поехали туда.
– Я не знал.
– Я не могла тебе сказать.
И это была правда. У меня просто не хватило духу рассказать ему. И даже после возвращения я до глубокой ночи сидела перед телефоном. В конце концов я позвонила ему. Мне казалось: мы с ним как близнецы. Я потеряла Дэна, а он лишился Миру. Мен Сё приблизился ко мне и взял дневник Миру. В этот момент, вероятно, мы оба представляли обожженные руки Миру, когда она записывала в свой дневнике все, что ела, день за днем, не забывая ни единой мелочи. И я словно со стороны увидела себя, удивленно и зачарованно наблюдающую за девушкой, как та столь скрупулезно записывает в блокнот все, что ела. В те дни мы так радовались каждому моменту, когда открывали этот дневник и по очереди записывали в него свои истории. Мы буквально растворялись в нашей дружбе, и наши щеки алели от радостного возбуждения. Но нам стоило быть внимательнее к переменам в поведении Миру, когда она принялась записывать в свой дневник истории пропавших людей, похожие на историю исчезновения друга ее сестры. Вот что нам действительно надо было сделать! Эти истории – отчаянный крик души Миру.
– Лучше это сделай ты.
Мен Сё пролистал страницы, на прощание коснулся их пальцами и протянул дневник мне.
Неужели именно из-за дневника мать Миру не повесила трубку в то утро, когда я позвонила? Обычно стоило мне поздороваться и произнести имя Миру, как ее мать тут же вешала трубку. Если я вспоминала о Миру, то тут же начинала звонить ее родителям. Я чувствовала: ее семья не хотела ни с кем говорить о Миру, но я не знала, что еще предпринять, и продолжала звонить. И вот несколько месяцев спустя после моего последнего звонка настало то утро. Мать Миру сказала:
– Алло!
Я быстро произнесла:
– Только не вешайте трубку. Прошу вас, только не вешайте трубку! – Я была в полном отчаянии.
За моими словами последовала продолжительная тишина, от напряжения мои пальцы с телефонной трубкой готовы были вот-вот треснуть.
– Кто это? – прервала паузу мать Миру.
– Меня зовут Чон Юн.
– Чон Юн…
– Да. – Я опустилась на колени, обеими руками сжимая трубку.
– Я читала ваш дневник.
Она не сказала «дневник Миру», а назвала его «ваш дневник».
– Этот дневник в доме ее бабушки.
– Прошу вас, позвольте мне поговорить с Миру.
В тот момент силы окончательно меня оставили. Сжимающие трубку ладони нещадно вспотели, колени ослабели. Наверное, я уже тогда догадывалась, вернее, знала: уже никогда не смогу услышать ее голос.
– Пожалуйста, позовите Миру к телефону.
Ее мать глубоко вздохнула.
– Где она? – продолжала настаивать я.
На другом конце провода воцарилась гробовая тишина.
– Прошу вас, не вешайте трубку, – попросила я.
– Она умерла.
– Как?
– Она перестала есть.
– Что?
– Ты меня слышишь? Она умерла.
С трубкой в руке я безучастно смотрела в окно. Мне вдруг показалось: телебашня Намсан, которая, казалось, вечно будет возвышаться на своем месте, вдруг развалилась и обрушилась сверху на крышу моей чердачной комнаты.
Мать Миру сказала, что и подумать не могла о решении Миру отправиться жить в пустой дом бабушки. А мы с Мен Сё были слишком поглощены событиями на улицах города, чтобы искать Миру. Она была совсем одна, когда отправилась в дом бабушки. В то время, когда я и Мен Сё спрашивали друг друга, есть ли новости о Миру, она была совсем одна в том доме. Мне хотелось узнать подробности, но ее мать ответила:
– Теперь это все в прошлом, – и повесила трубку.
Но спустя несколько дней она сама позвонила мне. Когда я взяла трубку, она ласково назвала меня Юн-а. И это выглядело вполне естественно.
– Я собираюсь в дом бабушки Миру, – сказала она. – Хочешь поехать со мной?
Я вышла на станции в городе, где жили родители Миру. Ко мне подошел человек, с виду напоминающий водителя, и спросил, не я ли Чон Юн. Я пошла следом за ним. Мать Миру уже сидела в серебристо-серой машине. Она была одета во все черное. Сразу бросалось в глаза – она из аристократической семьи. Я уже хотела забраться на переднее сиденье, но она велела мне сесть рядом с ней. В машине я увидела Эмили, развалившуюся перед задним стеклом. Я рассматривала кошку, но она даже не пошевелилась, словно забыла меня. По пути в дом бабушки Миру никто не сказал ни слова. Только когда машина повернула за крутой поворот, мать Миру обернулась ко мне. Черная одежда еще больше оттеняла ее бледное лицо. Она взяла меня за руку, которой я изо всех сил цеплялась за сиденье, чтобы не раскачиваться из стороны в сторону на крутых поворотах. Ее лицо ничего не выражало, но я ощутила ее тепло и силу, когда она попыталась защитить и успокоить меня. Я смотрела прямо перед собой. И все же мне удалось угадать черты Миру в профиле ее матери – изящный удлиненный нос, гладкий лоб, пухлые, чувственные губы и гибкая шея под густой копной зачесанных наверх темных волос. Мне показалось: я вижу немного постаревшую Миру. В те моменты, когда машина преодолевала ухабы и кочки на горной дороге, она осторожно отпускала мою руку. Ее взгляд блуждал где-то за окном машины. Так продолжалось еще некоторое время, и, наконец, мы подъехали к дому бабушки Миру.
