Джоди Пиколт - Чужое сердце
Я еще раз постучал, и дверь распахнулась под моим кулаком.
– Здравствуйте. Кто-нибудь есть дома?
– Входите! – крикнула женщина.
Я зашел в прихожую и сразу заметил обилие колониальной мебели. Внимание мое также привлекли две фотографии на стене: на одной маленькая девочка пожимала руку Биллу Клинтону, на другой она же улыбаясь стояла возле Далай Ламы. В поисках источника звука я проследовал в комнату у кухни, где на столе в окружении деревяшек, стамесок и пистолетов для склеивания высился самый изящный кукольный дом, какой мне только доводилось видеть. Стены его были сложены из кирпичиков размером с ноготь на большом пальце, окна прикрывали миниатюрные ставни, чьи пластинки можно было приподнимать, чтобы пропустить солнечный свет. На крылечке стояли колонны коринфского ордера.
– Вот это да, – пробормотал я, и из-за дома, скрывавшего ее, поднялась женщина.
– О, спасибо, – сказала она. На меня она смотрела чуть недоверчиво, заметив накрахмаленный священнический воротничок.
– Нахлынули дурные воспоминания о католической школе? – подсказал я.
– Да нет… Просто сюда давно уже не приходили священники. – Она вытерла руки о белый передник, вроде тех, что носят мясники. – Меня зовут Мэрайя Флетчер, – представилась она.
– Майкл Райт.
– Отец Майкл Райт.
Я улыбнулся.
– Попался… Это вы сами сделали? – спросил я, указывая на причудливое произведение искусства.
– Ну да. Сама.
– Я ничего подобного в жизни не видел.
– Вот и хорошо, – сказала Мэрайя. – На это и рассчитывает мой клиент.
Я наклонился, чтобы внимательнее рассмотреть крохотный дверной молоточек в виде львиной головы.
– Вы настоящий художник.
– Не совсем. Просто детали даются мне легче, чем общая картина. – Она выключила CD-плеер, исторгавший трели «Волшебной флейты». – Йен говорил, чтобы я ждала вашего визита. И… Черт! – Взгляд ее метнулся в угол комнаты, где валялись без дела детские кубики. – Вы случайно не видели здесь пару маленьких озорников?
– Нет…
– Очень жаль.
Чуть задев меня плечом, она метнулась в кухню и распахнула дверь в кладовую. Двое мальчишек-близнецов, года по четыре, размазывали по белому линолеуму арахисовое масло и варенье.
– О боже! – вздохнула Мэрайя, и два детских личика повернулись к ней, как подсолнухи к солнцу.
– Ты же сказала, что можно рисовать пальцами, – сказал один мальчик.
– Но не на полу же! И не едой! Я бы проводила вас, – сказала она уже мне, – но…
– …нужно разрешить критическую ситуацию?
Она улыбнулась.
– Йен в сарае, идите прямо туда. – Она взяла мальчиков на руки и потащила к раковине. – А вам сначала нужно помыться. Папу будете мучить после.
Я направился по тропинке к сараю. Мне не суждено было иметь детей, я это знал. Любовь к Богу, которой наделен священник, настолько всеобъемлюща, что должна исключить человеческую тягу к созданию семьи: Иисус был моими родителями, братьями, сестрами, детьми – всем. Однако если Фома не ошибся и мы все подобны Господу, а не наоборот, тогда все люди обязаны обзаводиться потомством. У Бога же был Сын – и Он пожертвовал Им. Любой отец, чей ребенок уезжал учиться в другой город, женился или съезжал в отдельную квартиру, понимал эту часть Библии лучше, чем я.
Приблизившись к сараю, я услышал жуткие звуки, как будто внутри расчленяли кошек или забивали телят. Охваченный паникой (а вдруг Флетчер ранен?), я распахнул дверь и обнаружил там девочку-подростка, играющую на скрипке.
Играющую очень плохо.
Она отняла скрипку от подбородка и установила ее на бедре.
– Не понимаю, почему я должна упражняться в сарае.
Флетчер вытащил из ушей затычки.
– Что-что?
Она закатила глаза.
– Ты вообще слышал мою пьесу?
Флетчер ответил не сразу.
– Ты же знаешь, что я тебя очень люблю. – Девочка кивнула. – Ну, скажем так: если бы поблизости сегодня ошивался Бог, заслышав твою игру, он бы дал такого деру, что только пятки бы засверкали.
– Прослушивания уже завтра, – сказала она. – Что мне делать?
– Может, попробуешь сыграть на флейте? – предложил Флетчер и обнял девочку в утешение. Обернувшись, он заметил меня. – Вы, должно быть, Майкл Райт? – Он пожал мне руку и представил девочку: – Это моя дочь Фэйт.[25]
Фэйт тоже пожала мне руку.
– А вы слышали, как я играю? Я действительно никудышная скрипачка?
Я замешкал с ответом, но на выручку пришел сам Флетчер.
– Солнышко, не нужно ставить священника в неудобное положение. Ему придется соврать, а потом целый день торчать в исповедальне. Кажется, сейчас твоя очередь нянчиться с дьяволятами, – усмехнулся он.
– Нет, я точно помню, что твоя! Я сидела с ними все утро, пока мама работала.
– Десять баксов, – сказал Йен.
– Двадцать, – возразила Фэйт.
– По рукам.
Она положила скрипку в футляр.
– Приятно было познакомиться, – сказала она мне и ушла в сторону дома.
– У вас прекрасная семья, – сказал я Флетчеру.
Он рассмеялся.
– Внешность бывает обманчива. Провести целый день с Каином и Авелем – это такой новый способ контрацепции.
– Их зовут…
– На самом деле нет, – улыбнулся Флетчер. – Но я их так называю, когда Мэрайя не слышит. Идемте ко мне в кабинет.
Мы миновали генератор, снегоуборочную машину и две заброшенные конюшни, пока наконец не подошли к массивной двери соснового дерева. За ней, к моему удивлению, оказалась готовая комната с обшитыми вагонкой стенами и двумя этажами книжных полок.
– Должен признать, – сказал Флетчер, – представители католического клира меня посещают нечасто. Среди моих читателей католики, мягко скажем, не преобладают.
Я уселся в кожаное кресло.
– Могу представить.
– Тогда что же делает пристойный священник в доме такого смутьяна, как я? Мне следует ожидать разъяренной обличительной статьи в журнале «Кэтлик Эдвокэт»? За вашим, разумеется, авторством.
– Нет… Я пришел к вам скорее за информацией.
Я подумал о том, сколько всего придется выложить Йену Флетчеру. Конфиденциальность в отношениях между священником и прихожанином так же свята, как между врачом и пациентом, но нарушу ли я ее, повторив слова Шэя, которые можно прочесть в Евангелии двухтысячелетней давности?
– А вы ведь раньше были атеистом, – решил я сменить тему.
– Ara, – улыбнулся Флетчер. – И очень, доложу вам, одаренным. Уж можете поверить мне на слово.
– И что же произошло?
– Я познакомился с человеком, который вынудил меня поставить под сомнение все, что я якобы знал о Боге.
– Вот поэтому, – сказал я, – я и пришел в дом такого смутьяна, как вы.
– Лучшего места для изучения гностических Евангелий не найти, – сказал Флетчер.
– Именно.
– Ну, тогда начнем с того, что называть их «гностические» нельзя. Это как обращаться к еврею «жид» или к китайцу – «узкоглазый», оскорбительно. Ярлык «гностические» на них навесили те же люди, которые их запретили. В моих кругах их называют неканоническими. «Гностик» в буквальном переводе значит «тот, кто знает», но авторы термина считали их последователей скорее всезнайками, чем всеведущими.
– Это нам в общих чертах объясняли еще в семинарии.
Флетчер внимательно на меня посмотрел.
– Можно задать вам один вопрос, отче? В чем, по-вашему, состоит цель любой религии?
Я засмеялся.
– Ну, слава Богу, вы начали с несложного вопроса.
– Я не шучу.
– Мне кажется, религия должна объединять людей по верованиям… – подумав, ответил я, – …и помогает им понять, почему их верования столь важны.
Флетчер кивнул, как будто ожидал услышать именно такой ответ.
– Я думаю, религия призвана отвечать на сложные вопросы, возникающие, когда жизнь складывается не так, как нам хотелось бы. К примеру, когда твой ребенок умирает от лейкемии или когда тебя увольняют после двадцати лет добросовестной работы. Когда с хорошими людьми случается что-то плохое, а с плохими – хорошее. Меня же лично интересует тот факт, что религия почему-то перестала помогать в поиске честных ответов… и замкнулась на ритуальной составляющей. Вместо того чтобы побуждать людей к попыткам осмысления, религиозные ортодоксы просто зачитывают готовые рецепты: «Сделай то да се – и мир станет лучше».
– Ну, католическая вера просуществовала уже тысячи лет, – ответил я. – Не может быть, чтобы она ошибалась во всем.
– Но вы, наверное, не будете спорить, что ошибалась она не раз, – сказал Флетчер.
Любой человек, получивший минимальное религиозное образование или хотя бы закончивший колледж, знает, какую роль сыграла католическая церковь в истории и политике, не говоря уже о потоках грязи, омывавших ее честное имя в течение многих веков. Инквизицию проходят в шестом классе.
