Салман Рушди - Стыд
В это время Искандер Хараппа уже давно покоился в могиле, а его непреклонная, как штык, дочь вместе с матерью сидела под домашним арестом. Реза Хайдар как кошмарный сон вспоминал и пощечину, и все те годы, когда Искандер издевался над ним. Арджуманд оказалась еще хуже: она раз взглянула на генерала с такой неприкрытой ненавистью, что тот понял— девушка на все способна Однажды Искандер послал ее вместо главнокомандующего принимать ежегодный военный парад. Тем самым он хотел унизить военный люд, ведь им пришлось бы отдавать честь женщине! Более того: женщине, далекой от каких-либо государственных должностей! Реза тогда оплошал, он попытался поделиться с Коваными Трусами своими заботами.
— Похоже, сама история развела наши семьи, — посетовал он, — и мы сейчас в ссоре, но не забывайте, Арджуманд, мы ведь не чужие. У нас общие корни.
— Знаю,—бросила она, смерив его презрительным взглядом,—кажется, моя мать доводится вам двоюродной сестрой.
А как там Суфия Зинобия?
Она вышла замуж, но не стала женой. В первую брачную ночь в Карачи Омар-Хайам (согласно условиям договора) не имел права никуда увозить свою супругу. Его проводили в спальню с узкой кроватью, но без Суфии Зинобии. Проводила его айя Шахбану, она остановилась на пороге и застыла, точно окаменела.
— Господин доктор, — наконец заговорила она, — скажите, что вы собираетесь делать?
Столь вопиющее нарушение этикета отношений слуги и хозяина вызвано было неуемной заботой няни о Суфие Зинобии. Омар понял и не рассердился.
— Не волнуйся, — успокоил он девушку. — Я знаю, что жена недоразвита. И не собираюсь принуждать ее, настаивать на своих правах мужа.
Шахбану кивнула:
— Ну, тогда ладно. А долго ли вы сможете так терпеть? Ведь мужчины тоже живые люди.
— Буду терпеть, покуда жена сама меня не захочет. — Омар-Хайам начинал сердиться. — Не дикарь же я, в самом деле.
(Впрочем, однажды, как мы помним, он уподобился волчьему выкормышу.)
Уже уходя, Шахбану твердо сказала:
— Запомните, если у вас терпение лопнет и вы что-нибудь сделаете, я вас убью.
Ко времени переезда на север стало очевидно, что Омар-Хайам, как и Искандер Хараппа, круто изменил своим привычкам (хотя и по иным причинам). Никаких больше попоек и гулянок. Реза Хайдар и не потерпел бы зятя-повесу. Преображенный, «северный» Омар-Хайам жил неприхотливо, целиком посвятив себя работе. По четырнадцать часов в сутки находился он в больнице, исключая лишь те дни, когда сопровождал генерала Хайдара на борцовские поединки. В резиденции главнокомандующего он появлялся, лишь чтобы перекусить и соснуть. Несмотря на то что его новорожденные добродетели — трезвость и воздержание — были, что называется, налицо, Шахбану зорко следила за каждым его шагом. Ее подозрения вызывали еще и омаровы телеса — все более и более обильные. И когда он однажды шутливо похвастал:
— Ну как, Шахбану, я хорошо себя веду? Она без улыбки ответила:
— Омар-сахиб, я вижу, вы все больше и больше раздуваетесь, а едите мало, значит, это не из-за еды. Вот я и думаю, что не сегодня завтра у вас либо терпение лопнет, либо живот. До чего ж трудно мужчинам! — с искренним сочувствием во взгляде заключила она.
В ту же ночь она постучала в дверь его спальни. Омар-Хайам, тяжело дыша, сполз с постели и пошлепал к двери, поглаживая себя по груди. Открыл дверь и увидел худышку-айю с распущенными волосамы, со свечой в руках, в одной полотняной сорочке.
— Ты что, с ума сошла? — изумился Омар-Хайам. Оттолкнув его, она прошла в комнату и села на постель.
— Я не хочу никого убивать, — бесстрастно сказала она, — лучше уж я сама на все соглашусь.
— Крепко ж ты хозяйку любишь! — воскликнул Омар.
— Больше, чем вас, — совсем необидно сказала она и проворно скинула рубашку.
Некоторое время спустя Омар заговорил снова:
— Я уже старый. Мне и двух-то раз много, не то что трех. Может, ты все же решила меня убить и выбрала самый простой путь?
— Какой же он простой, Омар-сахиб? Да и не такой уж вы старик. Она приходила с той поры почти каждую ночь, кроме тех, когда
боялась забеременеть. Омар-Хайам, лежа в объятиях, увы, не Шахбану, а своей добровольной бессонницы, вспоминал тело айи—жилистое и верткое, — удивлялся превратности судьбы, связавшей его брачными узами с одной женщиной, а подарившей в жены другую. Скоро он заметил, что худеет. Килограмм за килограммом терял он, и ко времени искандерова свержения он обрел нормальные пропорции (худым, конечно, ему не стать во веки веков), все костюмы болтались на нем как на вешалке. Даже в этом у него сходство с Искандером Хараппой, ведь тот тоже изрядно потерял в весе, но по другой причине. Вот в причинах-то они и разнились. Итак, под чарами огнепоклонницы-няньки Омар наконец «усох» до обычных человеческих размеров.
— Конечно, до героя фильма мне далеко, — делился он с зеркалом, — но и на героя мультфильма я уже не похож.
Омар-Хайам и Шахбану. Наш окраинный герой и девушка, тенью следовавшая за ним. В итоге его собственная тень изрядно сократилась.
А как там Суфия Зинобия?
…крепко закрывает глаза, давит на них пальцами, надеясь заснуть, но сон не идет. Чувствует на своем лице колючий взгляд Шахбану. Айя лежит на циновке, тоже не спит, следит за хозяйкой. Но вот Суфия Зинобия сдается, опускает руки, расслабляет тело — не спится так хоть спокойно полежать. Странно, стоит ей притвориться, что спит, и все вокруг довольны. Сейчас она изображает сон по привычке, у нее богатый опыт: вот уже дышит редко и ровно, вот в точно угаданный момент поворачивается, вот под опущенными веками забегали глаза — значит, ей будто бы снятся сны. Она слышит, как тихо поднимается с циновки Шахбану, выскальзывает из комнаты, крадется по коридору, стучит. Бессонница обостряет слух. Скрипят кроватные пружины, страстно вздыхает и покряхтывает он, скупо постанывает она. В омаровой спальне происходит то, чем люди занимаются по ночам. Мать рассказывала об океане и рыбе. Перед глазами Суфии волнами накатывает огнепоклонница-нянька, вот она заполняет всю комнату. Шахбану — океан, соленый, необъятный. Рядом — Омар, вот у него вырастают плавники, жабры, он покрывается чешуей и плывет в океан. Интересно, а как все потом, когда опять каждый в себя превращается — куда они всю воду девают и всю морскую живность, где сами сушатся?
Однажды утром она забралась в мужнину спальню — он уехал в больницу, а Шахбану отправилась с прачкой считать грязное белье. Суфия ощупала простыни на постели, но обнаружила лишь сырые пятна. А ведь океан должен оставить и иные следы. Она облазила по полу всю комнату в поисках морских звезд, водорослей, но ничего не нашла. Вот загадка!
Ей нравится, когда хоть изредка ее оставляют одну и можно наиграться своими мыслями и видениями, точно любимыми игрушками. На людях она не решается играть — вдруг отберут игрушки или сломают. Взрослые повсюду такие грубые, они вроде бы нечаянно, а ломают. У нее игрушки все тонкие, хрупкие. Одна из самых любимых мыслей-игрушек — память о том, как отец брал ее на руки. Обнимал, улыбался, плакал радостными слезами. И что-то говорил, говорил — слов она не понимала, но слушать приятно. Снова и снова смакует она это воспоминание — так малыш перед сном готов шесть раз подряд слушать одну и ту же сказку. С настоящими игрушками так не поиграешь. Иные случаи не повторяются, их нужно сразу же, спервоначалу ухватить и упрятать в потайной уголок памяти. А иные— даже и не случаи, а, скорее, желания. Например, лишь в воображении Суфии живет такая картинка: она вместе с мамой прыгает через скакалку. Билькис крутит все быстрее, и вот уже мать и дочь слились воедино в веревочном круге. Ох, как устает Суфия Зинобия, думая о скакалке. Точнее, утомляют не прыжки, а напрягшееся воображение: нелегко измыслить то, чего не было и в помине. Почему же в придумки играть труднее, чем в воспоминания? Почему их так трудно повторять?
Чуть не каждый день к ней приходит учительница, и Суфие это нравится. Учительница всегда приносит новое, Суфия запоминает и откладывает кое-что в памяти. Вот новая игрушка, она круглая и вертится, называется — «мир», постучишь по нему — похоже, пустой. А еще он бывает распялен на книжных страницах. Суфия знает, что на самом деле мир куда больше, чем его рисуют, но рисунки все равно плохие — ни на одном она не нашла себя. А ведь с увеличительным стеклом искала! Нет, у нее в голове мир куда лучше — там она увидит всякого, кого только захочет: Омара, Шахбану, Билькис, Резу. Махнет им рукой, и маленькие, точно муравьишки, родные замашут в ответ. Суфия Зинобия умеет и писать. Отложились у нее в потайном уголке разума любимые буквы: «шин» — точно ухабистая дорога; «лям» — как хоккейная клюшка; «мим» — похожая на задаваку-индюшку. И раз за разом вызывает она замысловатые мысленные узоры.
