Андрей Войновский - Врачеватель. Олигархическая сказка
– Нин, не надо, – глядя в сторону, Женя тихо рассмеялась. – Здесь, в общем-то, и тайны никакой нет. Просто тяжело и в голове не укладывается. Давай-ка, действительно, выпьем.
Они чокнулись и снова выпили.
– Вот эта девочка, – казалось, Женя подыскивала нужные слова, – которую он спас… Он же ее удочерил…
– Я знаю. Но официально, по-моему, еще нет.
– Возможно. Но это не важно. Я ведь ее ни разу не видела… А с другой стороны, какое я имею право обвинять в этом ребенка?..
– Так, Женька, ближе к телу.
– Вот она поставила условие: либо я, либо она. Хотя странно, она меня не знает и уж тем более не могла знать о наших отношениях. Паша тоже, естественно, ей ничего не говорил. Правда, он как-то обмолвился, что ребенок необычный, что иногда сам теряется от ее какой-то невероятной проницательности.
– Ну все правильно, – Нина Сергеевна посмотрела на часы. – А теперь пусть только кто-нибудь мне попробует сказать, что я не гениальная баба. А чего ты такая удивленная? Ты хоть знаешь, о чем я?
– Нет.
– Я накануне созвонилась с некоей баронессой… Думаю, знаешь о существовании таковой. Это, кстати, еще один плод Пашкиной добродетели. Так вот, я попросила, чтобы эта мадам к двум часам сюда подъехала. Однако уже на десять минут опаздывает. Нехорошо. Может, пробки? Как думаешь?
– Ой, Господи, Нин, зачем?
– А затем, моя драгоценная, затем. А знаешь, твой Остроголов оказался прав: в Баторинске действительно лучше. Уж во всяком случае для души. Меня что-то все меньше и меньше тянет сюда. В этот Третий Рим.
– Вынуждена извиниться, Нина Сергеевна. Здравствуйте! – у сидевших за столиком женщин создалось впечатление, что баронесса появилась ниоткуда. – Я приехала вовремя, но долго не могла найти место для парковки. Здравствуйте, Евгения Андреевна, – Елена Ивановна поздоровалась с Женей.
– Ну здравствуйте, милочка, – Нина Сергеевна не стеснялась внимательно разглядывать опоздавшую с ног до головы. – Присаживайтесь.
– Благодарю, – абсолютно индифферентно, с улыбкой отреагировав на откровенные смотрины и подальше отодвинув стул, она осторожно присела за столик, положив обе руки на свой большой живот. Дело в том, что за изящным резным витражом ресторанного окна сентябрь догуливал последние деньки, балуя прохожих теплой погодой, и баронесса, соответственно, уже была в конце седьмого месяца беременности.
– В вашем положении, милочка, предлагать вам коньяк, думаю, было бы безнравственно, – не унималась Нина Сергеевна. – Может, хотите соку?
– Нет, спасибо. Я ничего не буду… Нина Сергеевна, – госпожа Зямкина продолжала безмятежно улыбаться, – если бы вы знали, сколько мне на самом деле лет, то уверена, не стали бы тогда обращаться ко мне подобным образом. А, впрочем, это несущественно. Извините. В любом случае «милочка» звучит лучше, чем какая-нибудь «злыднячка».
– А сколько вам лет? – Нина Сергеевна продолжала гнуть свое, нисколько не обращая внимания на то, что Женя ее откровенно не одобряла. – Если двадцать, то я вам завидую. Если тридцать – прекрасно выглядите. Завидую еще больше.
– Нин, перестань, – вмешалась Евгения Андреевна.
– Женька, молчи! Не лезь!
– Нина Сергеевна, – баронесса поражала своей невозмутимостью, – я отлично знаю причину, по которой вы хотели меня видеть, и даю вам слово, что отвечу с предельной откровенностью, даже если вы не смените свой гнев на милость.
– Ладно, – Нина Сергеевна хотела прикурить новую сигарету, но, взглянув на живот баронессы, делать этого все же не стала. – Ну и какова причина, если не секрет? Раз уж вы так все хорошо знаете?
– Вы хотите узнать о девочке, которую Пал Палыч спас, а затем удочерил. И может ли меня что-то связывать с ней, – говоря это, госпожа Зямкина пристально смотрела на Евгению Андреевну. – И чем больше будет у вас, Нина Сергеевна, воли, чтобы меня не перебивать, тем мой ответ будет более исчерпывающим, – плавным и неторопливым движением головы она перевела свой взгляд на бывшего личного секретаря главы компании «Интер-Континенталь Холдинг». – Искренне благодарю за понимание, но вы спокойно можете курить. Нам, – она погладила живот, – табачный дым не страшен. Да, малышка? Мы вообще своего рода исключение.
Обе женщины не мигая, смотрели на баронессу, и могло создаться впечатление, что они находятся в легком состоянии гипноза. Но так могло только показаться. На деле это была максимальная концентрация внимания. Но самым интересным было то, что даже Нина Сергеевна ясно понимала, что опоздавшая на десять минут Елена Ивановна Зямкина начинает ей нравиться.
– Нина Сергеевна, – словно почувствовав это, продолжила беседу баронесса, – я о вас, и о вас, Евгения Андреевна, очень много знаю и не могу не испытывать к вам обеим огромного уважения, как, наверное, к одним из самых близких и преданных людей человека, который для меня, в моей невероятно долгой жизни, сделал самое главное – подарил надежду. Поверьте, я не могу быть ему врагом. Теперь обо мне и об этой девочке, – она провела рукой по животу. – Я с абсолютной уверенностью могу сказать, что между нами существует связь. Связь очень прочная, но в чем она – не знаю. И это сильно меня беспокоит. Тем более в преддверии родов. Если говорить о внешней форме наших с ней отношений – это полная идиллия. Но мне очень тревожно, и тревога эта растет с каждым днем.
– Может, ваши тревоги – это вполне нормально, – с пониманием отнеслась к сказанному баронессой Евгения Андреевна, – учитывая ваше нынешнее состояние.
– Нет, – госпожа Зямкина снова улыбнулась, – мое нынешнее состояние здесь совершенно ни при чем. Я вообще редко ошибалась, а тем более в таких делах. Плохо, что не смогу вам объяснить, а вы не сможете меня понять. Сочтете ненормальной, а мне бы этого не хотелось.
– Ну, я думаю, не такие уж мы круглые идиотки, чтобы чего-то там не понять из того, что вы нам могли бы рассказать, – куда более дружелюбным тоном произнесла Нина Сергеевна и при этом даже улыбнулась.
– Дело не в этом, Нина Сергеевна, – спокойно глядя на нее, ответила баронесса. – Это связано с миром, который существует и с нами, и в нас самих, и помимо нас. И который не подвластен ни нашему влиянию, ни нашему пониманию. Пока, во всяком случае.
– Ну допустим, – Нина Сергеевна взяла сигарету, но снова ее отложила, – нам, дурам, далеко до понимания высоких материй и параллельных миров, но что вы конкретно в этой ситуации посоветуете нам делать? Девочка-то, помимо нас и нашего желания, уже как свершившийся факт, с нами. И, как выясняется, прочно засела в одном из нас. Что посоветуете, если вы, действительно ему друг?
– Я ради этого и приехала. Главное, девочки, забыть на время о ее существовании. Так будет лучше прежде всего для Паши. Уверяю вас, скоро все должно само собой разрешиться. Потерпите немного. Ждать осталось недолго. Думаю, всего два месяца… Рада была вас видеть, но, простите, мне пора, – она поднялась со стула и, поравнявшись с Евгенией Андреевной, положила руку ей на плечо. – Вы абсолютно правы, Женя: он вас любит и очень мучается. Мучается, что не имеет возможности видеться с вами вне работы. Прощайте, девочки, – баронесса, как всегда, исчезла так же непонятно, как и появилась.
Тупо глядя друг на друга, женщины молчали, не в состоянии произнести ни слова.
– Вот и поговорили, – первой нарушила молчание Нина Сергеевна, закуривая сигарету. – Н у, что скажешь?
– Скажу, что она абсолютно права, и я верю каждому ее слову. Она не играет, я чувствую.
– Да? А что у нас через два месяца?
– Она должна родить.
Сев в машину, баронесса хотела завести двигатель, но резко отдернула руку от замка зажигания. Глядя перед собой в лобовое стекло, в сердцах процедила сквозь зубы:
– Твою мать!
Затем она медленно повернула голову в сторону мужчины, сидевшего на пассажирском сидении ее машины. Мужчины средних лет и средних параметров упитанности.
– Ну, и какого черта? – она пристально посмотрела в глаза Херувимову Ч.П., не скрывая явного раздражения.
– Прокатимся, Шумахер? – мило улыбался Петрович.
– В метро прокатишься. Для тебя, ненаглядный, более привычная среда. Вылезай.
– Ну не так быстро, баронесса. Все-таки давно не виделись. Неужели тебе трудно уделить жалких пять минут старому боевому товарищу? Мало того, что ты демиург, ретроград и изменница, ты еще и жестокая. Может, мне плохо, – он приложил руку к той части тела, где у нормальных людей обычно находится сердце.
– Зато мне хорошо, и тебе, мерзость, я не позволю портить мне жизнь. Понял? – она схватила пуговицу его плаща и резким движением оторвала ее. Вместе с пуговицей был вырван клок материи на плаще Петровича.
Глядя на испорченную вещь, Петрович тихо заплакал. Это был плач беспомощного бомжа, у которого злые люди отобрали старый плед, и этой ночью несчастный будет обречен на замерзание. Слезы крупными каплями стекали по щекам и, раздробляясь о щетину, бесхозными водяными шариками падали на отвороты порванного плаща.
