Толмач - Гиголашвили Михаил
– О!.. И женщины бывают!.. Вот недавно, – он понизил голос и исподтишка огляделся, – одна красавица белоруска попалась. Ну просто на обложку журнала! Удивительной красоты лицо! Изящество, шарм, холеность. Вот рассказывает она, как мучилась, терпела, голодала, а когда переводчик вышел за кофе, вдруг рукой просит, чтобы я диктофон выключил, а сама мне жестами показывает: мол, делай со мной что хочешь, я твоя, лишь бы все о’кей было. И спешит, чтобы успеть: вначале на меня показывает, потом на себя, а потом ручки складывает под щеку – мол, вместе спать будем. А когда я брови поднял, она такие жесты откровенные в ход пустила, что не по себе стало… И на диктофон не забывала показывать: мол, не просто переспать, а чтоб и дело ее сделалось. И смешно и грустно. Что же там творится, если даже такие женщины бегут?.. Да, подобную красоту у нас тут на руках носили бы… Супружество обеспечено.
– Ну и надо принять, ради улучшения эстетической обстановки. Чем больше красавиц – тем приятнее жизнь, – пошутил я.
– И я того же мнения, – зажмурился Шнайдер, а я подумал, что, может, красавица старалась не зря.
Потом мы вернулись в кабинет. Протокол уже был перепечатан, и я перевел его Витасу. Он безучастно кивал, глаза его потухли. Когда с формальностями было покончено, Витас, спрятав за пазуху свой временный паспорт, в коридоре невзначай поинтересовался, как тут братков найти, а то скучно очень – ни баб, ни картишек, ни хоботок в водяре запятнать, тоска смертная. Где искать братков, я не знал, но он все равно поблагодарил меня за добрые советы, которые я ему давал:
– И буд-дь здоров, браток, уд-дачи тебе нах-х-ху…
Я попрощался с Бирбаухом и вышел из здания. Вот и переводчик Хуссейн идет к своей машине. Нам было по пути. Оказалось, Хуссейн все утро переводил двум курдам из Ирака, старикам, которые, по их словам, пешим ходом перешли пустыню, перевалили через горы в Турцию, оттуда в трюме корабля приплыли в Италию и оттуда, где на поездах, где пешком, где ползком, пробрались в Германию.
Козел опущения
Дорогой друг, в прошлом письме подробно доложил тебе, как в лагере начал подрабатывать. В первый раз все трудно делать, сам знаешь. Хуссейн, который давно уже работает переводчиком, по дороге рассказал много интересного. Картины захватывающие. Кстати, он сам тоже лет двадцать назад проделал подобный путь, убежав из Ирака.
Сюда, в Германию, сейчас бегут и тутси, и хуту, и желтые, и черные, курды из Ирака и палестинцы из Израиля, алжирские террористы и тамильские повстанцы, обиженные гомосексуалисты и обманутые лесбиянки, девки из борделей и наемные убийцы, карабахские ветераны и абхазские сепаратисты, белорусы от красного террора и украинцы от Кучмы, монархисты от коммунистов и албанцы от сербов, мусульмане от христиан и индуисты от мусульман. Евреи тоже бегут, как же без них, но легально. Объяснить толком, от кого они на этот раз убегают, никто не может, поэтому им, как почетным беглецам, немцы придумали обтекаемое название: «Kontingent-Fluchtlinge», «контингентные беженцы» (наверно, в смысле из контингента вечных беженцев). И если уж все эти племена и народы сюда добежали и в жизнь внедрились, то выкурить их потом очень трудно. Суди сам.
Недавно по ТВ сцены из криминальной жизни Франкфурта-на-Майне показывали: полицаи в бронежилетах и масках поймали семнадцатилетнего барыгу-латиноса, поволокли его в участок и пытаются допрос снимать. А он, не будь дурак, молчит. И не только потому молчит, что у него рот шариками кокаина забит, а потому, что право такое имеет – молчать. И полиция это знает. Но у нее, в свою очередь, нет права залезать пальцами (и другими предметами) в «отверстия тела» и факты к делу приложить, поэтому она латиносу ничего сделать не может. Постоял он у стены, посверкал белками, немцы шестьсот пятьдесят набарыженных марок ему возвращают и отпускают. За месяц у него это восемнадцатый привод, а посадить не могут – факта нет…
А почему, спрашивается, его на родину не отправляют?.. А потому, что он беженец, паспорт отсутствует, а главное, он забыл страну происхождения. Вот забыл, где родился – и всё. «Куда ж его отправлять?» – резонно объясняет полицай. Каково?.. Забыл – и всё тут. То ли в Колумбии на свет появился, то ли в Перу – не помнит, ребенком в Германию ввезли, родители умерли, голова болит, к врачу пора, обед скоро…
С одной стороны, гнилой либерализм, с другой – тупость исполнителей, до абсурда доходящая. Да попадись такой барыжонок с кокаином во рту нашей доблестной милиции, ему бы не только все «отверстия тела» ножкой от стула пооткрывали бы, но еще новых бы наделали, которые природа забыла насверлить. А тут нет – иди, продавай кокс дальше. Все это – пережитки Нюрнбергского процесса: немцы стали осторожны, опасаются, как бы их вновь во всех смертных грехах не обвинили. Радикалы – они и в либерализме своем радикальны.
Другой пример. По ТВ говорили: хотят у всех жителей Германии генные отпечатки пальцев, ДНК, брать и в банк данных собирать. Казалось бы, что может быть разумнее?.. Совершено преступление – и через сутки точно известно, кто преступник: малой пылинки, частички кожи или волоска достаточно, чтобы по ДНК стопроцентно гада выявить. Так нет же – желторотые зеленые политики тут же подняли крик: ущемление прав человека, тоталитарный подход, новый вид всеобщего контроля, нарушение тайны личности. Да если ты хороший человек – чего тебе за свои тайны опасаться?.. Нет, не приняли закона (мол, нельзя права маньяков нарушать, они тоже люди, хоть и психически больные). Но после пересменки власти могут принять. Поэтому, если ты маньяк и серийный убийца, будь осторожен: фрагменты слюны на окурках не оставляй и над расчлененным трупом своими волосами не тряси, а то быстро найдут и посадят.
Полиция тут приятная, спокойная, подтянутая, людей сапогами не лупцует и в уши гвозди не забивает. Но вот ведомство по иностранцам – препротивное место. Называется скромно – Ausländeramt [5]. Этот амт судьбу всех иностранцев решает: кого оставить, а кого удалить. Место унылое, серое, злое. Все эмигранцы и иностранты (вижу опиську, но не исправляю) по буквам поделены, в свои купе заходить должны. А там чиновники сидят, бумагами угрожающе шуршат, льдом обдают. Ходил туда вчера, вызывали визу продлевать, со справками и копиями явиться.
Моего акакия зовут Неrr Kiefer, господин-хер Челюсть [6]. Сволочь особая (хотя и другие не лучше): морда кислая, в прыщах, плешь узкая, влажная, голос мерзко-тихий, оттого угрожающий, руки тонкие, грудь впалая, взгляд мертвый, очки золотистые.
Вначале, как водится, принялся формуляр заполнять: «Фамилия?.. Имя?.. Место и дата рождения?..» – а на мое удивление – разве они всего этого не знают? – невозмутимо объяснил, что все может измениться. Я стал ерепениться, как может измениться, что я в Союзе родился, он ответил, а жена, дети, семейное положение? Это дело наживное. «Вы один тут?» – «Один. Один и тут, и там… Всюду один…»
Уставился хер Челюсть мне в лоб, потом на бумажки скосился, пощелкал вялым пальцем на калькуляторе и говорит: «Это хорошо, что вы один… Но ваши доходы недотягивают до прожиточного минимума. Поэтому я вам визу продлевать не намерен!» «Помилуйте, как так? – начал я ему справки подсовывать. – Вот, я две картины нарисовал, в детском саду стену расписал, скоро деньги ожидаю… новые заказы… тысячи будут…» «Меньше тут тысячами ворочайте, когда и пфеннигов наскрести не можете», – шипит он по-змеиному и на калькуляторе считает…
Я ему – еще бумажки: «Вот, мне третьи лица помогают, по пятьсот марок в месяц платят, а я им за это двор убираю, собаку купаю и машину мою!» (один немец-сосед в обмен на пейзаж написал фальшивку, хоть и ворча, что не пристало немцу врать). Покрутил Челюсть бумажку, повертел, а сделать ничего не может: если один немец свою подпись поставил, то другой верить обязан, демократия так предписывает. «А где, позвольте спросить, эта помощь отражена? – говорит он и на копии банковских счетов тонким пальцем тычет. – Тут никаких регулярных поступлений не отражено». «А он мне на руки дает, наличными!» – отвечаю. «Почему?» – «А чтоб за перевод денег не платить!» Резонно. И с немецким менталитетом сходится. Нечем крыть.
