Файф-о-клок - Грошек Иржи
«Решено! – размышляет мужчина. – После сорока пяти – бабы побоку! В понедельник проведу дополнительную инвентаризацию и всех блондинок отправлю в резерв! Сяду за роман и отпечатаюсь в памяти поколений! Пиво стану пить через день из мелкой посуды! Похабные мысли сокращу наполовину! Например, с понедельника по четверг буду думать о том, как Ромео познакомился с Джульеттой, а с пятницы по воскресенье, как Папа Рома оприходовал – всех! Или наоборот! Ведь нельзя же целую неделю размышлять о животноводстве?! А вдобавок перечитаю что-нибудь вечное и жизнеутверждающее, вроде „Писем Плиния Младшего“. А „Сексуальную жизнь Древней Греции“ подарю блондинкам. Там есть интересная глава о сапфической любви и трибадизме!»
«К рассказу приступаю, чтобы сплести тебе на милетский манер разные басни…» – прикидывает мужчина первую строчку для своего романа…
«Интересно, какая муха укусила Апулея?! – думает мужчина. – Откуда снизошло на Петрарку божественное вдохновение?!» Здесь мужчина делает вывод, что все добротные романы продиктованы свыше. Он с неприязнью глядит в потолок и слышит, как топают соседи. То есть между небом и мужчиной еще десять этажей полудурков. Которые глушат интересные мысли, словно КГБ – «Голос Америки». «О боги! – заклинает мужчина. – Говорите громче! Я почти ничего не понимаю!» Однако из атмосферы продолжает поступать что-то нечленораздельное. «Вот почему хитроумный Ван Гог оттяпал себе ухо! – восклицает мужчина. – Чтобы подбрасывать ухо к небу и слышать богов лучше!» И действительно, никто не видел «Автопортрета с двумя ушами». «Чего бы себе такое оттяпать?!.» – размышляет мужчина…
То есть он думает измениться к лучшему и если не прожить свою жизнь заново, то хотя бы – поле перейти. Иначе говоря, провести остаток дней в трудах и благопристойностях. Мужчина садится за стол и заносит руку над клавиатурой, чтобы напечатать первое предложение…
«К рассказу приступаю…»
Но тут «Папа Рома» закрывается на санитарный час, и всякие литературные планы летят к чертовой матери. В жизни наступает период проветривания, словно в психиатрической больнице. Балалаечники пересчитывают свои струны, девки подтягивают чулки, бармен протирает бокалы… Я пробовал пару раз отсидеться за столиком от пяти до шести, но ничего поучительного из этого не вышло… А что моя жизнь? «Завтрак, обед и ужин» – как говорила Сфинга… И в сорок пять писатель уходит на файф-о-клок. Чтобы артистично размочить сухарики в чайной кружке. Это время авторских ремарок и редактуры, а все литературное творчество сводится к расставлению запятых и многоточий…
– Однако пора возвращаться в издательство, – сказал Редактор, когда в нашей приват-кабине возник Папа Рома и стал демонстративно разглядывать свои наручные часы.
– Тикают? – поинтересовался я.
– Проваливайте! – пояснил Папа Рома. – И чтобы до шести часов вечера не появлялись!
Так мы и сделали. Вышли с Редактором через парадную дверь и распрощались на пороге. Он остановил такси и поехал в свое издательство, а я решил прогуляться… А как прохаживаются видные литературные деятели?
Раком. То есть с многочисленными остановками и отступлениями, поскольку обычный роман умещается в трех предложениях: «писатель садится за стол…»; «…писатель встает из-за стола»; а в середине – «ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля!». И не важно, что действие длится всего один час. Это «ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля!» писатель может развести до посинения. Тут главная хитрость – найти подходящие персонажи, которые заговорят любого. И глупо думать, что художник ищет обнаженную натуру, а писатель смотрит на авторучку и представляет себе Жанну д’Арк. Ибо! У разного вида творчества – одинаковые прибамбасы. Недаром же Зигмунд Фрейд разгуливал по спальным вагонам, потихоньку заглядывал в купе и классифицировал шизофреников. Как они едут в одном направлении, спят и пускают слюни в подушку. Покуда дядюшку Фрейда не застукали за этим занятием железнодорожники и не заклеймили – как извращенца. Потому что железнодорожники не понимают законов творчества. Ну, например… Писателями рождаются, но не всегда становятся. Или… Писателями становятся, но лучше бы не рождались… А законы творчества неизменны и не подчиняются обстоятельствам – полноценный родился писатель или семимесячный.
Другое дело – прототипы! В смысле женщины… Они охотно раздеваются перед художником, а писателю демонстрируют недоверие. Словно писатель не такая же творческая личность, а Зигмунд Фрейд. И сколько я ни доказывал, что прототипы лучше всего смотрятся без одежды, а внутренний мир их становится богаче – женщины все равно сопротивляются. Вот и получается: художник и его модель; писатель и его фига с маслом. А много ли насочиняешь про эту конфигурацию? Смотрим в книгу – видим конфигурацию… И не находим для себя ничего любопытного – ни смысла, ни порнографии. Потому что настоящему художнику слова неинтересно описывать прототип, который одет по горлышко. Он лучше отправится на пленэр… «Поздняя осень, грачи улетели, лес обнажился, поля опустели…» А там снова какая-то педерастия… Ну для чего мне голый лес?! Когда писатель известен своими гетеросексуальными замашками. Вдобавок мне стыдно перед железнодорожниками… Недавно один живописец рассказывал в баре о своей насыщенной личной жизни. «Я за сегодняшний день обнажил четыре натуры!» – хвастался он, и железнодорожники поглядывали на него с восхищением. А я накарякал четыре тысячи знаков за тот же период, однако никто не позавидовал моей профессии. Да и на самом деле – чего в ней интересного?! Когда личная жизнь состоит из закорючек…
Конечно, случаются и пробелы. В личной жизни это называется «запой», а в романе – расстояние между закорючками. Если уничтожить пробелы, то жизнь будет правильной, как оглобля. А роман отпечатается (в памяти поколений) практически без усилий. Достаточно выбрать на клавиатуре подходящую закорючку и – пошла писать губерния… ссссссссссссссссссссссссс… Или… ррррррррррррррррррррррррррр… Главное – надавить как следует и не отрывать пальца, покуда не отпечатается четыреста тысяч закорючек. Это роман! А если надо отлучиться или спокойно выпить пива, то можно положить на клавиатуру что-нибудь потяжелее пальца. Например, «Улисса». Как говорят продвинутые художники, «Улисс» на компьютерной клавиатуре – это перформанс. А то, что отпечаталось, – поток сознания… И всё!
Здесь я с авторскими ремарками допятился до книжной ярмарки. Люблю, знаете ли, прогуляться по книжным развалам и накупить всяческой дребедени, которую не будешь читать ни под каким соусом. Ни в белых тапочках, ни в метро. Эту макулатуру зароют вместе со мной – на малой родине героя. Огородят колючей проволокой и повесят табличку: «Ахтунг! Ахтунг! Литературный могильник! Не пахать, не сеять в течение пятисот лет!» Вот поэтому я и скупаю белиберду, чтобы нация не отравилась. Ну, например, книги собственного сочинения. Я подкрадываюсь к прилавку, и не дай тебе боже держать в руках подобную литературу. «Как вам не стыдно, девушка! – восклицаю я. – В вашем возрасте надо читать „Ромео и Джульетту“! А ну-ка положите эту дрянь на место! И продезинфицируйтесь!» После чего я расплачиваюсь с продавцом и уношу свой роман куда подальше… Вы можете называть меня как угодно, но бóльшую часть литературного гонорара я жертвую на здоровье нации. «В прошлом месяце ваши книги не совсем хорошо покупались!» – выговаривает мне издатель. «В сентябре будут покупаться лучше!» – обещаю я…
Но сегодня этот номер у меня не прошел… Потому что девушка повисла на моем романе, как ротвейлер. Я протащил ее метров пять в одну сторону. Затем десять метров в другую. И – безрезультатно. Девушка цепко держалась за книгу и не хотела ее отпускать. Тогда я решил сесть за стол переговоров и обсудить – какого черта она привязалась ко мне. Когда полным-полно другой литературы…
– Рассказывайте! – предложил я.
Мы устроились в кафе неподалеку от книжной ярмарки. А яблоко раздора положили на середину стола, в виде контрибуции. Потому что я не враг девушкам! И если моя книга для чего-то им понадобилась – пусть себе травятся на здоровье! Но для начала – пусть объяснят… Как они докатились до такой жизни?
