Остановка. Неслучившиеся истории - Сенчин Роман Валерьевич
Подобных Илья встречал всё больше. Где-то вычитал – они рождаются такими потому, что матери во времени беременности пили антибиотики, и что-то важное в плоде от этого меняется.
Но вряд ли дело в антибиотиках. Скорее всего, природа всегда создавала более или менее равными частями и активных, и спокойных, и простых, вот только в последнее время тихие, простые стали слишком выделяться: жизнь ускоряется, усложняется, всё спешит, бурлит, а они – растерянно замерли. Чтобы что-то сделать, чего-то добиться, необходимо активничать, тянуть руки, а они – жмутся, руки прячут… Они не для бурления созданы.
Вот в древности брали в воины не всех подряд юношей, а только тех, кто выделялся, имел к этому склонность, и учеными старались сделать не каждого; не все девушки становились торговками, горничными, а из знатных – светскими львицами… Кто-то землю пахал и находил в этом счастье, кувшины лепил, кто-то за пяльцами сидел, белье стирал, еду готовил, книги читал в уединении… А теперь всех под одно, и если отличаешься – дебил, умственно отсталый…
Но, может, их Настя не от природы тихая. Скорее всего, видит, что незачем рвать удила. Вот брат, почти отличник в школе, увлекавшийся чтением, науками, теперь мучается со своей учебой и родителей мучает. И решила совсем спрятаться в себе…
3
Один раз Илья летал на вертолете. Слава богу, не из-за срочной госпитализации или еще какой беды. Повод был радостный, праздничный: отмечали, скорее всего, Девятое мая, а может, какая-то предвыборная кампания проходила… В общем, ребятишек сажали в вертолет и поднимали в воздух, на несколько минут зависали над поселком.
Именно тогда ему, примерно десятилетнему, и открылось, что такое родина. Конечно, он до этого понимал, что живет в России, а в России есть Сибирь, в Сибири их область, совсем небольшая на карте, а в их области – Кобальтогорск. Он отмечен только на подробных картах – самый мелкий кружочек, обозначающий населенные пункты с численностью менее десяти тысяч жителей. Таких кружочков в их области – два десятка, и в одном живет он, Илья Погудин.
Это было понятно, как и то, что где-то есть белые медведи, где-то стоэтажные дома, а где-то острова, на которых до сих пор живут люди каменного века. Илья знал до вертолета несколько улиц, площадь, тайгу, быструю речку Огнёвку, вернее, малые ее отрезки – река петляла, извивалась, – горы, поляны. Но все это он видел с высоты своего роста или из окон бабушкиной квартиры, а теперь смотрел сверху и далеко-далеко. И сказал: «Родина!» Сказал громко, четко, как говорят учителя, чтобы ученики запоминали надолго. Его не услышали – вертолет стрекотал и завывал оглушительно, так что Илья и сам не услышал своего голоса. Не услышал ушами, а душой – да.
За мутноватым кругляшом иллюминатора была видна сотня зданий. Вот по краю четырехэтажки, вот двухэтажные бараки, обитые вагонкой и раскрашенные в разные цвета. Вот центр поселка с площадью, универмагом, зданием администрации, памятником Ленину. А вот их школа, ее салатовые стены. Стройные ряды коттеджей, в одном из которых – отсюда не разобрать в каком – живет их семья.
Вокруг тайга с сероватыми пятнами рудников. Комбинат. Черные овалы хвостохранилищ, к которым взрослые запрещают ходить строго-настрого. Лента речки. И глядя на нее отсюда, Илья понял, почему она называется Огнёвка – речка была не голубой, а оранжевой. Позже он узнает – это из-за того, что в воде много железа, никеля, меди. Не так много, чтобы удивляться этому, стоя на берегу, – ну слегка рыжеватая и камни в основном кирпичного цвета; с высоты же Огнёвка была действительно словно огненной и на перекатах вспыхивала настоящим пламенем. Удивляло другое – как люди, лет двести назад дававшие названия речкам, логам, горам, полянам в этих местах, могли знать, что сверху именно эта речка выглядит как поток огня?..
С западной стороны тайга вдали сменяется степью, с восточной взбирается на Ханский хребет. В поселке давно жара, а в логах и распадках хребта сохранился снег – белые полосы похожи на корневую систему из учебника биологии. Внизу ниточки, а чем выше, тем толще. И на макушках гор лежат снежные шапки. Они сойдут в начале июля, а в середине августа появятся снова…
Илья никогда не был на море, но Ханский хребет напоминает ему волну цунами. Застывшую волну. Застывшую если не навсегда, то на многие тысячи лет.
Еще видит он из вертолета серую полосу асфальта. Это дорога в ближайший к ним город. Дед брал его туда несколько раз, да и на автобусе ездили. Большой, по сравнению с их Кобальтогорском, шумный – Илье не понравился.
А вот коричневатые тропки меж деревьями. Отсюда они тропки, на самом же деле – проселочные дороги на рудники и в глубь тайги. Сейчас по одному из этих проселков ползет Филка, на заднем сиденье которой двадцатилетний Илья.
Он, по сути, все такой же, каким был тогда, лет десять назад. Не чувствует себя взрослым. Перетек из школы в университет, пытается зарабатывать в выходные и после пар, а то и вместо, но удается нечасто. Предлагают раздавать листовки и флаеры в людных местах. От этого приходится отказываться. Во-первых, платят копейки, а времени на раздачу сотни штук уходит три-четыре часа – люди отшатываются от протянутых листочков, как от заразы, еще и наорут: «Чего суешь?!» Ну взяли бы и бросили в ближайшую урну… Во-вторых, чтобы раздавать, нужно ехать в центр города, а студгородок находится от него в двадцати километрах. Без малого час туда на электричке или автобусе, час – обратно.
Построили студгородок в шестидесятые годы. Он до сих пор свежий, ухоженный. В центре корпуса университета, Дом ученых, а вокруг, среди лиственниц, – общежития. Вообще-то рай для учебы, занятия наукой. Никакой суеты, ничего вроде бы не отвлекает. Тишина, покой, благотворная сосредоточенность.
Но это только на первый взгляд – на самом деле в воздухе дрожит напряжение, ощутимо покалывает электричество. Большинство студентов и преподавателей постоянно думают, как бы им подработать. А если и не думают, то все равно этот груз – нехватка денег – гнетет ежесекундно. Слушаешь лекции, а внутри давит, давит, и чувствуешь, что то же самое давит и лектора. И струйка знаний, которая должна бы свободно литься от одного к другим, наталкивается на невидимую, но явно ощущаемую преграду. Она, струйка эта, конечно, находит выход, хотя становится уже не такой свободной, живой, теплой. Вливается в тебя уже как бы насильно. И задаешься вопросом: «Зачем мне такие знания? Мне нужны другие – как денег заработать».
Разум сопротивляется: «Нужны, нужны, пригодятся», а что-то сильнее разума – отпихивается.
Желания и смысла учиться нет никакого, но надо. Иначе родители, он чувствует это, потеряют цель в жизни. А цель у них – чтобы сын получил диплом о высшем образовании, а потом нашел надежную работу…
Колеи проселка глубокие, и, чтобы Филка не села на брюхо, папа едет меж ними. Наверное, весной, по распутице, прошли грузовики, разбили дорогу… В последнее время у них тут частенько появляются «Уралы», КамАЗы, забираются глубоко в тайгу. Одни говорят, что ссыпают разные токсичные отходы, другие – что, наоборот, вывозят или укрепляют могильники.
Думать об этом не хочется – Илья с детства слышит о том, что у них тут повсюду радиация, что в Огнёвке не водится рыба, а когда-то кишело, только успевай мушку бросать, что это преступление – не бежать отсюда, не увозить детей.
Да и не только слышит. То в одной семье, то в другой случается беда – коровы или телята отбиваются от стада, забредают к хвостохранилищам, то ли пьют оттуда ядовитую воду, то ли еще что, и на другой день у них начинается понос, и они умирают. Умирают медленно, мучительно, с жутким ревом и судорогами. Случается, пастухов бьют за недогляд. Вернее, одни бьют, а другие защищают – в пастухи идут неохотно, нужно уговаривать мужиков, постоянно повышать им плату.
– А, тут ведь новость, – повернулась мама, – Колька с армии вернулся!
– Да? – Илья сделал вид, что удивился. Вернее, удивился по-настоящему, но не сразу выпутался из мыслей; потом уж, через минуту, дошло. – И как он? Давно?
