Птичник № 8 - Анферт Деб Олин
Она гадала, что-то там поделывает прежняя Джейни, обучаясь в выпускном классе. Новая Джейни (“новая улучшенная”, шутила она про себя) в последнем классе проучилась всего полгода. Она выпустилась в декабре: сдала экзамены вместе с недоумками годом старше, которые не осилили их летом, вырвалась из школы как можно скорее и тут же устроилась на работу в крупную фирму, которая занималась доставкой и перевозкой (хотя бы не с/х). Она выполняла одни и те же повторяющиеся движения по девять часов в день, четыре дня в неделю, пока люди по всей стране стучали по кнопкам и заказывали с доставкой на дом розовые рюкзаки, наушники с функцией шумоподавления, футболки со скидкой, наборы деревянных ложек, и работа Джейни заключалась в том, чтобы грузовики стартовали с другого конца страны, ехали ночь напролет и доставляли товары с той срочностью, которой заслуживали граждане. Новая Джейни смотрела на старую, которая вместе с друзьями подавала документы в университеты, которую мать водила на экскурсии по квадратным лужайкам колледжей, демонстрировала ей интерьеры готических построек, отправляла на пробные занятия в те колледжи, которые Джейни для себя “выбрала” (это слово было теперь испорченным, оно сыграло с ней злую шутку), и те, которые она добавила в список для “безопасности” (безопасность тоже было так себе слово).
Достигнув восемнадцатилетия, она вот над чем задумалась. Как раз в этом возрасте ее мать покинула родной город, увозя Джейни внутри себя. Она уезжала на поиски богатой жизни для них обеих, но теперь Джейни вернулась, так и не разбогатев и имея при себе не больше, чем было у матери целую жизнь назад: школьный аттестат и фальшивые водительские права – вот только вдохновения, чтобы последовать за призраком матери, было недостаточно.
Тем временем прежняя Джейни села на самолет (новая мысленно следила за ее перемещениями, видела, как она идет по длинному коридору аэропорта Кеннеди) и отправилась в длинные предуниверситетские каникулы в… Марокко! Там она выучила французский и (наконец-то) испанский (ведь мать так давно ее упрашивала), за четыре месяца – два языка, а заодно несколько фраз на арабском, чтобы пускать пыль в глаза, побродила по архитектуре чужой страны, впервые влюбилась и много чего еще. Новая Джейни воображала, какой умной и увлеченной была та, старая.
Новая Джейни, которая теперь была “эта Джейни”, или просто “Джейни”, или “старый добрый вкус” (так она шутила про себя, когда приводила домой мужчин и изредка женщин, с которыми знакомилась в сети), по-прежнему жила с отцом. В те часы, когда она не следила за процессом переправки населению срочных товаров, Джейни сидела на том же диване, что и в первый вечер, сидела и смотрела футбол вместе с отцом, потому что, да черт его знает почему. Отец вручал ей картонные ведерки с жареным мясом, лоточки с салатом коул-слоу в качестве “здорового гарнира” для дочери и огромные разбухшие стаканы диетической газировки. И все это пока первая Джейни – та, которой следовало остаться единственной настоящей, – закончила первый курс в университете на отлично, вскладчину с тремя подружками сняла квартиру в районе получше, и – ах, как же им там было весело! По ночам прежняя Джейни бродила по мостам, тротуарам и улицам. А днем шла за своими мечтами, ясными и неразмытыми, хоть новой Джейни их было и не разглядеть. Прежняя Джейни, искушенная, но романтичная, была на одной волне с родным городом и вместе с другими ньюйоркцами выходила на улицы, какие бы потрясения к тому ни побуждали: подымется ли ураган, отключат ли электричество, или вдруг какая война дотянется до Нью-Йорка, коснется его своими черными пальцами. С матерью Джейни по-прежнему виделась каждую неделю. Они встречались на открытиях выставок, ели на верандах кафе под весенними навесами, мать делилась с ней мудростью, и Джейни вполсилы притворялась, что не слушает, но на самом деле ловила каждое слово.
Для Джейни было очень важно понять, в какой точке два “я” могли пересечься. Это была такая игра. Например, что если прежняя Джейни и новая одновременно произнесут одно и то же слово? Что если обе Джейни скажут – ну а почему нет? – скажут слово “привет” в одну и ту же секунду – в 14.04 по центральному поясному времени / 15.04 по восточному? Или вдруг в унисон обратятся к людям с одинаковым именем? Она произносила вслух имена мужчин, с которыми встречалась – “Билл”, “Коротышка”, “Трак”, – на всякий случай звала их по имени чаще, чем следовало, хотя сильно сомневалась в том, что подлинная Джейни могла встречаться и уж тем более спать с человеком по имени Трак. Или с женщиной, “Вики”, с длинными черными волосами. Джейни шептала имя ей в волосы: “Вики, Вики, Вики”, давая подлинной Джейни три лишних возможности выйти на связь.
Она думала об этом каждый вечер, когда ее начальник, Мэнни, выливал в раковину остатки кофе. “До завтра, Мэнни”, – говорила Джейни. Она пропевала это имя еще несколько раз себе под нос, пока Мэнни махал рукой и уходил. “Мэнни, Мэнни, Мэнни” – будто пыталась докричаться до другой Джейни, вынуждая ее отыскать кого-нибудь с таким же именем на ее перенаселенном далеком острове и таким образом выйти на связь.
– Ты что-то хотела? – спрашивал Мэнни, высунув голову из-за двери.
Это была фантастика наоборот. Джейни не интересовали сюжеты про разветвление будущего, где один неверный поступок запускает новую цепочку событий, далекую от изначальной. Такое она уже проделала и теперь испытывала на себе последствия. Ей были интереснее истории, в которых ты делаешь что-нибудь не так, но жизнь при этом остается прежней.
Наверняка это постоянно происходит. Ведь мы так много всего делаем одинаково, где бы ни оказались. Например, день за днем ходим по-большому в любой точке планеты. Бесконечно обуваемся и разуваемся. Здороваемся с бесчисленным множеством идиотов. Сочиняем тонны вранья, чтобы понравиться людям. Снова и снова ходим по коридорам, тыщу раз пишем свое имя. Столько всякой ерунды произносим за день, будто прокручиваем снова и снова одну и ту же песню. Предложения пересекаются то одним словом, то другим, врезаются друг в друга и снова расходятся. Если так посмотреть, то выходит, что большинство жизней протекают почти одинаково.
Джейни думала об этом как-то вечером, сидя на отцовском диване, по телевизору шло ток-шоу, в ноутбуке был открыт сайт с вакансиями. Мэнни то ли уволился, то ли перевелся на другое место, то ли умер, то ли переехал подальше от нее, когда, после шести вторников подряд в мотеле у выезда с трассы 67 сказал, что готов уйти от жены, и Джейни рассмеялась. К зиме ее уволили “на законном основании” за неподчинение новому начальству. Она скроллила страницу с предложениями работы все дальше и дальше, просматривая нестерпимо дерьмовые вакансии, на которые могла рассчитывать, будучи женщиной без образования и профессии, двадцати лет от роду, раньше состоявшей в шахматном клубе, раньше побеждавшей в дискуссионном клубе, раньше…
Конечно, существовала и третья версия жизни, о ней Джейни иногда тоже задумывалась, и вот сейчас ей это опять пришло в голову: версия, в которой Джейни была мертва. В той жизни она не отправилась в тридцатичасовое автобусное путешествие. Не познакомилась с отцом. Он так и остался для нее загадкой. (А разве это было бы так уж плохо? – задавалась она вопросом, бросая взгляд на него, тюленя. Он, конечно же, был тут как тут, с гамбургерами и газировкой, или с чем там еще.) Вместо этого она села в машину с матерью в тот самый день, и они обе разбились на трассе, когда переезжали через мост. (Куда мать ехала? Джейни столько раз думала об этом, но так и не смогла найти ответа. На бескрайних просторах там ничего толком и не было, разве что “Икеа”.) Если бы в тот день она погибла вместе с матерью, в мире не стало бы обеих Джейни. (А разве это было бы так уж плохо?)
Она домотала до самого последнего из сотен объявлений о работе. Отец протянул ей коробку картошки фри. Бросил на клавиатуру лист бумаги, сложенный втрое, – рекламную листовку.
