Ирвин Ялом - Проблема Спинозы
Эпштейн имело благородные коннотации, поскольку он принадлежал знатнейшему семейству Великой Римской империи, и эту фамилию часто выбирали евреи, жившие в окрестностях замка в XVIII столетии. Некоторые евреи платили меньшие суммы за традиционные еврейские фамилии, вроде Леви или Коген. Ваша фамилия, Розенберг, тоже очень древняя. Но уже более ста лет она живет новой жизнью. Она стала распространенной еврейской фамилией в нашем отечестве — и, уверяю вас, если вы предпримете поездку в Германию, то увидите косые взгляды и ухмылки и услышите толки о еврейских предках в вашей родословной. Скажите мне, Розенберг, как вы станете на них отвечать, если такое произойдет?
— Я последую вашему примеру, господин директор, и расскажу о своей родословной!
— Я-то лично проводил исследование генеалогии моей семьи за несколько столетий. А вы?
Альфред отрицательно качает головой.
— Вы знаете, как проводят такие исследования?
Снова отрицательный жест.
— В таком случае одной из ваших обязательных исследовательских работ перед выпуском будет выяснение генеалогических деталей, а затем — проведение изысканий по вашей собственной родословной.
— Одной из моих работ, господин директор?
— Да, потребуется выполнить два обязательных задания, чтобы снять любые мои сомнения относительно вашей готовности к получению аттестата, равно как и вашей пригодности к поступлению в Политехнический институт. После нашей сегодняшней беседы, мы — герр Шефер и я — примем решение относительно второго познавательного задания.
— Да, господин директор.
До Альфреда начинает доходить, насколько рискованно его положение.
— Скажите мне, Розенберг, — интересуется директор, — знали ли вы, что на митинге вчера вечером присутствовали евреи?
Альфред чуть заметно наклоняет голову. Эпштейн продолжает:
— А принимали ли вы во внимание их чувства и реакцию на ваши слова о том, что евреи недостойны учиться в этом училище?
— Я полагаю, что мой первейший долг — думать об отечестве и защищать чистоту нашей великой арийской расы, созидательной силы всей цивилизации.
— Розенберг, выборы закончились — избавьте меня от речей! Отвечайте на мой вопрос. Я спрашивал о чувствах евреев, бывших среди вашей аудитории.
— Я считаю, что, если мы не будем настороже, еврейская раса повергнет нас. Они слабы. Они — паразиты. Вечный враг! Антираса, противостоящая арийским ценностям и культуре!
Удивленные горячностью Альфреда, директор Эпштейн и герр Шефер обмениваются обеспокоенными взглядами. Директор решает копнуть поглубже.
— Кажется, вы желаете увильнуть от моего вопроса. Хорошо, я зайду с другой стороны. Значит, евреи — слабая, паразитическая, неполноценная жалкая раса?
Альфред согласно кивает.
— Так скажите же мне, Розенберг, каким образом может столь слабая раса быть угрозой нашей всемогущей арийской расе?
Пока Альфред пытается сформулировать ответ, Эпштейн продолжает допытываться:
— Скажите мне, Розенберг, вы изучали Дарвина в классе герра Шефера?
— Да, — отвечает Альфред, — в курсе истории у герра Шефера, а также у герра Вернера, в курсе биологии.
— И что вы помните из Дарвина?
— Я знаю об эволюции видов и о выживании наиболее приспособленных.
— Ах, да, наиболее приспособленные! И вы, конечно же, старательно читали Ветхий Завет на уроках закона Божия?
— Да, в курсе герра Мюллера.
— Тогда, Розенберг, давайте задумаемся о том факте, что почти все народы и культуры, описанные в Библии — а их были десятки, — вымерли. Так?
— Так, господин директор.
— Можете ли вы поименовать некоторые из этих народов?
У Альфреда пересыхает в горле.
— Финикийцы, моавитяне… еще идумеи… — Альфред бросает взгляд на герра Шефера, который одобрительно кивает головой в такт.
— Превосходно. Итак, все они вымерли и исчезли. Кроме евреев. Евреи выжили. Разве не сказал бы Дарвин, что евреи — самые приспособленные из всех? Вы следите за моей мыслью?
Ответ Альфреда быстр, как молния:
— Но не благодаря собственной силе! Они были паразитами и не давали арийской расе стать еще более приспособленной. Они выживают только за счет того, что сосут из нас силы, золото и блага.
— Ай-яй-яй, значит, они нечестно играют! — подхватывает директор Эпштейн. — То есть вы полагаете, что в великом плане природы правит честность. Иными словами, благородное животное в своей борьбе за выживание не должно использовать защитную окраску или охотничье подкрадывание? Странно! Что-то я ничего такого о честности в, дарвиновских, работах не припоминаю!
Альфред, озадаченный, сидит молча.
— Что ж, не будем об этом, — говорит директор. — Давайте рассмотрим другой момент. Вы, Розенберг, наверняка согласитесь, что еврейская раса производила на свет великих людей. Подумайте о Господе нашем Иисусе, который был урожденным евреем.
И вновь Альфред не медлит с ответом:
— Я читал, что Иисус был рожден в Галилее, а не в Иудее, где жили евреи. И пусть некоторые галилеяне со временем пришли к исповеданию иудаизма, у них не было ни единой капли крови сынов израильских.
— Что?! — Директор Эпштейн воздевает руки и, повернувшись к Шеферу, вопрошает: — Откуда берутся такие представления, герр Шефер? Будь на его месте взрослый, я спросил бы, что он накануне пил! Этому вы учите их в курсе истории?
Герр Шефер отрицательно качает головой и поворачивается к Альфреду:
— Где вы набрались этих идей? Вы говорите, что читали о них — но не в моем же классе! Что вы такое читаете, Розенберг?
— Благородную книгу, господин Шефер. «Основы девятнадцатого века»[11].
Герр Шефер хлопает себя по лбу и оседает в кресле.
— Это еще что такое? — осведомляется директор Эпштейн.
— Книга Хьюстона Стюарта Чемберлена, — отвечает герр Шефер. — Он англичанин, зять покойного Вагнера[12]. Пишет воображаемую историю, то есть историю, которую сочиняет на ходу, — он оборачивается к Альфреду. — Откуда вы взяли книгу Чемберлена?
— Я начал читать ее в доме моего дяди, а потом пошел в книжную лавку через улицу, чтобы купить эту книгу. У них ее не было, но они заказали для меня экземпляр. Я читал ее весь прошлый месяц.
— Какой энтузиазм! Я мог бы лишь пожелать, чтобы вы с таким же рвением относились к своим учебным текстам, — съязвил герр Шефер, широким жестом обводя уставленную полками с переплетенными в кожу книгами стену директорского кабинета. — Да что там, хоть бы и к одному учебнику!
— Герр Шефер, — окликнул его директор, — вы знакомы с работой этого… Чемберлена?
