Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы
— Смех, на волчок.
Смех вразвалочку подошел к двери и затылком закрыл глазок.
— Кто первый? — спросил белобрысый и, протянув парню с пухлым лицом морковку, добавил: — Давай короче.
Пухломордый взял морковку, встряхнул ее и, усмехнувшись, приказал Коле:
— Ложись.
Коля перевалился через табуретку. Руки и ноги касались пола. Парень взмахнул морковкой и ударил Колю по ягодицам.
— Раз, — начал отсчет один из малолеток.
— Слабо, — корил белобрысый.
— Ты что, — вставил цыган, — забыл, как ставили тебе?
Парень сжал губы, и второй раз вышло лучше.
— Два.
— Во-о!
— Три!
— Это тоже добре, — комментировал цыган.
— Четыре.
Задницу у Коли жгло. Удары хоть и сильные, но терпимые. Он понял: морковка хлещет покрепче ремня. Кончил бить один, начал второй. Ягодицы горели. Четырнадцать холодных поставили, осталось шесть.
Теперь очередь Смеха. Его заменили на глазке. Удары у Смеха слабые, но боль доставляли. Он отработал и стал на глазок. Осталось десять горячих. Конец морковки намочили.
— Дер-р-жись, — сказал цыган.
Мокрая морковка просвистела в воздухе и обожгла Коле обе ягодицы. Цыган бил сильнее. И бить не торопился. Свое удовольствие растягивал. Ударив три раза, намочил конец морковки, повытягивал ее, помахал в воздухе и, крякнув, с выдохом ударил. Только у Коли стихла боль, цыган взмахнул в последний раз, попав, как и хотел, самым концом морковки. Такой удар больнее.
Но вот морковка в руках у белобрысого.
— На-ка, смочи, — подал он пухломордому.
Теперь морковка почти вся мокрая.
Белобрысый свернул ее потуже, повытягивал так же, как цыган. Парни, видя, что он скоро ударит, загоготали. Все знали по себе, как он бьет.
— Ты ему, — сказал цыган, — ударь разок не поперек, а провдоль. Чтоб хром лопнул.
— Он тогда в штаны накладет, — заметил другой.
Коля понял: били вначале слабые, а теперь надо выдержать самое главное, и не крикнуть, а то надзиратель услышит.
Петрову неловко лежать, перевалившись через табурет. Из его рта пока не вылетел ни один стон. Вот потому его хлестали сильнее, стараясь удачным ударом вырвать из него вскрик. Чтобы унизить. Упрекнуть. Коля понимал это и держался.
Белобрысый поднял обе руки до уровня плеч, в правой держа морковку. Расслабился, вздохнул, переложил конец морковки в левую руку и, сказав: «Господи, благослови», с оттяжкой что было мочи ударил. Задница у Коли и так горела, а сейчас будто кто на нее кипятка плеснул. Следующий удар не заставил себя ждать. Только утихла боль, белобрысый сплеча, без всякой оттяжки хлестнул вдругорядь. Удар был сильнее первого. Коля изогнул спину, но не застонал. Ребята каждый удар сопровождали кто выдохом, будто били сами, кто прибауткой. Их бесило, что пацан молчал. Они ждали стона. Тогда белобрысый стал бы бить тише. Но Коля терпел. Последний удар — самый сильный. Стона — нет. Белобрысый отдал морковку и сказал:
— Молодец, Камбала! Не ожидал. Не то что ты, Смех!
Смех с ненавистью взглянул на Петрова. Он перед Камбалой унижен. Перед этим одноглазым…
Пока привязывали к концу морковки кружку, Коля передохнул. Осталось вытерпеть десяток банок. Алюминиевая кружка к ошпаренной заднице будет прилипать больнее.
Поставили Коле и банки. Он выдержал. Ни стона. Задница горела, будто с нее сняли кожу. Белобрысый и двое ребят остались довольны Петровым. Так терпеть должны все. Но двое, цыган и Смех, возненавидели его.
Коля закурил.
— Н-ну, садись, — сказал цыган. — Что стоишь?
Парни засмеялись. Все понимали, что сесть невозможно.
— Покури, передохни, — беззлобно сказал белобрысый. — Садиться придется. Кырочки, тромбоны и игры остались. — Он помолчал, глянул на Колю, потом добродушно, будто не было никакой прописки, сказал: — Теперь можно знакомиться. — И протянул широкую жесткую ладонь. — Миша.
— Коля.
Вторым дал руку цыган.
— Федя.
Третий был тезка, а четвертого звали Вася. Смех дал руку и сказал:
— Толя.
— Не Толя, — оборвал его Миша, — а Смех.
— Ну Смех, — недовольно протянул он.
— А ты, — сказал Миша, обращаясь к Коле, — отныне не Коля, а Камбала. Эта кличка тебе подходит.
Посреди камеры поставили скамейку.
— Садись, — сказал цыган, — сейчас получишь по две кырочки и по два тромбона.
Коля сел.
— Делай, Вася, — скомандовал Миша.
Вася подошел, нагнул Коле голову, сжал пальцы правой руки и, размахнувшись, залепил по шее. Раздался шлепок.
— Р-раз, — произнес цыган.
И тут Вася, вновь примерившись, закатил Коле вторую кырочку.
— Следующий.
Когда бил Миша, голова сотрясалась, чуть не отскакивая от шеи, и хлопок, похожий на выстрел, таял под потолком. Шею ломило.
Затем ребята поставили Коле по два тромбона. Одновременно ладонями били по ушам и с ходу, соединив их, рубили по голове. Уши пылали. В ушах звенело.
— А сейчас, Камбала, будем играть в хитрого соседа, — объявил Миша.
— Я буду хитрым соседом, — вызвался цыган.
— Игра заключается в следующем, — продолжал Миша. — Вы двое садитесь на скамейку, на головы вам накидываем фуфайку, а потом через фуфайку бьем по головам. Вы угадываете, кто ударил. Это та же игра, что и жучок. Вернее сказать — тюремный жучок. Только вместо ладони бьют по голове. Итак, начали.
Коля и Федя сели на скамейку. На них вмиг накинули фуфайку, и Коля тут же получил удар кулаком по голове. Он поднял полу и посмотрел на Мишу, так как удар был сильный.
— Ты?
— Нет!
Коля накинул полу фуфайки на голову. Следующий удар получил Федя. Но он тоже не угадал. Коля не отгадал и во второй раз и в третий. А в четвертый его ударили не кулаком, а чем-то тяжелым, и в голове загудело. Но он опять не отгадал. Теперь не только задница ныла, но и голова гудела. Снова получил удар чем-то тяжелым и понял: ударил сосед. Коля скинул фуфайку и показал пальцем на Федю.
— Это он.
— Ох и тугодум ты. Бьют тебя все, а надо на соседа показывать. Ведь игра называется хитрый сосед, — улыбаясь, сказал Миша.
Следующая игра — петух. Коля с усилием натянул рукава фуфайки на ноги. Его голову обхватили две дюжие руки, наклонили ее и, просунув под воротник, натянули фуфайку на спину. Затем цыган с пренебрежением толкнул Колю ногой. Он закачался на спине, как ванька-встанька, и остановился. Петух — своего рода капкан или смирительная рубашка: Колина голова была у самых колен, ноги, продетые в рукава, бездействовали, руки, прижатые фуфайкой, стянуть ее были не в силах. Он катался по полу, стараясь выбраться из петуха, но тщетно. С ним могли сделать все что угодно. Ребята давились от смеха, наслаждаясь его беспомощностью.
