Наталья Суханова - От всякого древа
— Вы извините, — сказала наконец она сухо, — мне очень некогда, у меня сейчас подготовка к диспуту.
— А какая тема? — спросил он живо. — Я бы тоже с удовольствием принял участие! Это можно? Курортникам разрешают участвовать?
— А вы правда придете? И будете выступать? Да вы обманете!
— Даю вам честное слово, — сказал он торжественно, но она не очень поверила — с курортниками вечно бывало так, что они даже специально заходили, спрашивали, когда будет такая-то конференция, афишу о которой («Готовьтесь к нашей читательской конференции…») вывешивала Лизавета на большой ясень у здания, а потом все-таки не являлись.
Заходил он до диспута почти каждый день — и всякий раз бывал в библиотеке больше, чем того требовал выбор книг, да и выбирал как-то несерьезно: спрашивал у нее или у кого-нибудь, кто оказывался рядом с ним, что они посоветуют ему почитать по своему собственному вкусу — то и брал. Как-то ему со смехом посоветовали брошюру «Как ухаживать за грудным ребенком» — и он действительно взял ее.
— Чокнутый какой-то! — сказала вслед ему девица, посоветовавшая эту брошюру.
Когда на следующий день, возвращая брошюру, Алексей Иванович принялся разглагольствовать об «интереснейших вещах», почерпнутых им из нее, Лизавета посмотрела на него подозрительно и, опасаясь, что он опять «заговорит» ее до одурения, отправила к стеллажам, разрешив порыться в книгах. Впрочем, он и оттуда то кричал, что это невероятно — у нее есть довоенные номера «Интернациональной литературы»! — то, усевшись на лесенке, беззастенчиво прислушивался к приставаниям забредшего под хмельком к ней в библиотеку Сеньки Рыжего. А потом все-таки торчал у стойки, расспрашивал Лизу, чем занимается Сенька Рыжий, предпочитают ли женщины мужчин красивых или умных, может ли она объяснить, чем «берут» мужчины, которые и не красивы, и не умны, а наоборот, грубы и внутренне и внешне, да еще и пьяны зачастую.
В его тоне, в его взгляде не было недоброжелательности — одно любопытство, почти детское. И все-таки Лиза почувствовала себя задетой: было что-то неприличное в этом настойчивом допытывании.
— Вы это что, о Семене? — холодно спросила она.
— Нет, вообще… Ну хотя бы о нем!
Окончательно обозлившись, Лизавета выпалила, что разница между умными мужчинами и дураками невелика — все скоты.
Вместо того чтобы обидеться, он еще больше заинтересовался:
— Значит, вы считаете, вообще разницы нет?
На что Лиза не стала даже отвечать — ушла со стопкой книг за полки.
Позже, стараясь представить по порядку тот диспут, она не только не могла вообразить себе, кто за кем выступал, но даже темы, названия диспута не могла почему-то вспомнить. Она только помнила, что после первой реплики Алексея Ивановича оглянулась на него обеспокоенная, готовая пожалеть, что пригласила на диспут этого болтуна, но, не заметив возмущения участников, повременила одергивать его; что потом Алексей Иванович то и дело встревал в выступления, но каждый раз так удачно, что его уже слушали чуть ли не больше, чем ораторов. Ведущая, правда, постучала несколько раз о графин, требуя порядка. И Лиза тоже покачала с улыбкой ему головой — мол, хоть и хорошо, а все-таки помолчите! Но в общем-то диспут становился все живее, и Лизавета, всегда самим нутром чувствовавшая атмосферу диспута, уже была наверху блаженства. Когда же взял слово Алексей Иванович, его выступление то и дело вызывало одобрительный, почти восхищенный смех, и всех громче, всех восторженнее смеялась Лиза. Она никак не могла понять, почему еще вчера он казался ей таким занудой, как это она, дура набитая, не поняла, какой он умница.
Кончилось тем, что, выступив вопреки всем правилам еще раз, после «заключающей», Алексей Иванович в пух и прах разбил ее, высмеял каким-то ловким образом, сказав, что ее заключение соответствует арифметическим действиям «сложить и поделить», но уж никак не диалектике. Лиза помнила: диалектика — слово из основ марксизма-ленинизма. Что точно оно обозначает, Лиза забыла, но было совершенно ясно, что после него те цитаты, которые приводила «заключающая», уже не имеют прежней безоговорочной силы. Может, что-нибудь такое и говорили классики, но «заключающая», видимо, не совсем верно их поняла. При каждом ловком выпаде Алексея Ивановича Лизка, как ни жаль ей было обижать ведущую, невольно смеялась, и Алексей Иванович хитро поглядывал на нее.
Представляя все это, Лиза потом совсем неожиданно припоминала и тему диспута, и книгу, по которой он проводился, но это уже было не важно, потому что она будто снова слышала, как, наклонившись к ней, настойчиво шепчет уже в третий или в четвертый раз ее подруга: «Кто это такой?», и каждый раз, на что-то досадуя, Лизка только отмахивается: «Потом!», «Не мешай, Ляля!» и даже грубо: «Да отстань ты со своими глупостями!» Все-таки, когда диспут закончился и Алексей Иванович подошел узнать, довольна ли им Лиза, подруга вертелась возле, и Алексей Иванович, конечно, обратил на нее внимание. Глядя, как ласково и любопытно смотрит он на Ляльку, расспрашивает, где та работает, какая у нее семья, с кем остается сын, когда ее нет дома, и наконец, какие здесь развлечения и скучно или нет жить на курорте, Лиза вспомнила, что он все-таки зануда, и раздраженно поторопила их: «Уборщица ждет двери закрывать!»
По лестнице они спускались впереди Лизки, не оборачиваясь, и пока она бегала, искала уборщицу, исчезли.
На следующий день Лялька пришла небрежная, долго крутилась возле книжных полок.
— Не мешай! — то и дело одергивала ее раздраженно Лиза. — Что ты крутишься, как перед зеркалом?.. Отойди отсюда… Сними те книги!.. Туда не садись!
Наконец, роясь в книгах, спросила:
— Ну, что… как вчера?
Подруга фыркнула смешливо — оказывается, им помешал ее ревнивый возлюбленный: он ждал неподалеку, отозвал ее в сторону, и Алексей Иванович крикнул: «Ну, я пойду — теперь вам, наверное, не страшно!»
— А ты что, врала, что тебе страшно?
— Ага! Что у нас очень темная улица! Ха-ха! Если бы ты видела, как злился Женька! Я думала, он меня побьет! Я же, говорю, по-моему, тебе не мешала, когда ты…
Глядя в маленькое зеркало в выдвинутом ящике стола, Лизка подумала с грустным успокоением: ей ли, страхолюдине, тягаться с Лялькой!
В свой выходной Лизка стирала белье у знакомых стариков. Босиком, растрепанная и банно-красная, выскочила она во двор вылить ополоски. С улицы ее окликнул Алексей Иванович:
— Вы здесь живете?
Делая вид, что не расслышала, Лиза наспех поздоровалась.
Когда она снова вышла во двор развешивать белье, Алексей Иванович сидел на широкой каменной ограде, с интересом приглядываясь к ее работе.
— Помочь?
— А вы умеете?
Он спрыгнул во двор, принялся подавать ей белье, пробовал даже сам развешивать, смешно попуская углы, все делал как-то не так.
И во второй раз переменилось ее отношение к Алексею Ивановичу: ни досадливости, как к зануде, ни почтительного восхищения она сейчас не испытывала — только легкость и веселье от его присутствия. Ей стало совсем не важно, что она растрепана, боса, с неподведенными бровями и ресницами, в широком залатанном сарафане.
Он спросил, почему она его не приглашает в дом.
— А это не мой дом!
— Как — не ваш? А где же ваш дом?
— Тут близко.
— А почему вы здесь стираете?
— Так просто — попросили старики, сами не могут.
— Они вам заплатят?
— На том свете горячими угольками!
— Они вам родственники?
— Может быть. Не знаю. Нет, наверное.
Он посмотрел на нее сбоку, с любопытством, пожалуй, одобрительным.
— Вы обедали? — спросил он, когда они уже шли по улице.
— Пока еще нет.
— А разве они вас не покормили? — еще раз полюбопытствовал он.
— Сами-то еле перебиваются — еще меня кормить!
Она чувствовала себя легко и уверенно и отвечала коротко, с небрежностью.
— А знаете, я еще тоже не обедал. Давайте поедим с вами по-студенчески: купим чего-нибудь в гастрономе и где-нибудь в сквере слопаем!
— А как же санаторный режим?
— А! Сколько можно!
Он рассказывал ей о местах, в которых пришлось ему побывать, путешествуя, — о реках шириною в каких-нибудь двадцать метров, но которые перейти почти так же невозможно, как расплавленный металл; о торопливой летней жизни тундры; о том, как ходил он вдвоем с другом месяц в горах и каким открылся ему мир. А она представляла свой тот давний единственный поход в горы, и все то, чего не помнила она осознанно, — тот воздух, то небо, — отсветом особенной бескорыстной, свежей радости падало и на его рассказы, и на него самого, и на нее сегодняшнюю.
Уходя, он спросил, во сколько она кончает работу.
— Если вы не возражаете, я зайду за вами. Может, погуляем немного, поболтаем, расскажете мне что-нибудь. А то все я да я говорю, у вас уж, наверное, в голове мешанина от моих рассказов!
