Ричард Бротиган - Лужайкина месть
Я видел линию ее тела, ничем не прерываемую, от головы до пят. Выглядело как-то странно. Возможно, потому, что было уже слишком поздно.
— Чего ты хочешь? — спросила она.
— Я хочу кофе, — сказал я. Какой все-таки дурацкий ответ, когда кофе, опять кофе — совсем не то, чего действительно хочешь.
Она посмотрела на меня и вновь повернулась в профиль. Мой приход ее вовсе не радовал. Пусть наша великая медицина доказывает, что время лечит. Я скользнул глазами по безупречной линии ее тела.
— Может, ты тоже выпьешь кофе? — спросил я. — Давай поговорим. Мы не разговаривали уже тысячу лет.
Она поглядела на меня и опять повернулась в профиль. Я все глядел на линию ее тела. Плохи дела.
— Слишком поздно, — сказала она. — Завтра мне рано вставать. Хочешь кофе — там растворимый на кухне. Я пошла спать.
Свет на кухне еще горел. Я заглянул через коридор на кухню. Мне вовсе не хотелось идти на очередную кухню и готовить очередной кофе для себя самого. Вообще расхотелось идти в чей-либо дом и просить кого-то о кофе.
Я понял, что прошедший день обернулся каким-то странным паломничеством — хотя я вовсе этого не хотел. По крайней мере, хоть на этом столе я не обнаружил банки кофе и пустой белой чашки с ложечкой.
Говорят, весной голова молодого мужчины заполняется фантазиями о любви. Останься у него чуть больше времени — кто знает, может, там хватило бы места и на чашку кофе?
УТРАЧЕННЫЕ ГЛАВЫ «РЫБАЛКИ В АМЕРИКЕ»: «РЕЧУШКА РЕМБРАНДТА» И «СТОК КАРФАГЕНА»
Две эти главы потерялись в конце зимы — начале весны 1961 года. Я их искал, но нигде не мог найти. Понятия не имею, почему не переписал их заново, как только понял, что они потерялись. Загадка, что и говорить, — но я этого не сделал, и теперь, восемь лет спустя, я решил вернуться в ту зиму, когда мне было двадцать шесть, я жил в Сан-Франциско на Гринвич-стрит, был женат, у меня недавно родилась дочь, а я написал эти две главы во имя видения Америки и потом их потерял. Теперь я туда возвращаюсь — посмотрим, удастся ли мне их отыскать.
Речушка Рембрандта
Речушка Рембрандта выглядела в точности, как ее название, и протекала в заброшенной местности, где зимы стояли очень гадкие. Речушка начиналась на высокогорном лугу, окруженном соснами. После этого, настоящего дневного света она, пожалуй, и не видела, поскольку, собравшись в один поток из маленьких луговых ручейков, стекала среди сосен в темную чащобу каньона, шедшего по краю гор.
Речушку наполняла маленькая форель — такая дикая, что почти не боялась, если ты подходил к воде, останавливался и смотрел на рыбок.
Я никогда не ловил ее — ни в классическом, ни даже в функциональном смысле. Да и вообще помню эту речушку только потому, что мы разбивали на ней палатку, когда уходили охотиться на оленей.
Нет, для меня эта речка не была рыбной — мы лишь брали из нее воду для лагеря, а носил ее, кажется, в основном, я. А также мыл в этой речке горы посуды, потому что был совсем подростком, и легче было заставить это делать меня, чем мужиков, что были старше и мудрее: им требовалось время, чтобы пораскинуть мозгами о том, куда могут забрести олени, а также — выпить виски, которое, судя по всему, помогало течь мыслям об охоте и других вещах.
— Эй, пацан, вытаскивай-ка голову из задницы и сделай чего-нибудь с этими тарелками, — так говорил один из старейшин охоты. Голос его до сих пор раздается на тропах охотничьего мрамора, цветного от звуков.
Я часто вспоминаю речушку Рембрандта — она была похожа на картину, что висит в самом большом музее мира, крыша которого достает до звезд, а галереям ведомо мельтешенье комет.
Ловил рыбу я в ней всего один раз.
Снастей у меня не было — только «винчестер» 30:30, - поэтому я взял ржавый гнутый гвоздь, привязал к нему белую бечевку, точно призрак своего детства, и стал ловить на него форельку, насадив на гвоздь кусок оленины; и почти поймал — выхватил из воды, но она сорвалась с гвоздя и снова упала в картину, что унесла ее прочь с моих глаз, и вернула в Семнадцатый Век, где место ей — на мольберте человека по фамилии Рембрандт.
Сток Карфагена
Река Карфаген с ревом вырывалась из-под земли: ее источник напоминал дикий колодец. После чего она заносчиво текла десяток миль по открытому каньону, а затем просто исчезала в земле. Это место называлось Сток Карфагена.
Река любила всем рассказывать (а все — это небо, ветер, деревья, что росли рядом, птицы, олени и даже звезды, как ни трудно в это поверить), какая она великая.
— Я с ревом вырываюсь из-под земли и с ревом возвращаюсь под землю. Я — владычица собственных вод. Я себе — и мать, и отец. Мне не нужна ни единая капля дождя. Поглядите на мои гладкие, сильные, белые мускулы. Я сама себе будущее!
Такие разговоры вела река Карфаген тысячи лет. Что и говорить: всем (а все — это небо и т. д.) она осточертела по самое не хочу.
Птицы и олени старались держаться от этих мест как можно дальше. Звездам пришлось занять выжидательную позицию, а ветра в этой местности стало заметно меньше; ветра испускала только река Карфаген.
Даже форель, что обитала в ней, стыдилась реки и всегда радовалась, когда приходила пора умирать. Ничего нет хуже, чем жить в проклятой хвастливой реке.
А однажды река Карфаген, по обыкновению хвалясь своим величием, на полуслове пересохла:
— Я — владычица… — И остановилась.
Невероятно. Ни капли воды больше не выходило из земли, а сток ее вскоре превратился в струйку, сочившуюся, будто сопливый пацанячий нос.
По иронии воды, вся гордыня реки Карфаген пропала, и в каньон вернулось хорошее настроение. Сюда вдруг снова слетелись счастливые птицы — посмотреть, что стало с этим местом, — поднялся сильный ветер, и даже звезды высыпали на небо пораньше — кинуть взгляд вниз и блаженно улыбнуться.
В нескольких милях отсюда, в горах бушевала летняя гроза, и река Карфаген взмолилась, чтобы ливень прилетел и спас ее.
— Прошу тебя, — попросила река, хотя от ее голоса осталась лишь тень шепота. — Помоги. Мне нужна вода. Моя форель умирает. Посмотри только на этих бедных рыбок.
Гроза посмотрела на форель. Рыбки были очень довольны тем, что всё так обернулось, хотя вскоре все они умрут.
Грозе пришлось сочинить какую-то невероятно запутанную историю о том, как ей нужно навестить чью-то бабушку, у которой сломался морозильник для мороженого, и чтобы его починить, почему-то требуется очень много дождей.
— Но, может быть, через несколько месяцев нам удастся встретиться. Перед тем, как прийти, я позвоню тебе по телефону.
А на следующий день, конечно, было 17 августа 1921 года, и съехалось множество народу на машинах, из города и прочих мест. Они смотрели на бывшую реку и в изумлении качали головами. К тому же, с собою у них была масса корзинок с провизией.
В местной газете появилась статья с двумя фотографиями: на них изображались две пустые дыры в земле, которые раньше были источником и стоком реки Карфаген. Дыры выглядели, как ноздри.
На еще одной фотографии на лошади сидел ковбой. В одной руке у него был зонтик, а другой он показывал в глубины Стока Карфагена. Выглядел он очень серьезно. Фотография должна была смешить людей, и у нее это прекрасно получалось.
Ну вот, теперь у вас есть утраченные главы «Рыбалки в Америке». По стилю они, наверное, немного отличаются, потому что и я сам сейчас изменился — мне тридцать четыре года, к тому же, в самом начале я, наверное, и написал их немного иначе. Интересно, что в 1961 году переписывать их я не стал, а дожидался 4 декабря 1969 года, почти десять лет, чтобы вернуться и забрать их с собой.
ПОГОДА В САН-ФРАНЦИСКО
Стоял облачный день, и мясник-итальянец продавал фунт мяса очень старой женщине, только скажите на милость, на что такой старухе фунт мяса?
Для такого количества мяса она была слишком стара. Может, она брала его для пчелиного улья, и дома пять сотен золотых, набитых медом пчел ждут, когда она принесет им мяса.
— Вам какого сегодня мяса? — спросил мясник. — У нас есть неплохой фарш. Постный.
— Не знаю, — ответила она. — Фарш — не совсем то.
— Ну да, постный. Сам рубил. И положил побольше постного мяса.
— Фарш — совсем не то, — сказала она.
— Ну да, — сказал мясник. — Для фарша день то что надо. Посмотрите вон туда. Облачно. У некоторых облаков внутри дождь. Я бы взял фарш, — сказал он.
— Нет, — сказала она. — Не хочу фарша и не думаю, что пойдет дождь. Я думаю, солнце вылезет, день будет прекрасный, а я хочу фунт печенки.
Мясника это потрясло. Он терпеть не мог продавать печенку старухам. Почему-то это сильно его нервировало. Ему расхотелось с ней разговаривать.
