Кохэй Хата - Госпожа Кага Сёнагон
В этот миг он почувствовал, как что-то незримо прошло сквозь него. Он схватил и крепко, обеими руками, прижал к груди еще одно платье дочери – белое с рельефным узором. В светильне раздался легкий треск, пламя окрасилось красным и вспухло. Он передвинул колено от скамеечки-подлокотника к письменному столу. Его тень на стене удлинилась и потемнела. Она стала дробиться, колебаться, дрожать. Затем пламя стало горсть тише, и тень успокоилась.
Ведь это его тень? А то, что мгновенье назад прошло сквозь него, что же было?… Тоже тень?! А-а! Он хлопнул ладонью по столу и, пристально вглядываясь в темную стену, решительно произнес:
– Никакая не Kara! Наверное, Кагэ! Тень!
И тень – его тень? – словно бы стремясь подойти поскорее, стала густеть и грациозно покачиваться, и откуда-то из мрака гардеробной женский голос явственно произнес: «Слушаю вас».
Тамэтоки взвыл и уткнулся лицом в дочерины платья. Черная его шапка свалилась на стол.
На стене в почтительной позе склонилась тень: вроде бы его собственная, только чуть-чуть потемнее. Тамэтоки отодвинул подлокотник и сел прямо.
– Kara? Сёнагон? Это ты? И…
– ?
– И ты – Наги…
Тень вздрогнула, плечи у нее побледнели. Он долго мычал, не в силах заговорить. Неужели правда?
– Выходит, эту повесть… вы вместе…
Тень не пошевелилась. Между тем пламя над светильней задрожало, моргая красными огнями. Тамэтоки замолчал тоже. И стал молча взывать к тени, чтобы она поведала ему о себе.
III
Еще до службы своей при дворе Такако, чтобы забыться как-то по смерти мужа, решила начать писать повесть. Но сперва это была повесть о знатной даме Кагаяку Хи-но мия – принцессе Сиятельное Солнце, и Хикару Гэндзи – Блистательный Гэндзи должен был выступать там красавцем юношей, мучимым неразделенной страстью к оной даме. Историю эту – в духе старинных романов «Полководец Умэцубо» или «Старший советник» – когда-то придумала самая младшая из сестер Нагико, и, скорее всего, именно в те давние дни, когда обсуждался ее сюжет, Такако допустила промах. Ну какая женщина – уж просто от того, что родилась женщиной, – не страдает жестоко в сем мире, будь она даже дама «высших достоинств», которую все с завистью прочат в государыни! Не говоря о самом Гэндзи, и от принцессы, и от всей истории с ее простоватой выдумкой веяло замшелой стариной!
Тамэтоки даже кивать перестал, внимая рассказу Нагико-Теки.
И уже именно в то время Такако загорелась желанием сочинить повесть на новый лад и принялась убеждать в этом старшую сестру и двоюродных. Вот к чему примерно свелась ее речь.
Их четверо. Они заранее намечают канву своей повести. Но только канву. Дальше пусть каждая из четырех вообразит себя этакой злоязычной старой дамой: одна, к примеру, служит у Минамото, другая – при доме Фудзивара или же во дворце государя, и так далее. Время от времени они будут сходиться и (тут уж кто когда – рассказчик, кто когда – слушатель, не суть важно) поверять друг дружке увиденное и услышанное, не выбиваясь при этом из выбранной роли: это, мол, так, а это – эдак, – и уснащать свою повесть все новыми подробностями. То есть они свяжут, переплетут разных героев разными событиями и станут писать о них как досужие сплетницы: судить и рядить и злословить всласть. В рассказе, за которым наблюдения только одного человека, все очевидно. Пишешь, словно движешься тесной тропой. А сочиняя сообща, давая простор воображению, можно с легкостью расширить круг свободного повествования, и тогда один и тот же герой сегодня в устах одной рассказчицы предстанет бесконечно прекрасным, а завтра в устах других – донельзя забавным. Ну разве не увлекательно, когда жизнь героев рождается прямо у тебя на глазах!
Ну, что ж, пожалуй… Это Тамэтоки мог понять. Но повести еще никогда не писались таким способом. И Нагико вышла из игры, несмотря на все уговоры Такако, ибо считала, что гораздо интереснее, когда все зыбко, как в тумане. И еще она говорила, что, угодив в вымышленный мир повести в роли старой сварливой фрейлины, она так освоится с нею, что привыкнет и к злословью и к старости. Даже Такако сочла это младенческим лепетом…
И все же Такако решила начать с истории Кагаяку Хи-но мия. Теперь, по смерти подруги, она стремилась вложить в образы своего рассказа ту радость от обдумывания будущей книги, что она делила с Нагико. Написала о том, как Блистательный Гэндзи впервые увидел юную Мурасаки, которую она породнила с Кагаяку Хи-но мия. В главе «Юная Мурасаки» она ухватила наконец путеводную нить повествования: Гэндзи женат, но он всеми помыслами устремлен к своей мачехе – фрейлине Фудзицубо (она и есть Кагаяку Хи-но мия, принцесса Сиятельное Солнце), и они вступают в беззаконный союз, и мачеха рождает дитя от приемного сына Такако самозабвенно играет множество ролей, она повествует, и повесть ее следует стезями головокружительных любовных страстей и жестоких борений за власть между родами Минамото и Фудзпвара, В ту пору, когда заканчивалась глава «Поездка в Сума», посвященная изгнанью Гэндзи из столицы, дочь Тамэтоки была уже в цвете славы под именем Мурасаки Сикибу.
Так и было. И все же… Тамэтоки опускает глаза в «Изборник». Вот, наглядевшись вдосталь на жизнь при дворе, дочь написала:
До чего тяжело:
Как когда-то томилась мечтой,
Стремилась сюда…
Вот он, Девятивратный дворец, —
А на сердце девятикратная смута.
Вот она притворяется, будто не умеет писать иероглифы, «не ведает ни единого знака». Ученая женщина – мишень для насмешек.
И при этом писание «Повести о Гэндзи», которую она пишет теперь для государыни Акико, слагает все новые главы, одна прекрасней другой, писание это – ее служебный долг. Правда, за это она освобождена от вседневных мелочных повинностей фрейлинской службы, но ее душевная усталость растет. Она страдает, слыша клевету за спиной. Куда бежать от всего этого? Некуда и нельзя. Срок губернаторства отца в Этидзэн давно кончился, он не у дел, младший брат ждет нового назначения, и писчая кисть дочери и сестры должна помочь им! Приблизились роды государыни Акико, и Митинага, ее заботливый отец, отдает особое приказание Мурасаки Сикибу: вести свою, личную хронику событий… Вот она вступает с Митинага в риско-ванный обмен стихами о цветах «женская краса», а вот, получив от его супруги хлопья ваты, омоченные в утренней росе хризантем,[13] чтобы смыть «старость года», она молится в стихах о ее долголетии. А когда государыня благополучно разрешилась от бремени, она повелела изготовить несколько списков «Повести», и фрейлины сшивали их в тетради под руководством Мурасаки – в присутствии самой государыни, и была во всем этом какая-то ненужная торжественность.
Меж тем временами она взирала на себя будто со стороны, и ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим. И тогда она писала: «Печалюсь о том, что все идет не так, как думалось, и эта печаль сделалась привычной и неотступной». А окружающие как раз почитали ее мягким спокойным человеком и нимало не тревожились за нее.
Ничтожная жизнь!
Сердцу моему наперекор
Сложилась судьба,
Но перед судьбою смиренно
Склонилось сердце мое.
Не прикажешь сердцу.
Какая бы судьба ни досталась,
Со всем смирится.
Я все это понимаю,
И все же понять не могу.
Мне ли вчуже глядеть,
Как резвится беспечно
Стая уток в пруду?
Сама – из тех, кто плывет
По водам горестной жизни.
К такой Мурасаки стала понемногу тянуться Косёсё-но кими.
– И еще один человек, я, – продолжил свой рассказ голос госпожи Тени, – я явилась к ней тенью и стала следовать за ней, всматриваться в ее жизнь. Точь-в-точь «божественный соглядатай», сопровождающий человека от рождения до смерти.
– Да такое… – и Тамэтоки, не сводя взора с Тени, запутался в словах: – Нет… этакое дело… она должна была сказать «нет», однако могла ли та, то есть Мурасаки Сикибу, поверить в…
Это бормотание – нелепое после всего, что он узнал, – рассмешило госпожу Тень.
«Возможно, невозможно… Обратите этот вопрос к самому себе!» – отвечала она. Выходит, у дочери была собеседница. Наперсница, близкая, словно собственная тень. Не сотворенная воображением героиня из повести, а возникшая к жизни непосредственно, рядом с нею, и меж ними шла, вероятно, не зримая ни для кого, бесконечная беседа. И тогда – не во мраке ли души его, не из самых ли глубин мрака всплыли слова: «Мое „я" – это тень, блуждающая в пространствах вашей души». Сказав это, тень Нагико замолчала.
Подруга безмятежного детства и задушевный товарищ в полной печалей придворной службе, Нагико и Косёсё-но кими не были слишком похожи в жизни. Но в сознании Мурасаки время сгладило все несходства. Они сделались равно дороги сердцу.
Отлучаясь домой из дворца, Косёсё-но кими и Мурасаки то и знай обменивались письмами и стихами. А живя в одной комнате, любили убирать друг дружке волосы. Экая странная дружба, – случалось, подтрунивал над ними Митинага. И правда: когда Мурасаки нежно полюбила ее двоюродную сестру, как горько пеняла ей кроткая Косёсё-но кими.
