Владимир Соколовский - Превращение Локоткова
А надо признать — все это было. И что же получилось в итоге?..
Так вот — свое врастание в нужную эпоху Локотков решил начать не откладывая, сразу по своем приезде в Ленинград. Попав с последней группой экскурсантов в Петропавловскую крепость, он, улучив момент, отстал от своих и юркнул в одну из открытых камер каземата. Люди ушли, прогремели замки на дверях, погас свет. А он остался.
Сначала он сидел на полу в углу камеры, пытаясь вобрать в себя мощь огромного каменного узилища, окруженного тяжелыми свинцовыми водами. Распростертых над островом построек с множеством камер-мешочков. Слышался в темноте перестук арестантского телеграфа, скрип железных дверей, сонные стоны узников, иногда вспыхивал силуэт солдата-охранника в грубой шинели, с мятым погоном на плече. Но потом видения и слухи ушли, и Локотков понял, что кругом стоит мертвейшая тишина. Он тогда встал, начал ходить по камере, стукать в стены, пытаясь взбудоражить себя. Не хватало и зрительных ощущений, и Валерий Львович впервые пожалел, что не курит — тогда можно было бы через какие-то промежутки времени зажигать спички, и так скоротать время до рассвета, до времени, когда пойдут экскурсанты. Вскоре он опять скрючился, зябко сжался в углу. Локотков был уже близок к обмороку, когда услыхал: запели где-то вдали, перекликаясь сладчайшими своими голосами, две флейты-пикколо. Мелодия их, чистая и отрывистая, быстро потерялась в гуле других инструментов: барабанов, валторн, медных тарелок. Где-то рядом шла История, тяжко и устало ступая. Она шла далеко от крепости, своей длинной, ухабистой и непонятной дорогой. Что для нее была какая-то тюрьма? Песчинка, пустяк, сущая чепуха. Но сами шаги, перекличка сопровождения долетали сюда четко, резонировали, отталкивались от стен, и исчезали, поглощенные черным пространством темницы. Души узников журавлями метались под сводами, роняя невидные белые перья. Они осыпали скорчившегося в первобытной мгле Локоткова, и он чувствовал, как удары его пульса сливаются постепенно с ударами дальнего тамбурмажора. Разговор нищих на папертях, газетная кутерьма, перекличка на плацах дальних линейных батальонов, утренний чахоточный кашель бомбиста-динамитчика… Уловлено в то мгновение было главное — язык Истории той эпохи, и теперь Валерий Львович ощущал себя в непривычной роли — как бы переводчика с этого языка, подобно тому, как в сказках существуют переводчики с птичьего или звериного. Сердце его набухло, вспучилось, сделалось огромным, и теперь, пульсируя и сжимаясь, словно бы выскочило из слабой грудной клетки хозяина и билось одиноко в темном тесном закутке, оглушало своим шумом камеру. Чего-нибудь страшнее тех полусуток он не мог себе представить.
Ночь, проведенная в крепости, осталась в локотковской памяти и еще по одной причине: вернувшись тогда из командировки и пообщавшись с научным руководителем, он понял, что гораздо лучше, тоньше, обостреннее понимает дух того времени, той эпохи, где побывал, вообще — лучше чувствует Историю, нежели этот лысый схоласт, напичканный директивами, цифрами и анекдотами. Одно огорчало порою: героя своего исследования он так и не почувствовал как человека, тот так и ушел от него неощущенный, заслоненный выкладками, документами, учеными словами. «Ну, Бог с ним, это ли главное!» — стал со временем думать Локотков, и совершенно в том уверился. Легко, блестяще защитился, легко вошел в авторитет, вообще легко жил, отлично сознавая, что будущее за ним.
И — пожалуйста, где оно теперь, будущее?
6
Бродя бездумно по коридорам, Локотков — нечаянно, не нечаянно ли — вышел к дверям бывшей своей кафедры. Постоял: надо ли заходить? А может, не так все страшно, и обойдется?
Лаборантка была новая, незнакомая, она совсем не знала его, начала что-то высокомерно выяснять у него, приняв, видимо, за студента-заочника, а услыхав: «Я Валерий Львович Локотков, бывший преподаватель», — испугалась, взмахнула кулачками, закрываясь, убежала в свой уголок и стала быстро-быстро печатать на машинке. «Вот оно как, — невесело усмехнулся он. — Я тут, оказывается, превратился в легенду, вроде Джека-потрошителя».
Внешний вид кафедры нисколько не изменился. Деловой порядок, обшарпанные столы, среди них и бывший его, локотковский. Глянул расписание консультаций: все те же и они же… Деловые, ухватистые ребята и растяпки, строгие современные женщины, себе на уме, и бабенки-простушки, молодежь и седовласые старцы, одни более, другие как-то менее способные к науке — ну, так что ведь поделаешь, так было испокон веков! Друзья и подруги дни моих златыя…
Прозвенел звонок, начался большой перерыв-пересменка, и кафедра ожила, стала заполняться преподавателями. Явление Локоткова взбудоражило их: к нему подходили, здоровались, спрашивали, когда приехал, — с виду равнодушно, не выказывая внутренней заинтересованности. Он был оттуда, из другого мира, до которого никому из этих людей не было дела, разве что досужий интерес. А интерес держался, и крепкий, никто не мог решиться удовлетворить его так, в открытую, из деликатности, непривычности ситуации — и тем не менее все чего-то ждали, никто не спешил уходить по своим делам. Ждали, в сущности, Шефа, заведующего кафедрой, — только его беседа с Локотковым могла дать информацию, пищу для толков и разговоров. В таком ожидании все томились, прели, слонялись бестолку по кафедре.
Валерий Львович тоже ждал его. И все-таки Шеф не был главным лицом, какое он хотел здесь увидеть. На кафедре должна была появиться Лиля Сушко — по расписанию у нее кончалась семинарская пара. До осуждения между ними происходило нечто вроде легкого романа, и Локотков в то время надеялся на его успешное развитие и приятные последствия в виде связи, столь же легкой и необременительной.
7
Все началось тогда с командировки в один из больших городов области. Локотков поехал туда читать лекции по линии общества «Знание», пробыл два дня, и собрался уже уезжать, как вдруг случайно вечером встретил в коридоре гостиницы Лилю. Случайная встреча сослуживцев — всегда событие в чужих местах! Тем более что Локотков в те времена считал себя не очень связанным семейными узами, а Лиля была молода и красива. Несмотря на два года совместной работы, они не были даже прилично знакомы, ибо встречались мимоходом — на пересменках, собраниях, заседаниях кафедры. Кое-что он знал о ней: здешняя, окончила столичную аспирантуру, по конкурсу попала на кафедру. Знал, что за ней пробовали ухаживать преподаватели; не знал, насколько успешно. В общем, случай свел их в гостинице, и Валерий Львович был тем весьма доволен! Оказалось, что Лиля приехала в тот город на учебно-консультационный пункт университета, принимать зачеты. Быстро оценив Лилины прелести и ситуацию, показавшуюся пикантной и обещающей, Локотков составил план своих действий, должных в итоге привести к обольщению. Первым делом повел Лилю к приятелю, директору местного музея. Они посидели там, потанцевали, и Локотков почувствовал, что Лиля тает, ей хорошо с ним. Но другу-холостяку самому приглянулась Лиля, и на намеки уйти, оставить их одних в квартире он только смеялся в глаза Валерию Львовичу, мотал головой. «Погоди же ты! Я тебе припомню!» — клокотал Локотков, когда они полночью возвращались в гостиницу. Однако и туда он шел гоголем, победителем, ибо знал: есть у Лили и двухместный номер, живет она в нем одна, и имеется твердое обещание администрации не подселять к ней никого до конца командировки. Сам Локотков жил в трехместном, с пожилыми снабженцами, и не имел никаких возможностей.
Увы и ах, все разбилось! Еще внизу, когда спрашивали ключ, выяснилось: приехала внезапно дама из высоких сфер, был серьезный звонок, и ее пришлось, за неимением других мест, поместить в Лилин номер. «Не беспокойтесь, всего лишь до завтра!» — сказала администратор. Тут все как-то быстро скомкалось, Локотков с Лилей торопливо попрощались, и разошлись. Валерий Львович сильно расстроился: что же такое, не получилось, как он задумал, редко случалось подобное! Ему показалось — Лиля тоже расстроена происшедшим, хоть и не подала вида. «Может быть, не уезжать завтра? — свербило у него в голове. — Плюнуть на все, остаться еще на сутки, чтобы после — уж никаких сожалений?..» Плюнуть-то плюнуть, думать об этом можно, и даже приятно домысливать, как и что в таком случае будет, только вот беда: взят уже поездной билет, и назначена консультация на вечер, два деловых звонка, встреча с приятелем, запланированная месяц назад еще, очень неудобно не явиться… После, в заключении, Локотков тысячу раз проклинал себя за то, что не остался. Если бы знать, как получится! А он ведь не знал, и для него еще было все светло, все впереди, когда он вернулся в город, домой, и стал ждать Лилиного возвращения. Она приехала, и они встретились, как старые друзья, немножко заговорщики, почти любовники. При первой возможности помчались в далекий, подальше от людских досужих глаз стоящий окраинный ресторан, там он впервые обнял ее, и услышал: «Только не… сейчас, ладно?.. Не… теперь, а? У меня живет теперь мама, я никак не могу, ну давай подождем немножко, до осени…» А в то время катилась весна, пахло в окраинных садах черемухой, и когда они брели из ресторана обратно в город, Валерий Львович настрадовал огромный благоухающий букет. Уже засветло подошли к ее подъезду, поцеловались крепко, простились: «Ну, до осени!» До осени… Локотков помнил еще тополь, какие-то кусты во дворе ее дома… Все это было. Не было только осени.
