Александр Торин - Времена не выбирают
16.
За день до отъезда, лодочно-туристическая группа собралась на прощальную пьянку. Набрали грибов, зажарили их на костре, кинули на сковородку картошку с луком, обильно полив её подсолнечным маслом. Николай Васильевич даже умудрился охмурить турбазовского шофёра и сгонять на УАЗике в районный центр за водкой и консервами. Все обменивались адресами, и я с некоторым испугом представил себе, как в родительскую квартиру приезжает Нина Петровна «проведать» столицу.
— А все-таки хорошо отдохнули, — подвела итог Нина Петровна. — Ну, не без приключений, но главное, что все обошлось. А какая уха наваристая получилась! Так и вспоминаются басни Крылова.
— Надеюсь, ещё встретимся, Саша, — Валерий Аркадьевич пожал мне руку. — Звоните, не пропадайте.
— Ну, ещё по одной, и фотографию на память. — Серёга суетился, прилаживая фотоаппарат на свежем пеньке. — Десять, девять, — механический затвор зажужжал. — Восемь… — Серёга подбежал к нам и присел на корточки. — Не плачь, Татьяна, Я тебе письма писать буду. В Вологду-гду. Четыре, три… Сейчас птичка вылетит!
В турбазовской столовой случился ремонт. Столы сдвинули в угол, цементную стенку расписывал странного вида мужичок в малярном комбинезоне. Поразили меня его безумные глаза, смотревшие в одну точку. Рисовал мужичок с неправдоподобной скоростью. На стене одна за другой появлялись странные рыбы с когтями вместо плавников, в лодках сидели люди-младенцы с огромными головами, покрытыми белесым пушком, а женщина на дне реки прижимала к себе ребёнка с русалочьим хвостом.
17.
Мы возвращались в Москву. Водитель рейсового автобуса попался неопытный. За городом он ещё как-то справлялся с управлением, но, доехав до кольцевой, начал нервничать. Автобус проскочил пару светофоров на красный свет, и на очередном перекрёстке врезался в чёрную «Волгу». Удар был боковым, никто не пострадал, только попадали с полок рюкзаки и авоськи. Из «Волги» вылез генерал в штанах с красными лампасами, напомнив мне о Нине Петровне, резко запахло разлившимся по асфальту бензином.
Мы с Лехой взяли рюкзаки и пошли пешком до ближайшей станции метро. Там мы распрощались, договорившись встретиться за пару дней до начала семестра и выпить пивка. Леха исчез в подземном переходе, а я закурил сигарету и решил немного пройтись.
Улица была пыльной, сталинские дома с бойницами балконов нависали над железнодорожными переездами, воздух пах металлической стружкой и горячим битумом. Из проходной выходили отработавшие смену женщины со странными причёсками. Их помутневшие и потрескавшиеся на сгибах ярко-красные босоножки, ситцевые платья с карманчиками и пёстрые сарафаны показались мне убогими.
Почему-то я начал замечать, что у окружающих меня людей странные лица. У большинства из них на физиономиях было одинаковое выражение, строгое, слегка скорбно-озабоченное, какое бывает на похоронах нелюбимого родственника. И стало вдруг душно и жутко. Дыхание моё перехватило. Время остановилось, и пришло странное чувство того, что все это уже было. Я как будто смотрел знакомое кино, виденное десятки раз: толстая бабка в грязно-зеленом сарафане остановилась и начала рыться в сумочке, полные руки её колыхались, как медузы. Из магазина вышла усталая женщина в темно-синем платье с цветочками и тяжёлыми цыганскими серьгами в ушах. Она тащила ячеистые сетки с грязно-бежевыми бумажными свёртками. Из сеток на раскалённый асфальт капала кровь, свёртываясь мутным белком.
18.
История, происшедшая тем летом, постепенно забылась под пластами времени. Время от времени что-то всплывало в памяти, каждый раз вызывая суеверное покалывание ледяных иголочек в спине. Так было, когда началась афганская война. Потом я услышал один из первых дисков «Аквариума» и вдруг вспомнил, что Миша в бреду мечтал увидеть «сны о чем-то большем». Были и ещё совпадения, всего не упомнишь.
Этим летом я наткнулся на статью, посвящённую двадцатипятилетию стыковки кораблей «Союз»-"Аполлон". Что-то там писали про то, что стыковка эта была пропагандистским актом, обошлась налогоплательщикам чуть ли ни в миллиард долларов, и вообще чудом состоялась из-за каких-то технических неполадок.
Вспомнился мне случайно встреченный американский астронавт, космос пахнущий резиной и пластиком. Четверть века! Полезла в голову всякая чепуха, про ночь, улицу и фонарь, потом подумалось, что ещё немного, и наступит старость. Я выпил рюмку коньяка, и начал рыться в картонной коробке, набитой старыми бумагами. В доисторической папке обнаружился чудом сохранившийся список участников похода и надорванная фотография, сделанная на прощальной попойке.
На старых фотографиях поражают детали. В каждой эпохе у людей своё, ни на что не похожее выражение лица. Как непривычно мы тогда одевались. Вот и герой-любовник Серёга из Воркуты. В памяти он остался совсем другим, без этого советского пробора. Таня, совсем ещё девочка, в широком ситцевом платьице и уродливых туфлях. Да и я сам, неужели я так глупо выглядел? Хоть бери и прямо сейчас посылай на стройки коммунизма. Какие странные у всех глаза, далёкие, обречённые и пустые, как будто рассматриваешь фотографии начала века. Уже прошлого, черт возьми.
И вспомнился жаркий день, старуха в зеленом сарафане, кровь, капающая на асфальт Московской улицы, пробежал озноб по спине, и дежавю, наконец, замкнулось в бесконечную временную петлю.
— Времена не выбирают, — пробормотал я. Темно-синий томик «Избранного» Кушнера стоял в книжном шкафу. — В них живут и умирают…
Я тупо смотрел на дату: 1978 год. Выходит, что тем летом Миша цитировал строчку из будущего, написанную три года спустя. Ерунда, скорее всего, это простое совпадение. Опечатка. Или, возможно, стихотворение было написано раньше и несколько лет не публиковалось.
Крепко тесное объятье,
Время— кожа, а не платье,
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки
С нас — его черты и складки,
Приглядевшись, можно взять.
Сентябрь 2000 г.
