Андрей Диченко - Культ сала
— Помню я. Там, типа, про самоуправление говорить будут, — сказал Сергей, и они двинулись к корпусу. Нужно было успеть отмыться от песка и переодеться.
Карина и Лада подружились с самого первого дня летней смены. Сейчас они зашли в кладовую, где обычно курили.
— Главное, чтобы вожатка не запасла, — каждый раз говорила Карина, собрав копну черных волнистых волос в кулак.
— Да. А то предкам доложат, потом проблемы будут! — отвечала Лада, вспоминая строгое выражения лица вожатой, учительницы математики в старших классах.
Карина первая зашла в ветхое деревянное здание, от которого всегда исходил запах сырости и гнилой соломы. Свет, исходивший из открытой двери, тут же разогнал по углам всех насекомых, в обилие проживавших в четырех стенах постройки ушедшего тысячелетия.
Карина взяла в зубы ароматную сигарету и, чиркнув зажигалкой, глубоко затянулась. Спустя минуту это же сделала Лада, смахнув каштановые кучерявые волосы, упавшие на лицо. Они курили обычно молча, лишь изредка обмениваясь парой-тройкой фраз.
— Сегодня к толстому малышу зайти нужно будет, — сказала Лада и посмотрела на дымящуюся сигарету, зажатую между двух пальцев.
— На х…? — грубо спросила Карина и, наморщив прекрасное лицо, добавила. — Подожди, к какому толстому, к Татарину что ли? Толстый же с ним в одной комнате живет…
В ответ Лада кивнула головой и присела на корточки. Подняв голову вверх, она демонстративно выпустила дым изо рта, закатив глаза.
— А нахера нам этот малолетка? — спросила Карина, доставая из сумочки флакон дорогих духов, которыми она обычно брызгала на пальцы, чтобы они не воняли табаком.
— А они там что-то прикольное придумали на День самоуправления… — произнесла Лада. Они затушили окурки о влажный пол сарая и аккуратно покинули строение.
Девушки вышли на тропинку, вымощенную гравием, и пошли как ни в чем не бывало к корпусу, обсуждая косметику, парней, дискотеки и будущее.
Внезапно их окрикнула вожатая.
Обе девочки остановились и замерли на месте.
— П…ец нам, — произнесла Карина перед тем, как Ольга Юрьевна подошла к ним и попросила дыхнуть…
Спустя пять минут нервные восьмиклассницы сидели в комнате и думали, что сказать родителям, но все это было до собрания у Татаринова…
В клубе, где пол был уставлен сплошь деревянными лавками, вожатые проверяли микрофоны. Они били по ним щелбанами, не переставая при этом говорить «раз-раз-раз», дергали разные тумблеры на старом и раздолбанном микшерном пульте. Постепенно помещение наполнялось детьми. Заходили по двое, сразу после того, как уходили из комнаты Татаринова, потому что каждой паре было назначено особое время, с разбежкой в минут пять. Дети молча садились на один из рядов и тихо, что им было несвойственно, ожидали, когда начнут свои речи вожатые, которые сидели на передних рядах и что-то обсуждали. Во всеобщей суматохе никто не замечал, что с детьми творится нечто неладное. Они сидят слишком уж тихие.
Вскоре весь зал собрался, и начались первые концертные номера. Из детей отсутствовал только Татаринов.
Пока шла торжественная часть, Татаринов взламывал дряхлую дверь медпункта. Весь потный, он, наконец, проник внутрь и кинулся к белому шкафчику, что висел на стенке справа от окна. Приоткрыв дверцу, что-то нашептывая себе под нос, взял нужные ампулы и шприц.
Спустя минуты он уже кинулся к комнате, где вожатые сегодня должны были отмечать конец смены. Он бегом влетел в пустынный пансионат, так как все были на концерте. Поднялся на третий этаж, и, к его радости, дверь по неосмотрительности была открыта.
Он сию же секунду нашел под одной из кроватей напиток, которым вожатые должны будут запивать водку, и аккуратно шприцом ввел сильное снотворное.
— Да! Да! Да! — произнес он радостно, отведя взгляд в правую сторону и устремив его на один из карманов красной кофты. — Скоро наш план осуществится! — В кармане у Татаринова находилось нечто, светящееся серо-голубым, словно мобильный телефон или неоновый фонарик…
Пока в актовом зале торжественно объявляли, что День самоуправления открыт, Татаринов уже сидел у себя в комнате на плохо застланной красным покрывалом кровати, и если посмотреть со стороны, то можно было подумать, что разговаривал сам с собой…
Однако в ладони у него лежала пирамидка, наполненная голубым свечением и напоминающая детскую игрушку…
И когда Татаринов смотрел на это свечение, глаза его каменели… Он произносил слова будто бы про себя, но знал, что пирамидка слышит его и отвечает понятными только ему сигналами…
Вожатые собрались в комнате: главный из них, Олег Сергеевич, уже открывал бутылку водки «Добрый вечер», а его коллега по работе, стройная голубоглазая студентка Галина Владимировна, наливала напиток в пластиковые стаканчики. Физрук одной из районных школ, тоже подрабатывающий вожатым, тонко нарезал хлеб и колбасу. Собрался весь воспитательный персонал, и, обсуждая детей и погоду, политику и обыденную жизнь, они начинали отмечать День самоуправления в лагере…
— Ну, за коллектив наш! — произнес первый тост Олег Сергеевич, и они выпили первый стопарь водки, запив его напитком… Кто-то пошел курить на балкон, разговоры тем временем продолжались… Затем ушел второй стопарь. За ним — третий и четвертый… Позже всех пришла Елена Андреевна, так как она задержалась на тридцать минут, разговаривая с подругой по телефону.
Когда она зашла в комнату, во взгляде ее застыл ужас. Вожатые, накачанные огромной дозой снотворного, все уснувшие или полусонные, лежали кто как, будто их умертвили смертоносным газом…
— Простите, Елена Андреевна, но кристалл требует новых душ… — Елена Андреевна не сразу узнала голос Татаринова. Она медленно повернулась и увидела смуглого мальчика, завернутого в белую простыню. За ним стоял спортсмен Давыдов Сергей, тоже в белой простыне и с топором в руках.
Вожатая вскрикнула, но после нескольких точных ударов ее кровь захлестнула коридор, застеленный старым линолеумом, с развешенными на стенках рисунками.
Ваня сидел над изуродованным трупом своей вожатой, держа перед ее лицом пирамиду, уже отдающую красным оттенком… Вскоре начали приходить другие дети. Они брали под руки спящих вожатых и выносили их на улицу, прямо на стадион, где каждый день мальчики играли в футбол…
Вожатые с дикой болью в голове начали открывать глаза. Они не могли понять, где находятся и что происходит вокруг…
Они лежали связанные, в виде круга, а по центру стоял огромный чан, украденный, скорее всего, из кухни возле столовой и наполненный за ночь водой и. Под чаном горел костер, и в нем уже почти кипела мутная вода, которую дети носили ведрами из пруда за лагерем. Чуть поодаль колонной выстроились воспитанники, завернутые в белые простыни. А прямо перед строем стоял Ваня Татаринов с кристаллом в руке, переливающимся разными цветами и завораживающим юные умы.
— Пора принести в жертву неугодных, давивших волю нашу и туманивших разум… — не своим, почти монотонным голосом громко произносил Татаринов.
— Оно требует крови! — воскликнул Татаринов и поднял одну руку вверх. Дети молча кивнули головами, и из простыней показались их руки, сжимавшие острые предметы: вилки, ножи, ножницы, остро заточенные спицы. Тела вожатых были исписаны черными маркерами — Татаринов отметил, куда лучше бить, чтобы кровь хлестала сильнее и наступала смерть…
Детские крики, которые раньше были слышны на этой площадке, сменились воплями ужаса взрослых людей. Простынки, в которые были закутаны дети, покрылись обильными красными пятнами…
— А теперь время сварить поваров! — произнес Татаринов и указал рукой на корпус столовой, в которой были привязаны к столам работники…
Часть детей с каменными лицами двинулась колонной к кирпичному одноэтажному зданию.
Колыбель Отечества
Витя подрабатывал почтальоном и был занят каждое утро в течение всей недели, кроме выходных.
Как обычно, он проснулся в половину седьмого, на скорую руку приготовил себе завтрак и стал одеваться.
Обув туфли и накинув куртку, он посмотрел в зеркало на сонное лицо, которому спустя несколько секунд земного времени кивнул в знак приветствия. Затем он открыл входную дверь и галопом понесся по грубым неотесанным ступенькам подъезда одной из панельных девятиэтажек, так удачно вписавшихся во внешний облик наших сумбурных городов.
Оказавшись на улице, он вдохнул носом сырой сентябрьский воздух и с приятным ароматом ранней осенней прохлады пошел на почту за большой пачкой газет.
На улицах, как это и полагалось для раннего утра, было совершенно пусто. Изредка проезжали машины такси, а во дворах иногда гуляли сонные жители со своими собаками. Однозначно, город спал.
