Питер Устинов - Место в тени
На последовавшую погоню сеньор де Вильясека не оказывал никакого влияния, правда, надо отдать ему должное, удерживался в седле. Бык явно обладал целеустремленностью и замечательным дыханием, а лошадь была на удивление глупым стратегом и даже пыталась покинуть арену, ударяя в барьер передними копытами.
Рога быка дважды запутывались в хвосте лошади, а толпа была до того ошеломлена, что даже не свистела. Наконец бык прекратил атаки и стоял в ярком солнечном свете, тяжело дыша. Извергся вулкан негодующих возгласов. Сеньор де Вильясека в ярости сумел остановить лошадь на противоположной стороне арены. С мрачным видом взял две бандерильи у своих помощников в кальехоне[18] и пришпорил животное со всей порожденной унижением жестокостью. Лошадь неохотно двинулась боком к центру арены. — Торо! — выкрикнул сеньор де Вильясека так, чтобы слышала вся Испания. — Торо! — выкрикнул снова он, голос его прозвучал рогом Роланда при Ронсевале, вызовом христианина неверным.
Шум утих благодаря великолепию этого вызова, его непреклонности, его благородству. На людей вызов подействовал немедленно, но, к несчастью, бык тоже услышал его и, повернув голову, увидел лошадь. Секунду спустя она тоже увидела его, и унизительная погоня возобновилась. В довершение всего мэр повернулся в седле и попытался вонзить бандерильи в спину быку. Обе, не попав в быка, упали на песок. К счастью, бык устал, и вторая погоня оказалась намного короче первой. Негодующие возгласы смешивались теперь со смехом. Сеньор де Вильясека взял у помощников еще бандерилий, сказал лошади несколько весьма оскорбительных слов и уговорил ее двинуться к тяжело дышащему быку. На сей раз его приближение к жертве было незаметнее. Он не делал попытки закричать. Вместо этого воспользовался склонностью лошади пятиться и дал ей волю, поэтому она приближалась к быку, не видя его. Бык стоял возле бурладеро, одного из четырех узких огражденных проходов в барьере, глядя на плохо оструганные доски, его черный язык был едва виден.
Тем временем как сеньор де Вильясека рассчитывал дистанцию для блестящей, триумфальной атаки, к голове быка протянулась длинная металлическая трубка. На одном ее конце был микрофон, на другом — Баярд Бруин-младший. Бык обнюхал микрофон, и Баярд, чьи взволнованные глаза виднелись над самым бурладеро, заорал в надежде побудить быка издать какой-то пригодный для записи звук. Разозленный сеньор де Вильясека жестом велел полицейским арестовать преступника, но при этом повернул лошадь мордой к быку. В ту минуту, когда он грузно свешивался вправо, указывая на Баярда обеими бандерильями, лошадь вздумала метнуться влево, и сеньор де Вильясека камнем упал на песок. Бык неторопливо подошел к нему, обнюхал, постоял над ним в бездействии, а потом среагировал на упорную барабанную дробь, которую выбивали на его спине ратанговые трости monosabios[19], повернулся, увидел лошадь и возобновил уже традиционную погоню.
Президент больше не мог этого выносить и объявил бой оконченным, приказал выпустить волов, и бык кротко убежал рысцой с арены, а тем временем сеньор де Вильясека, не стыдясь, плакал в объятьях доброго дона Эваристо, который находился в кальехоне на тот случай, если срочно потребуется соборование.
— Бык даже не убил меня! — простонал мэр.
— Еще не все потеряно, — сказал в утешение сержант Кабрера.
Прозвучали фанфары, и появился второй бык. Предварительное ознакомление показало, что это порывистое и ненадежное животное. Кордобано угрюмо разглядывал его. Бык был склонен к внезапным атакам и столь же внезапным колебаниям. Как ни странно, в его внимании к лошадям пикадоров было любопытство, а не враждебность. Получив удар пикой в спину, приближаться к ним он больше не хотел. Весь этот эпизод получился очень затянутым и безобразным, пикадоры были вынуждены медленно теснить быка к центру арены, из толпы раздавались насмешливые и негодующие вопли. В конце концов фанфары возвестили решение президента, что такого обращения с животного хватит, и пикадоры под возмущение публики с каменными лицами покинули арену. Кордобано с величественным видом подошел к президентской ложе, приподнял шляпу, поклонился, опустив подбородок на полдюйма, и попросил разрешения убить быка. Президент одобрил помигиванием эту идею, и Кордобано посвятил быка герцогине, та выгнула брови дугой, изображая трагизм, однако по выражению ее лица вполне можно было предположить, что ей на спину упала холодная капля.
Кордобано медленно подошел к избранному месту и уставился на быка. Бык придвинулся на дюйм-другой, остановился. Кордобано, стоявший, сведя вместе ступни, вызывающе выпятив бедра вперед и опустив подбородок, словно скрипач на скрипку, приготовился вознести бой с недостойным противником на уровень трагедии, если только удастся. И тут на арену ворвался жуткий порыв ветра, первый предвестник грозы. Куривший в кальехоне Рафаэлито вскинул голову и угрюмо окинул небо взглядом знатока. Пока что оно было голубым, но вдали виднелась белая тучка, черневшая но краям. Он скривил гримасу.
Порыв ветра подхватил мулету Кордобано и отнес назад, словно плащ скачущего всадника. Бык увидел это движение и побежал посмотреть, что там такое. Остановился, как вкопанный, возле Кордобано. Тот, угрюмо морщась, отвернулся от быка с полнейшим пренебрежением.
— Почему не смотришь, что делаешь? — закричали сидевшие среди зрителей голландские туристы.
Бык пошел в атаку и отбросил Кордобано корпусом в сторону.
— Что мы говорили тебе? — закричали голландцы по-голландски.
— Надеюсь, водительских прав тебе не выдали, — выкрикнул кто-то.
Кордобано испробовал серию быстрых, неудачных вероник, однако бык превосходно тормозил, но совершенно не развивал скорости, что делало эти приемы в высшей степени опасными. Раздалось несколько слабых «оле», исключительно от туристов, поскольку это слово звучало так, будто они напоминали уходящему официанту, что им нужно молоко для кофе.
— Убивай его! — закричали испанцы, понимая, что с таким коварным животным почти ничего поделать нельзя.
Однако Кордобано не хотелось этим ограничиваться. «Понтиак» превращал его в неудачника, и он стремился показать себя героем. Закончив серию пассов медиавероникой, он гордо отошел от противника с намерением исполнить несколько манолетин, во время которых тореро отворачивается от быка, поднимая мулету над рогами, когда бык проносится мимо. Первая оказалась на удивление удачной и вызвала первое полноценное «оле» за весь день. Однако по внезапно скривившемуся лицу Кордобано все поняли — во время второй произошло что-то неладное. Что именно, стало ясно, когда Кордобано повернулся. Непредсказуемый бык, внезапно мотнув головой, сорвал зад брюк матадора и теперь, чувствуя какую-то помеху, расхаживал по арене, пытаясь стряхнуть с рога кусок зеленого шелка.
— Чудо, до чего непристойно! — воскликнула герцогиня, поднеся к глазам лорнет.
— Поистине, он сложен, как древнегреческий бог, — прошептала графиня.
Держаться с прежней надменностью бедняге Кордобано было трудно. Испанская публика готова созерцать голый зад, если поединок превосходный, но северные делегации с их более обостренными представлениями о неприличии заливались неудержимым смехом, некоторые дамы то хихикали, как школьницы, то старательно изображали оскорбленную стыдливость.
Стоило Кордобано шевельнуться, непрочная ткань раздиралась еще немного, и знаменитая кинозвезда сменила темные очки на другие, с более сильными линзами. Оставалось только побыстрее в интересах приличия убить быка и спешить в раздевалку. Кордобано, понявший его нрав, бросил на песок мулету. Бык приблизился, и, подавшись вперед, чтобы нанести coup de grace, Кордобано почувствовал, что последний миг наступил не только для быка, но и для его брюк. Обернувшись мулетой, он принял такой торжествующий вид, какой только смел. Смертоносный удар был изящным, ловким, честным.
Один остроумный горожанин крикнул президенту:
— В интересах приличия наградите его ухом, пусть прикроется!
Президент хмыкнул, однако ничем Кордобано не наградил.
Бык Рафаэлито оказался более подвижным, какое-то время он бесцельно, сердито носился по арене.
— Fuera, fuera! — закричала толпа, уже почти по привычке. Казалось, эти быки обладали всевозможными недостатками. У первого оказался физический изъян, второй был хитрым, а третий не мог сосредоточиться. Правда, он яростно атаковал лошадей, выбросил из седла двух пикадоров, но быстро потерял интерес к своим противникам и побежал искать, кого бы атаковать еще. Гнал бандерильеров до самого бурладеро и даже ударил рогами в барьер, отчего толпа ахнула.
Рафаэлито улыбнулся и посвятил быка кинозвезде, та бросила ему розу, и он демонстративно ее поцеловал. Потом выбрал место подальше от быка, расстелил там носовой платок и встал на него. Толпа зааплодировала. Бык увидел тореро, нагнул голову и пошел вперед, но внезапный сильный порыв ветра, застигший немцев врасплох, подхватил и понес на арену отбросы их пикника, будто стаю саранчи. Промасленные бумажные обертки сосисок смешались с грязными дюссельдорфскими газетами, фольгой и даже несколькими носовыми платками. В нескольких футах от Рафаэлито в морду быку ударил поток белых и серебристых предметов, жиронепроницаемая обертка прилипла к его груди, словно огромная почтовая марка, вечерняя газета с большой фотографией канцлера Аденауэра закрыла ему глаз. Бык яростно метнулся в сторону, оставив стоявшего на платке Рафаэлито в одиночестве и безопасности. Хотя пикадоры ослабили его, бык устремился к барьеру и, совершив невероятный, чуть ли не собачий прыжок, приземлился в кальехоне.
