Александр Грязев - В рай с пересадкой
— Извините, — перебил её Рожков. — Эти господа как раз из той группы. Только немного не рассчитали и пришли раньше. Выступали перед студентами пединститута.
— О’ревуар[1], мадам, — с улыбкой сказал Селезнёв и церемонно поцеловал руку женщины.
— Архандер хиндер дергауз… — не совсем уверенно произнёс Колька.
— Он говорит, чтобы вы извинили их, и что они могут здесь подождать остальных.
Лицо администратора расплылось в любезной улыбке.
— Ой, ну что вы, что вы, пожалуйста. Раз такое дело, то пусть господа проходят. У нас всё готово.
— Их можно называть просто товарищами. Они оба из общества «Франция-СССР». Я у них работаю переводчиком. Они наш язык знают, но очень плохо.
— Мы очень рады приветствовать дорогих гостей. Милости просим.
В сияющем чистотой зале все остановились.
— Выбирайте любой столик, — предложила администратор.
— Вон там, подальше у окна, можно?
— Пожалуйста, располагайтесь. Будьте как дома, — администратор подала меню. — Выбирайте, что будет угодно. Скоро к вам подойдут.
— Спасибо.
Друзья стали изучать меню, а администратор подошла к стоящим небольшой кучкой официанткам. С заговорщическим видом зашептала одной из них:
— Валюша, эти из общества Франция-СССР. Может, из самого Парижа. Я посадила их за твой столик. Смотри, Валя, не подкачай. Чтобы на уровне. Главное — быстрота и качество. И улыбка, Валюша, улыбка. Пусть видят, что у нас тоже не хуже… Спиной сюда — переводчик.
— Поняла, Лидия Фёдоровна.
Поправив причёску, сияя улыбкой, официантка Валя, как золотая рыбка, поплыла к столику гостей.
— Добрый день, здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответил за всех Рожков.
— Что будем кушать?
— Простите, а как ваше имя? — спросил Рожков.
— Валя.
— Прекрасное имя. Очень приятно. А я — Саша. Это наши друзья из Франции. Мосье Серж и Николя.
— Очень приятно, — счастливо улыбнулась Валя. — Слушаю вас.
— Ну, а заказ наш будет таков… Я хотел бы угостить наших друзей водочкой. Она у вас есть, конечно?
— Есть. Но, может быть, коньяк или шампанское?
— Коньяк? Шампанское? — переспросил Рожков и глянул на Селезнёва.
Тот сказал какие-то непонятные слова.
— Он говорит, что это им надоело дома, во Франции.
— Архандер хиндер дергауз, — уверенно произнёс Колька.
— Мосье Николя считает, что во всём мире лучше русской водки напитка нет.
— Понятно, — улыбнулась Валя. — Водка так водка. Сколько?
— Думаю, что графинчик граммов на триста будет как раз. Дело в том, что мы долго не задержимся. У нас сейчас ещё одна встреча.
Колька после этих слов Никанорыча заёрзал на стуле и видно было, что хотел что-то сказать, но сдержался.
— Под водочку? — спросила официантка.
— Вот тут у вас рыбка…. — кивнул на меню Рыжков.
— Есть осетрина холодная, икра.
— И то, и другое на троих. Первого не надо.
— Второе что будем?
— А что вы нам предложили бы сами, Валюша?
— Так сегодня специально для вас готовили телятину с грибами в горшочках.
— Прекрасно, Валюша, пойдёт.
— У нас в большом выборе соки, напитки, минералка, чай, кофе, сусло…
— Во! — перебил официантку Рожков. — Сусло. Я уже сто лет его не пил, а они и подавно.
— Хорошо.
Когда официантка ушла, Колька набросился на Рожкова.
— Ты что, Никанорыч, обалдел?
— А в чём дело?
— Триста граммов, я думаю, — передразнил Колька. — А почему не пятьсот?
— Хватит, Коля, нам на двоих-то. Мало будет — добавим. А Никанорыч не пьёт ведь, завязал, — вмешался Селезнев.
— Давно ли?
— С января.
— Да Коля, уже полгода, как не выпил ни капельки. — Рожков достал из кармана брелок. — Вот смотри: как месяц пройдёт, так я и зарубку делаю. Пока она со мной, я не выпью, а она со мной всегда. Уловил?
— Во люди, а? Чем только не занимаются. И надолго ты себя испытать решил?
— Думаю, что надолго.
– Ну, гляди, Никанорыч, тебе жить…
К столику вновь подошла официантка Валя с графинчиком и закуской на подносе, а когда она удалилась, Колька занялся графином.
— Куда ты льёшь-то, Николя? — остановил его Рожков. — Эти фужеры под минералку.
— А куда же?
— Вот в эти стопки?
— Я думал, они под коньяк. Как-то непривычно водку такими напёрстками глушить.
— Терпи. Это тебе не Париж…
— За что поднимаем бокалы? — спросил Колька.
— А пусть Сергей Иваныч скажет, — предложил Рожков. — Хотя бы два слова.
— Зачем это? — заотказывался Селезнёв.
— Так положено. Для порядка.
— Давай, давай, мосье Серж, не ломайся. Тем более, что на тебя народ смотрит, — кивнул Колька на официанток.
Сергей Иваныч встал, прокашлялся, поправил галстук и, обращаясь к друзьям, вдруг заговорил по-французски. Да так ловко и складно, что Колька от удивления и рот раскрыл. Не менее его, видно, был поражён происходящим и Рожков.
Селезнёв говорил довольно долго.
— Во чешет. Как настоящий, — шепнул Рожкову Колька.
— Погоди, не мешай. Дай человеку высказаться.
Но Селезнёв уже закончил свою речь и протянул друзьям руку со стопкой.
— Ну, Иваныч, ты даёшь, — восхищённо сказал Колька. — Где это ты так по-иностранному насобачился-то?
— Поживёшь с моё, Коля, так ещё и не этому научишься.
— А ведь он, Никанорыч, ещё и не выпил. Что будет, если он сейчас врежет ещё пару стопарей?
— Пусть говорит. Всё равно по-французски никто не поймёт.
— А я ещё по-испански знаю, по-польски, по-чешски, — сказал Селезнёв.
— Скажи ещё, что по-японски знаешь, — засмеялся Колька.
— Знаю и по-японски, только несколько слов. Но это уже из другой оперы.
— Ну, ты даёшь, Иваныч, — удивился Колька. — Настоящий феномен.
— Полиглот, — подтвердил Рожков.
— Вот ведь сразу и обзовут.
— Я тебя не обзывал. Полиглот — человек, знающий много языков.
— Ну, тогда ещё ничего.
— А как всё-таки в жизни интересно получается, Никанорыч, — размышлял Колька. — Живёшь рядом с человеком долгие годы, ведь дядя родной, можно сказать, а совсем ничего о нём не знаешь. Расскажи-ка нам, Сергей Иваныч, что-нибудь из жизни своей.
— Не сейчас, мужики. Давайте-ка лучше заканчивать побыстрее, а то мы, гляжу, уже далеко зашли. Сейчас сюда настоящие иностранцы явятся. А нас в музее свои люди ждут. Прикинь-ка там, Александр Никанорыч, сколько мы должны будем, чтобы долго не задерживаться.
— Мы же здесь зарубежные гости. Может и платить ничего не надо, — сказал Колька.
— Ну уж нет, — запротестовал Селезнёв. — Я за счёт иностранцев жить не желаю.
— Тогда пусть Никанорыч и рассчитывается. Да вы зря погнали лошадей-то. Только ведь ещё начали. Сейчас Валюшка горшочки принесёт.
— Почему — Валюшка. Ты что — знаешь её?
— Еще бы не знать. Мы с ней в сельхозтехникуме вместе учились.
— Так ведь она тебя узнать может.
— Ну да. При таком камуфляже и родная мать не узнает. Да и много лет прошло.
— Так вот почему ты очки свои не снимаешь…
— А всё путем, — сказал довольный Колька. — Так что, мусьё Сергей Иваныч, давай и на вторую ногу.
— Давай-то давай, да с запахом неудобно в музей будет идти.
— Ха, мы же не дома. Кому тут нюхать-то? Всё равно лучше моей Клавки никто не учует. Вот недавно было. Звоню ей на работу — она чего-то задержалась. Спрашиваю, когда, мол, домой-то придёшь. А она: ты чего, уже выпил что ли? Ну, говорю, стопочку после бани принял. Нет, говорит, тут я чую, не стопочкой пахнет. Понял — нет? По проводам запах различает.
За столом конец трапезы. Ещё один графинчик в окружении горшочков. Подошла официантка Валя и Рожков стал с ней рассчитываться.
— Спасибо, Валюша. Было очень вкусно. Наши друзья остались довольны.
— Бонжур, — улыбнулся Селезнёв. — Шерше ля фам[2].
— Мсье Серж благодарит вас и желает быть всегда такой же цветущей.
— Архандер хиндер дергауз, — тоже улыбаясь, кивал головой Колька.
— На здоровье, — отвечала Валя. — Приходите ещё. Мы вам всегда будем рады.
— Непременно зайдём, — заверил Никанорыч и они с Селезнёвым пошли к выходу.
Колька задержался, допивая минералку.
— А что вы сегодня делаете вечером, Валюша? — спросил он вдруг и взял официантку за руку. Та изумленно на него глянула.
— Я сегодня… работаю до вечера. Ой, как хорошо вы говорите по-русски! Прямо как наш.
— А я и есть наш, — снял очки Колька. — Ты что, Валь, своих не узнаёшь.
Официантка резко отдернула руку и, закричав, села на стул.
Колька побежал к выходу.
— Лида! Лида! Обманули наглецы! Где Лидия Фёдоровна?! — кричала Валя.
