Валентин Новиков - До первого снега
Когда я возле кассы пересчитывал деньги, ко мне подошли Хонин со Спиридоновым.
— Идём скорее! На базу хлебопродуктов привезли бочковое пиво! — Хонин нетерпеливо потянул меня за рукав.
Я стал боком, уперся.
— Да ты, видать, злишься, что у тебя тогда кто-то вытянул деньги. А при чем тут мы? Пойдем, пивка по кружке… Жара. Теперь я сам тебя хочу угостить. Идем, пока туда народ не набежал.
У кассы теснилась шумная очередь. На нас никто не обращал внимания.
— Ну, вот и идите сами. Мне не жарко.
— Да ладно тебе. Говорю — я угощаю…
И вдруг кто-то негромко окликнул Хонина. Он быстро обернулся. Из шумевшей у кассы очереди вышел Водяной, не слеша приблизился к нам. Глаза его весело поблескивали.
Я съежился от дурного предчувствия, крепко сжал в потном кулаке полученные деньги. Ведь говорили же, что Водяной вроде многовато мне выписывает…
— Оставь его, — сказал Хонину мастер.
— Фоми-ич!.. — Хонин слегка коснулся его руки. — Я хочу его пивом угостить. Понимаешь?
— Понимаю. — Водяной поглядел на меня сверху вниз. Увидел, что я крепко держу в кулаке деньги.
— Выпьем пивка, поговорим. Рабочим человеком становится парень, — продолжал Хонин.
— Послушай, — Водяной взял Хонина за пуговицу. — Ни в этот раз, ни в какой другой его не тронь. Понял? Сам пьешь — пей, а их не приучай. Иди.
И я остался один. Хонин и Спиридонов ушли. А Водяной, даже не взглянув на меня, отправился обратно к очереди.
На другой день мы с Хониным расчищали площадку возле подкрановых путей. Хонин разговаривал со мной как ни в чем не бывало.
Я, надев рукавицы, выбивал ломом из земли старые доски, глыбы схватившегося бетона, вытягивал ржавую проволоку, затем отвозил в тачке мусор и сваливал в ров.
Время близилось к полудню. Я опрокинул в ров тачку с мусором и вдруг услышал крики и топот бегущих людей. Оглянувшись, понял: что-то произошло с башенным краном, там уже собралась толпа.
Оказалось, крановщик Спиридонов, опохмелясь утром, поднялся на кран и запустил моторы. Кран, набирая скорость, вдруг без всякой надобности покатил по рельсам к тупику.
От аварии спасла случайность: кабель за что-то зацепился, оборвался. Кран остановился.
Вскоре, узнав о случившемся, прибежали прораб и мастер. Оба поспешно поднялись на кран.
Спиридонов спал в кабине, уткнувшись в пульт управления.
Водяной в сердцах ругнулся и мечтательно произнес:
— Когда уж придет новая крановщица… Не дождусь…
6
Она вошла, когда я прибивал в прорабской плакаты по технике безопасности. Олег Иванович накануне дал мне их целый рулон и показал, где они должны висеть. Обернулся и увидел в дверях статную смуглую девушку лет девятнадцати в легкой вязаной кофте и черных спортивных брюках. Я стоял с молотком на дюралевом стуле и смотрел на нее, а она на меня. И от взгляда ее серых глаз у меня зашумело в ушах.
— Мне нужен прораб, — сказала она.
Я не успел ничего ответить. Вошел Олег Иванович.
— Вы новая крановщица? — спросил он.
Девушка кивнула.
Он протянул ей руку.
— Давно вас ждем. Как зовут?
— Аня.
— Я вот о чем хочу попросить вас, Аня… С места в карьер… Вы не поработаете две смены, пока найдем сменщика?
Аня посмотрела ему в глаза, промолчала.
— Я думаю, за неделю мы этот вопрос утрясем, — виновато продолжал Олег Иванович.
— Только не затягивайте, — помедля, ответила Аня. — Я всего-то год работаю на кране, устаю и от одной смены. И потом… я учусь в вечерней школе.
Башенный кран для меня был просто машиной, пока на нем сидел Спиридонов. Имели значение лишь исправность и четкая работа крана. С приходом Ани все изменилось. Кран как будто превратился в живое существо. И удивительно мне было, что я его почти не замечал. Двигалась туда-сюда по рельсам железная махина, поднимала плиты, поддоны, фермы и ничем, абсолютно ничем не привлекала меня.
А теперь, едва приходила Аня и, о том о сем поговорив с нами, стремительно взбегала вверх по железной лестнице, все преображалось. Кран я уже не мог отделить от нее, он стал для меня почти одушевленным.
Когда не было работы, Аня спускалась вниз, и сразу же к ней спешил Хонин. Он и до этого умел быть опрятным, а сейчас в джинсах и короткой брезентовой куртке выглядел даже элегантно. Каску он надевал только во время работы. А едва выдавался перерыв, снимал ее и привычным движением поправлял волосы.
Стоя возле крана, они разговаривали друг с другом, и все, кто проходил мимо, внимательно поглядывали на них. Я же в своей мешковатой спецовке и каске, налезающей на глаза, выглядел, должно быть, смешно и держался в сторонке. Но тоже от Ани глаз не мог оторвать.
Как-то, решившись, я подошел к ним — не посторонний же, — но Хонин сразу:
— Валера, у нас свой разговор, понимаешь…
Однако Аня не приняла его тона:
— Никакой он не свой, Валерик, просто разговор, как все разговоры.
— Ему еще площадку надо расчистить, — заметил Хонин.
— Ну идите, расчищайте вместе. Почему же он один?
Хонина ничуть не смутило ее замечание.
— У нас разделение обязанностей. Он не может делать моей работы. Ну, стало быть, пусть свою делает… Пока что он не стропальщик.
— Да, он прав, — подтвердил я, — я уже знаю, что заполнение тары следует производить так, чтобы исключалась возможность выпадения груза из тары. Тару нельзя заполнять до краев, а лишь ниже на десять сантиметров…
Аня прыснула от смеха, а Хонин покраснел.
В эту ночь я не сомкнул глаз, размышляя о жизни. До сих пор все поступки Хонина как-то мало трогали меня. Ну, работа у него, действительно, не по его амбиции, ну, с буфетчицей у него что-то там… К девчонкам клеится… Ко всему этому я был безразличен. Отчего же меня прямо-таки в холодный пот бросило, когда он взял руку Ани в прорабской?
Я вертелся в постели, как на раскаленной сковородке. Что же это получается? Я, стало быть, должен рыться в грязи, расчищать площадку, а Хонин в это время — разговаривать с Аней? Это называется — «всякому свое»?
Вошла Ольга. За окном уже угасли все вечерние звуки. Комнату заливал тихий лунный свет.
— Почему не спишь?
— Бессонница.
— И у меня.
Мы долго молчали. За окном в лунном свете блестели тополя.
— Как тихо, — сказала Ольга. — Только листья суетятся. Ты знаешь, я читала где-то, что бывают звездные тени. Только увидеть их можно в тихую безлунную ночь на белом снегу. Говорят, они синеватые, едва различимые…
И мне показалось, я затерян в безмолвном заснеженном поле. На снегу рассеянные синеватые тени. Я ощутил их хрупкую сказочную красоту, необычность их.
— У нас новая крановщица, — сказал,я.
Сказал вроде совсем обычно и совсем спокойно, но Ольга поняла.
— Красивая?
Растерялся и помедлил с ответом.
— Ага.
Я почувствовал Ольгину улыбку.
— Понятно, тебе не дает спать красивая крановщица…
— Ладно тебе…
Ольга поворошила мне волосы.
— Спи и не думай о ней.
Она уже направлялась к двери, когда я спросил:
— Скажи, зачем живет человек?
Ольга остановилась. Глаз ее я не видел.
— Это смотря какой человек.
— Я не о том.
— Ах, ты о назначении человека… Ну, тут, по-моему, все ясно. Спи.
— Нет, постой. Для себя живет человек?
— Ну уж, для себя…
— А ведь всякое удовольствие он получает только для себя, правда?
— Как будто правда. — Ольга возвратилась, подошла ближе.
— Значит, все-таки для себя.
— Слушай, что это с тобой происходит? На такие вопросы каждый должен отвечать сам. Усек? Вот и спи…
Почему Ольга пришла ко мне? Будто услышала, как рассыпался мой сон. И никакой книги не взяла.
После разговора с Ольгой, хоть и был он мимолетен, я впервые совсем не так, как прежде, взглянул на самого себя. Я подумал о том, что отношения между людьми вовсе не так просты, как казалось мне, когда я со своими одноклассниками слонялся по подъездам и парку. Тогда все представлялось ясным и несложным. Главным было — найти какое-нибудь развлечение, избавиться от постоянной скуки. А на стройке я столкнулся с другим, сложным миром.
И я решил бороться за Аню. Вступить с Хониным в смертельную схватку. Я не видел иного выхода. Правда, все преимущества были на его стороне — возраст, опыт, броская внешность; о нем говорили, что он, когда приоденется, похож на артиста. Но и на моей стороне что-то было. Что именно, я пока не мог сказать, но чувствовал, что что-то есть. Все не так просто.
И с этой мыслью я уснул.
Наверно, в ту ночь меня уже нельзя было принять за девчонку.
Утром я поднялся к Ане на кран.
Хонин, правда, пытался меня остановить:
