Владимир Ионов - Долгая дорога к храму (рассказы)
«Ну, что? Вот и аноним?» — подумал Герман.
— Галь, а где у нас Полушкин? — спросил он секретаршу по селекторной связи.
— Здрасте! Сами же ему командировку подписывали в Кострому на семинар. Скоро неделя, как он там тусуется, — ответила Галина.
— Извини, забыл. Ко мне там никто не сидит у тебя? Я пока занят.
— Интересно, чем? — съязвила она.
«Распоясалась баба! Надо убирать, — подумал Герман. — Дурак. Верно говорят французы: «не шерше жену брата и сотрудницу аппарата». Теперь придется расхлебывать… Баба вздорная и, не дай, бог, если залетела… Так,… Полушкин, значит, отпадает, если только не написал записку раньше и не попросил кого-нибудь подкинуть ее именно теперь, когда его нет в комитете… Мог он такую подлянку подкинуть?… Не похоже. Он творил и не такие гадости, но никогда анонимно… Кто же тогда?… А, вот еще Кузя знает меня со студенческих лет… Знает, как я закладывал пацанов декану… Как меня метелили за это…. «Тёмную» устраивали, сволочи… Но Кузе-то я ничего плохого никогда не сделал… Или было?.. Да, писал докладную записку помощнику декана, что они всей комнатой слушают пластинки Битлов и фарцуют тряпками… Знаем мы теперь этих «помощников»!.. Ребят отчислили с факультета на заочное отделение. Но Кузю-то оставили! И когда пацаны выгнали меня спать в туалет, он первым принес одеяло… Прошло столько лет… Так, а как он попал в комитет? Он же преподавал в ВПШ. Выгнали? Надо как-то убрать и отсюда… И Полушкина тоже. И кто еще меня знает?.. Это правило номер один — убрать всех, кто тебя знал раньше. Расчистить поляну… Чтобы ни каких сорняков! Авторитет вырастает на чистой пашне…»
— Герман Петрович! — громко включился селектор. — К вам Виктор Плешко. Говорит, по срочному делу.
— Слушай, заткнись, а! — вырвалось у Германа, вздрогнувшего от неожиданно громкого голоса секретарши. — Я же сказал: занят! Нет меня и не будет сегодня. Вызови мне машину.
— Хорошо, хорошо! — сказала она и отвлеклась на другой звонок, забыв выключить связь с шефом. И Герман услышал ее голос дальше: — Господи, так бы и сказал, что полные штаны…
— А кто там у него? — донесся из селектора голос Плешко.
— Да один сидит. Параша там анонимная у него на столе откуда-то взялась. Пишут: «пиши завещание, послезавтра тебе конец».
— Шуточки! Милицию вызывали?
— Я — не. А он не знаю. Заперся же, видишь? Трухнул, наверно. Сидит там, подмывается что ли?
«Сучка! — проскрипел зубами Герман. — Сегодня же к такой матери…»
…Я к начальнику! — бросил Герман дежурному и повернул, было, на лестницу, но тут же уперся в перекрывший ему путь металлический штырь.
— Ко мне, гражданин! — окликнул его дежурный. — У нас так не ходят. Кто вы такой и по какому вопросу?
— Я — председатель областного теле-радио-комитета, и — по личному! — с вызовом от еожиданного препятствия ответил Герман.
— По личным вопросам начальник принимает по четвергам с шестнадцати часов. Поднимите глаза — здесь все написано, — сказал дежурный таким тоном, будто не расслышал, кого он так бесцеремонно остановил.
— Ну, доложи ему, капитан, если он здесь, кто к нему идет.
— А кто к нему идет? — переспросил дежурный.
— Я же представился. Слушать надо, капитан! — начал терять терпение Герман.
— Мне слушать мало. Документы ваши, гражданин!
Герман раздраженно протянул в окошко красную книжицу удостоверения.
— Таких корочек, гражданин, в пешеходном переходе на рубь штука дают. Мне паспорт нужен, — со скрытой издевкой, монотонно ответил дежурный. Не понравился ему этот посетитель, и он позволил себе слегка помурыжить его.
— Назови-ка мне твою фамилию, капитан, и изволь доложить начальнику о моем приходе.
— С удовольствием бы доложил, гражданин. Но начальника нет на месте, и когда будет, сказать не могу. Вызван в управление на совещание. Что еще хотите?
— Фамилию свою назови! — рявкнул Герман.
— А она прямо перед глазами у вас, гражданин. Читайте, если умеете.
— Ты мне ответишь за это, хам! — буркнул Герман и выскочил из милиции к машине.
— Куда? — спросил шофер.
— Да домой, куда же еще? — гаркнул он на шоферу так, словно тот сто лет должен был знать, куда сейчас везти шефа. От окрика водила втянул голову в плечи и резко вывернул «волгу» из переулка, едва не столкнувшись там с машиной, мчавшейся по прямой.
— Тихо ты, кретин!.. Что вы все сегодня такие!?
— Да мы и сегодня нормальные. Это вы чего-то… Не с той ноги, что ли?…
— Так… Сейчас ты договоришься у меня до заявления по собственному…
— Господи, да и пожалуйста! Напугал чем…
— Напугаю так, что вернешься к себе в колхоз навоз возить.
— Да все лучше будет…
— Останови! — скомандовал Герман и вышел из машины, едва она притормозила у тротуара.
…. — Ты чего это сегодня рано, забыл чего? — испуганно спросила Фаина, прикрывая собой проход из прихожей в комнаты.
— А что? Помешал? — И не переобуваясь, Герман протиснулся мимо супруги в гостиную и оттуда в неприбранную спальню.
— Эй! Следишь-то кругом зачем? Чего случилось-то? Я что, уборщица — за тобой подтирать? — взвилась она голосом.
— Извини. — Герман опустился в кресло. — День сегодня такой… Понедельник, одним словом…
— Да ты же почти не пил вчера… С чего он у тебя такой? По работе чего? — Она села напротив.
— Да так… Ерунда какая-то… — Он достал из нагрудного кармана изрядно помятый листок, положил перед женой. — Утром на столе лежал.
— И чего? — спросила она, прочитав записку. — Может, пошутил кто? — но руки и голос у нее дрогнули.
— Не знаю. Может и пошутил. А, может, и нет, — выпали у Германа слова. — Хорошо, если это кто-то свой. Он как-нибудь проявится. А если с улицы? Ты же знаешь, что сейчас творится… Рекламный отдел мог кому-то отказать, а виноват председатель… Сколько уже случаев было в Москве! Да и не только… Сучья стала страна.
— Позвони кому-то: пусть дадут охрану.
— В милиции даже слушать не стали. Капитанишко какой-то паршивый дальше своего вонючего окошка не пустил. Так я представился ему. А представляешь, как они с другими теперь разговаривают?
— А в прокуратуру если заявить?
— Там тоже сволочь на сволочи сидит…
— Что теперь делать? — Фаина покосилась на записку. — Я Нинке Завьяловой сейчас позвоню, пусть придет.
— Кто такая Нинка Завьялова и зачем она нужна?
— Нинка — нотариус. Тут же написано: «Написал завещание?» Нинка поможет. Ты, чего, не помнишь ее? — спросила Фаина.
— Так… И здесь меня уже хоронят, — проговорил Герман, глубже усаживаясь в кресле. — Ну, давайте-давайте. Сморчок твой недоношенный рад будет: место освободилось. Слушай, а это не он так озаботился?
— Ты — дурак? — вскинулась на него Фаина.
— Наверно — дурак, если до сих пор позволяю ему бывать в нашем доме. Когда он последний раз был? Вчера днем? А вечером, значит, записочку оставил?
— Ну, ты, Бубен, совсем уже! Нужен ты ему сто лет! А мне и подавно!.. Ой, я не так сказала. Он мне сто лет не нужен. Я что, дура — шило на мыло менять?
— Это точно. Это не часы на трусы менять. Всё! Пошли все вон! Я еду на дачу. Позвони в комитет, пусть приедет машина, — распорядился Герман и резко поднялся.
— Чего ты там не видел со вчерашнего дня? Давай я лучше Нинке позвоню. О сыне бы подумал… Про меня-то уж — ладно… Чего ему оставишь?..
— Тебя с твоим сусликом! Звони в комитет, я сказал.
— А суслик-то, как ты его называешь, тебе бы больше сейчас пригодился. Он как-никак в ФСБ теперь служит.
— Машину мне! Машину! — закричал Герман на жену. — Чтобы через пять минут!..
— И пошел ты тогда! — отмахнулась Фаина. — Сам вызывай.
Герман набрал номер телефона своей приемной:
— Этот олух возле тебя трется? — спросил он Галину, не называя ее по имени.
— Какой олух? Плешко, что ли?
— Какой Плешко? Шофер где? Пусть быстро летит ко мне.
— А он заявление написал и уехал обедать, — ответила секретарша.
— Какое еще заявление?
— По собственному. Сказал: «В гробу я видел такого шефа возить». И уехал.
— Да что вы все там?! — взорвался Герман. И тут же взял себя в руки. — Слушай, он сегодня не раньше тебя появился в приемной? Не мог он подкинуть записку?
— Да вы чего, Герман Петрович? Он от руки-то пишет, как кура лапой. А к машинке и не подходил никогда… А вы чем так допекли его сегодня? Красный давеча прилетел! И сразу — заявление…
— Много будешь знать, меньше будет премия, — оборвал ее Герман. — Меня сегодня нет. — И попробовал пошутить: — А буду ли завтра, один аноним знает!
— Э-э! Типун тебе — шутить так-то!.. Отдыхай. Уж как-нибудь прикрою. И не думай не про каких анонимов. Шутки это чьи-то дурацкие.
Герман прошел в спальню, не раздеваясь, повалился на кровать, уставился глазами в потолок. «Шутки это чьи-то дурацкие»… Знать бы чьи… И кто тут больше дурак — кто пишет такие записки или кто на них так реагирует?… Вообще-то любой бы на моем месте… А что бы он делал на моем месте? Стал бы искать автора? Или задумался бы: почему?… Автора я уже пробовал вычислять. Не повезло… Теперь — почему?… Кому могут писать такие записки? Тому, кого можно этим напугать? Значит, кто-то считает, что я трухну?… А я трухнул?… Любому было бы неприятно. И я, оказывается, не железный дровосек… Ну, и не Страшила — точно… Просто — такой хреновый день… Такой трухлявый пень!.. День — пень… Что дальше? Хрень? Или кремень? А, может, ремень?.. Ой, ремня не надо!.. Премия за самый короткий роман без названия… Всего одна строка: «Не надо. Я — сама.» И думай, что хочешь. Гениальней «Черного квадрата»!
