Амели Нотомб - Антихриста
Я мечтала, чтобы они приняли в компанию и меня. И стала всюду увязываться за ними. Куда они, туда и я, и так день за днем. Да еще я постоянно встревала в их беседы. Видела, конечно, что они никогда не отвечают на мои вопросы, но довольствовалась тем, что имела – правом быть рядом, для меня и это уже немало.
Так прошло полгода, и вот однажды в веселую минуту Шанталь, отсмеявшись, произнесла убийственную фразу:
– До чего мы втроем здорово спелись!
А ведь я тоже была тут, с ними, как всегда. Мне словно всадили нож в самое сердце. Я поняла страшную истину: я никто. Меня нет и никогда не было.
Я перестала к ним липнуть. А они и не заметили, что я исчезла, как не замечали моего присутствия. Как будто я невидимка. Вот оно в чем дело!
Не важно, чего во мне не хватало: яркости или просто жизни. Факт оставался фактом: меня для них не существовало.
Вспоминать об этом было больно и противно. Но еще противнее осознавать, что с тех пор ничего не изменилось. Хотя нет – появилась Христа. Она-то меня увидела? Нет, это было бы слишком хорошо. Она увидела не меня, а мое больное место. И сыграла на нем.
Увидела девушку, которая дико мучается из-за того, что ее не существует. И поняла, как с толком использовать эту болячку, которая нарывает уже шестнадцать лет.
Она успела завладеть моими родителями, их квартирой. И наверняка не остановится на столь удачно начавшемся пути.
Снова наступил понедельник. Но Христа не пришла на занятия, и я вернулась домой одна.
Увидев, что Христы нет, мама засыпала меня вопросами:
– Она заболела?
– Не знаю.
– Как это ты не знаешь?
– Очень просто. Она мне ничего не говорила.
– И ты ей даже не позвонила?
– Я не знаю ее телефона.
– Почему же ты не спросила?
– Она не любит, когда я суюсь в ее домашние дела.
– Но телефон-то можно было спросить!
Вот уже получалось, что виновата я.
– Она сама могла позвонить, – сказала я. – Ведь у нее-то есть наш номер.
– Наверно, для ее родителей это слишком дорого. – У мамы всегда находился довод в оправдание моей, как она считала, подруги. – Адреса у тебя тоже нет? И как называется ее деревня, не знаешь? Умница, нечего сказать!
Не желая отступаться, мама попробовала прибегнуть к справочной службе:
– Семейство Билдунг в районе Мальмеди… Нет таких? Благодарю вас.
Когда пришел с работы отец, мама поведала ему о своих поисках и моей тупости.
– Чего от тебя ждать! – сказал мне родитель.
Вечер был безнадежно испорчен.
– Надеюсь, вы не поссорились? – инквизиторским тоном спросила мама.
– Нет.
– В кой-то веки у тебя появилась подруга! Чудесная девушка! – продолжала она все так же осуждающе.
– Мама, я же сказала: мы не ссорились.
Про себя я подумала: «Значит, если когда-нибудь мы с Христой действительно поссоримся, родители мне этого не простят, – придется учесть».
Папе кусок в рот не лез – ведь угощения были приготовлены для Христы.
– Может, она попала в аварию? – предположил он после долгого молчания. – Или ее похитили?
– Ты думаешь? – ужаснулась мама.
Это было выше моих сил – я ушла к себе. Родители этого не заметили.
На следующее утро Христа как ни в чем не бывало верховодила своей оравой.
– Где ты была? – напустилась я на нее.
– В каком смысле?
– Вчера вечером. Это был понедельник, мы тебя ждали.
– Ах, да! Мы с Детлефом слишком поздно пришли домой, и я проспала.
– Почему же ты нас не предупредила?
– Ох! Это что, так важно? – вздохнула она.
– Родители беспокоились.
– Как мило! Извинись за меня, ладно? – бросила она и отвернулась, оказывая, что не намерена больше терять время на разговоры со мной.
Вечером я как могла объяснила все любящим родителям. Они проявили безграничную снисходительность и сочли, что Христа поступила вполне естественно. А главное, осведомились, придет ли она в следующий понедельник.
– Наверное, – ответила я. Родители облегченно вздохнули.
– Вот видишь, – сказала мама папе, – она жива и здорова.
Через неделю Христа действительно явилась вместе со мной. Родители встретили ее с особым радушием.
«Ловко она все рассчитала», – подумала я и оказалась права.
Но насколько права, выяснилось только за ужином. Слово взял отец.
– Христа, мы с Мишель подумали и решили предложить тебе перебраться к нам на всю неделю. Будешь жить вдвоем с Бланш, у нее в комнате. А на выходные возвращаться домой, в Мальмеди.
– Франсуа, не распоряжайся, Христа решит все сама! – перебила мама.
– Да, правда, я увлекся. Ты, конечно, можешь отказаться, Христа. Но мы все трое были бы очень рады.
Я не верила своим ушам.
А наша Христа, как хорошая актриса, скромно опустила глазки и прошептала:
– Я не могу принять ваше предложение…
Я затаила дыхание.
– Почему? – огорченно спросил отец.
Она выдержала долгую паузу, а потом, будто бы с трудом преодолевая смущение, выговорила:
– Я… я не сумела бы платить за жилье…
– Ни о какой плате не может быть и речи! – возразила мама.
– Нет… я не могу. Это слишком большое одолжение…
Я была с ней согласна.
– Да что ты! – сказал отец. – Это ты сделаешь нам одолжение, если огласишься! Мы так рады, когда ты здесь. Бланш прямо не узнать! Ты для нее как сестра!
Ого! Тут уж я еле сдержалась, чтобы не расхохотаться.
Христа робко посмотрела на меня.
– Но я буду стеснять тебя, Бланш, ты же лишишься собственной комнаты.
Ответить я не успела – меня опередила мама:
– Ты бы видела, как Бланш расстроилась, когда в прошлый раз ты не пришла. Она не очень общительная, и до сих пор у нее не было друзей. Так что, если ты согласиться, для нее это будет невероятным счастьем.
– Ты осчастливишь нас всех! – увещевал отец.
– Ну, тогда я не могу отказаться, – сдалась Христа.
Ей надо было дождаться, чтобы ее еще и стали благодарить. Мама обняла благодетельницу, а та морщила нос от удовольствия. Отец сиял.
Ну а я осиротела.
Да, осиротела и получила лишнее подтверждение этому, когда после ужина мыла на кухне посуду на пару с родителем. Христа не могла нас там услышать, и я сказала:
– Почему ты не спросил моего согласия?
Я ждала, что он ответит мне просто-напросто: «Я здесь хозяин, кого хочу, того и приглашаю».
Но он выразился иначе:
– Это ведь не только твоя подруга, но и наша тоже.
Я едва не сказала: «только ваша, а не моя», но тут вприпрыжку, как резвое дитя, вошла сама Христа.
– Я так счастлива! – воскликнула она.
И бросилась на шею папе, а потом расцеловала в обе щеки меня.
– Франсуа, Бланш, теперь вы моя семья!
Вошла мама, чтобы сполна насладиться прелестной сценой. Хорошенькая, как картинка, девушка радостно смеялась, скакала на месте и обнимала обоих моих родителей, они же любовались ее девической свежестью. Только мне все это казалось дешевой комедией и было больно, что я опять осталась в одиночестве.
– А как же Детлеф? – сухо спросила я.
– Мы будем видеться по выходным.
– И тебе этого достаточно?
– Конечно.
– И он тоже будет не против?
– По-твоему, я должна у него спрашиваться?
– Браво, Христа! – одобрила мама.
– У тебя устарелые понятия! – бросил отец.
Они ничего не поняли. Я говорила не о свободе или разрешении. Просто я представляла себе, что, будь у меня страстная любовь, для меня мысль о разлуке, даже самой недолгой, была бы нестерпима. Только меч может разделить влюбленных. Но высказывать эти соображения вслух я поостереглась – засмеют.
И отчужденно смотрела, как новые родители Христы радовались моему несчастью.
Во вторник интриганка должна была съездить к себе за вещами.
А в ночь со вторника на среду я лежала в своей комнате и, упиваясь горечью предстоящей потери, в последний раз наслаждалась уединением. Увы, даже тем малым, что нам принадлежит, мы на самом деле не владеем, или, вернее, владение это столь эфемерно, что мы неизбежно всего лишаемся. Вот и у меня отнимали последнее сокровище одинокой души – свой уголок, где можно спокойно мечтать.
Спать я не могла. Все думала о том, как дорого мне то, что у меня отнимали. Эта комната была для меня заветным убежищем с самого младенчества, храмом детских игр, сценой отроческих трагедий.
Христа говорила, что моя комната ни на что не похожа. Так оно и было, и именно поэтому она была похожа на меня. В ней не висело ни портретов знаменитых певцов, ни постеров с прозрачными воздушными красавицами, пустые стены – интерьер моего внутреннего мира. Это не нарочитая строгость, не признак того, что я старше своих лет; я вовсе не старше. О моей сущности говорили не стены, а лежащие повсюду.
И этим крошечным, но драгоценным для меня убежищем я должна была пожертвовать якобы во имя дружбы – никакой дружбы не было в помине, но признаться в этом я не могла, если не хотела потерять последние крохи родительской любви.
