Кристофер Мур - Вампиры. A Love Story
— А мы точно все правильно делаем? — интересуется Томми, склонившись над котом.
— То есть ты же сама говорила, что нам следует охотиться только на больных и слабых, у кого аура черная. А у Чета аура розовая и блестящая такая.
— С животными все как-то иначе.
Джоди понятия не имеет, как там дело обстоит со зверушками. Однажды она проглотила мотылька — но тот сам в рот залетел. Джоди осознает вдруг, что зря не расспросила Илию поподробнее — ведь такой случай упустила.
— И потом, ты ведь не собираешься его убивать.
— Ну да, — растерянно произносит Томми и прижимается ртом к шее кота.
— Воф фак?
Не в силах сдержать смех, Джоди отворачивается.
— По-моему, все правильно.
— По вкуфу напоминаеф кфем для бфифья.
— Давай, действуй.
— Лафно.
Томми кусает и почти сразу же издает глухой стон. Ничего от наслаждения в этом стоне нет. Примерно такой же звук получится, если лизнуть железку на морозе. Чет сохраняет странную невозмутимость и даже не пробует сражаться за свои кошачьи права.
Наверное, это и есть дар вампира лишать воли свои жертвы, думает Джоди.
— Хватит с тебя, — произносит она.
Не отрываясь от огромного бритого кота, Томми отрицательно трясет головой.
— Заканчивай. Оставь немножко на потом.
— Не-а, — мычит Томми.
— Прекрати отсасывать у кота, Томми, — проявляет настойчивость Джоди.
— Я не шучу.
Ну, доля-то шутки в ее словах есть.
Но Томми сосет и сосет, тяжело дыша. Кожа у него слегка розовеет.
Джоди озирается вокруг и замечает на тумбочке цветочную вазу.
Она откидывает в сторону цветы и выливает воду на Томми и кота. Никакого эффекта. Кот вздрагивает и снова замирает.
— Ну ладно, — угрожающе произносит Джоди.
В руках у нее керамическая ваза, довольно-таки тяжелая.
Томми как-то приволок ее из своего магазина вместе с цветами, стараясь подлизаться. Он иногда притаскивал домой разные штуковины — из соображений подхалимажа. Разве можно требовать от парня большего — еще ни в чем не провинился, а уже вроде извиняется. Поэтому-то Джоди и ударяет Томми вазой по башке вполсилы и не со всего размаха.
Томми так и подскакивает. Кот издает протяжный вой.
Удивительное дело, но ваза не разбивается.
— Спасибо, — сипит Томми, вытирая с губ кровь.
Полукруглая отметина у него на лбу исчезает на глазах.
— Всегда пожалуйста.
Джоди не отрывает глаз от вазы. Тонкий изысканный фарфор хорош для коллекционера или для чайной церемонии, но для девушки, которой нечем больше нанести удар, керамика незаменима.
— Вкус кошачьего дыхания. — Палец Томми указывает на Чета.
На теле кота быстро затягиваются следы от клыков.
— Так и надо?
Джоди пожимает плечами.
— А какой вкус у кошачьего дыхания?
— Оставь на недельку сковородку с тунцом на солнышке — узнаешь.
Томми, уроженец Среднего Запада, думает, что всем вокруг известен вкус тунца. У Джоди, появившейся на свет в городе Кармель, Калифорния, об этом виде рыбы смутное представление. Она никогда не ела пищу бедняков и престарелых.
— Я — пас, — кривится Джоди.
Она, конечно, голодна, но не до такой же степени. Кошачье дыхание, подумать только! А питаться-то надо! На кровушке Томми долго не протянешь, а охотиться на других людей — будь они хоть трижды больные и слабые — ей противно. Уж такие попадаются гадкие и грязные! Надо все хорошенько обдумать. Какой будет их новая совместная жизнь? Все так быстро меняется, особенно после того, как Томми с приятелями расправились со старым вампиром.
— Надо будет сегодня же вернуть Чета хозяину, — озабоченно говорит Джоди.
— Твои водительские права тебе еще пригодятся. Без них нам не снять новую квартиру.
— Новую квартиру?
— Нам надо переехать, Томми. Я обещала полицейским Ривера и Кавуто, что уеду из города. Они ведь и проверить могут.
Два инспектора из отдела убийств по цепочке из трупов вышли-таки на старого вампира, а тут и до Джоди было рукой подать. Она обязалась уехать и захватить вампира с собой. Конечно, если ей разрешат.
— Как же, как же, — кисло произносит Томми.
— Значит, на работу я уже не вернусь?
Ведь не дурак же, так чего так тормозит?
— Ну почему же. Только учти, что с восходом солнца ты отрубишься. И будешь покойник покойником.
— Да уж, это создает некоторые трудности.
— Особенно если вдруг попадешь под солнечные лучи и сгоришь. Ярким пламенем.
— А разве никаких мер по технике безопасности в должностной инструкции для упырей не предусмотрено? Непорядок.
Джоди только взвизгивает в ответ.
— Да шучу я, — подобострастно скалится Томми.
— Одевайся, кошачье дыхание, — вздыхает Джоди.
— Пока не рассвело, нам кое-что нужно сделать.
Вампир Илия Бен Сапир в большой комнате изо всех сил старается уразуметь, что с ним такое. Его заключили в какой-то сосуд, где и рукой-то не пошевелить. Превращаться в туман тоже без толку — он проверял. Обычно приходится даже прилагать усилия, чтобы никуда не улетучиться, а тут ни щелочки — все герметично до безобразия. Бронза проклятая. До него долетали голоса, но он понял только, что ученица его предала. Это вызывает у него усмешку. Люди неисправимы. Разве можно ставить надежду выше голоса разума? Урок ему.
Пройдет немало дней, пока он проголодается. В неподвижности он может обходиться без крови сколь угодно долго — только бы разум в узилище не пострадал. Илия решает, что по ночам будет превращаться в туман, а днем почивать в качестве мертвеца. Надо только подождать, и время придет (а уж 800 лет существования научили его терпению). Ничего, настанет и его черед.
Пять
Император Сан-Франциско
Два часа ночи. При других обстоятельствах Император Сан-Франциско давно бы почивал на своем ложе за помойкой. Королевская стража согревала бы его своими телами, и храп стоял бы такой густоты, что и бульдозеру впору. Но сегодня уборщик из пивной на Юнион-сквер пожертвовал для услады государя чуть ли не ведро кофе с пряностями, и сон как рукой сняло. И сейчас Император и два его спутника прогуливаются по почти пустой Маркет-стрит, коротая время до утра, когда и позавтракать не грех.
— Люблю дурь с корицей, — басит Император, огромный мужик, настоящий паровоз на ножках. Его драповое пальто чернее ночи, лицо у него словно раскаленный уголь, шевелюра и борода седы и обильны. Таким количеством волос могут похвастаться только боги и безумцы.
Ханыга, самый маленький из свиты, бостонский терьер, фыркает и трясет головой. Он и сам бы не прочь полакать похлебки (пусть даже кофейной) и переложить мышкой или там сэндвичем с ветчиной, пусть только попадутся на пути. Нищеброд, самый спокойный из свиты, золотой ретривер, переступает с лапы на лапу и прижимается к ноге Императора — будто опасаясь, что с неба вот-вот посыплются утки. Этот кошмар мучает по ночам всех ретриверов.
— Повнимательнее, господа, — гудит Император.
— Случай наградил нас бессонницей, давайте же сполна используем представившуюся нам возможность, пристально изучим город (он сейчас не столь безумен, как днем) и выясним, где могут понадобиться наши услуги.
Император свято убежден, что забота о слабых — первейшая обязанность правителя, вот и вертит головой во все стороны: вдруг кто-то попал в беду. Фигляр, что возьмешь.
— Спокойно, ребятки, — успокаивает свиту Император.
Только какое уж тут спокойствие, когда так воняет кошками. Нищеброд гавкает разок и кидается вдоль по улице, его пучеглазый собрат мчится за ним. Посреди Баттери-стрит на островке безопасности рядом с бронзовым памятником лежит темная скрюченная фигура, неподалеку валяется картонка с какой-то надписью. Композиция памятника — четыре исторических персонажа у печатного станка — всегда казалась Императору комической сценкой. Словно четверо неумех пытаются сладить с дыроколом.
Вот уже Ханыга с Нищебродом тщательно обнюхивают лежащего на земле человека в полной уверенности, что где-то в лохмотьях у него спрятан кот. От прикосновения холодного носа человек шевелится — и Император вздыхает с облегчением.
Подойдя поближе, Император опознает в лежащем Уильяма-С-Большим-Котом. Они давно знакомы и даже раскланиваются при встрече, но расовые противоречия между их спутниками — котом и собаками — помешали им сблизиться.
Император опускается на колени, придавив картонку с надписью, и встряхивает бесчувственное тело:
— Уильям, проснись.
Уильям стонет. Откуда-то из-под его лохмотьев выкатывается пустая бутылка из-под виски «Джонни Уокер».
— Слава богу, живой, — рокочет Император.
— Набрался только в дым.
