Владимир Рынкевич - Пальмовые листья
Мы возразили: заниматься же надо, лекции прорабатывать- учиться же сюда приехали. И Сашка взорвался:
– Учиться? Кто же это приехал учиться? Может быть, этот Пряжкин, которому нужно только то, что нужно? Или его дружок, запасшийся шпаргалками на все пять курсов. Или наш любознательный Вася, жаждущий разгадать секрет таинственного для него числа е. Спроси любого: согласен ли он просто так, без учебы, без экзаменов получить диплом - каждый Схватит его дрожащими руками.
Я сказал, что скорее соглашусь на обратное: пусть не дают диплома, но. откроют тайны науки.
– Что касается меня,- вступил Тучинский,- то я обойдусь и без того, и без другого. Кто любит попа, кто попадью, а кто - попову дочку. А про Леньку Пряжкина я вам хохму расскажу. Он у нас в училище был старшиной батареи. Построил батарею в первый раз, хотел курсантам без мыла в душу влезть, да малость ошибся: «Я,- говорит,- Ленька, зовут меня Пряжкин». Мы как грохнули на всю казарму.
– Чему ты рад, пижон? - возмутился Мерцаев.- Лучшие офицеры Советской Армии, цвет народа, черт возьми, страшатся науки и спасаются шпаргалками.
– Саша! - возражал ему Тучинский.- Шпаргалка - высокая традиция. Весь пушкинский Лицей сдавал по шпаргалкам. Цвет народа.
– Молчу: ты меня убедил. Только стишки-то свои покажи, Левк, Не прячь уж от друзей-то. Ах, у тебя их нет? Только в жанре шпаргалок работаешь? Ну-ну. Военную радиоэлектронику по шпаргалкам не создашь.
Семаков перебил Мерцаева:
– Саш, а ты знаешь, что этот Пряжкин родом из курского села, и у него, между прочим, родители умерли от голода?
Мерцаев только метнул на него испуганный взгляд и зашагал от нас прочь.
Однажды преподаватель электронно-вакуумных приборов принес на лекцию и показал нам на ладони нечто едва различимое издали: какой-то белоголовый цилиндрик, размером в половину наперстка, если не меньше. Преподаватель, скучный подполковник, от которого мы не слышали, кроме лекций, ни слова, коротко и сухо сообщил, что перед нами очередное новое изобретение, с помощью которого опять пытаются ниспровергнуть электронную лампу.
Курс электронных ламп был скучен и прост: почти полностью его изучали еще в пионерских радиокружках, и мы, встречаясь друг с другом, иронически осведомлялись: «Ну, как там на катоде?» Никто не заинтересовался и новым изобретением. Никто, кроме капитана Мерцаева.
После лекции мы подошли к подполковнику, и Саша долго крутил в руках новинку техники. Она называлась «кристаллический» или «полупроводниковый триод». Слово «транзистор» появилось лишь через несколько лет. Подполковник неожиданно разговорился и даже проиро-низировал: «Этому триоду гарантируют миллион часов работы, но как они могли проверить?»
В то время во всем мире, наверное, не много людей понимали значение нового изобретения, и капитан Мерца-ев оказался одним из них. Он сказал преподавателю, что «мы хотим позаниматься с триодиком: характеристики снимем, в схемках попробуем»… Нам разрешили: «Курсовую, может быть, на нем сделаете»,- сказал подполковник.
Пригласили мы и Левку Тучинского, но он отвел в сторону округлившиеся глаза и сказал очень серьезно: «Что-то я не верю в будущее этого прибора». Мы с Сашкой лишь усмехнулись: сказал бы просто, что вечера у него заняты другим. Наверно, такие современные эпикурейцы сами сознают, что их уход в удовольствия есть измена человеческому долгу. Или, может быть, сознают себя больными людьми с каким-то изъяном в нервной системе, мешающим им управлять собой и сдерживать элементарные желания?
Но что говорить? Хорошо майским вечером посидеть за столиком в павильоне городского сада, рассматривая прохладное кипение пузырьков, серебрящих янтарь пива в стакане, и наблюдая, как темнеет небо над каштанами, украшенными бело-розовыми пирамидками соцветий. Или медленно бродить по главной улице, поддерживая девушку левой рукой, оставляя правую свободной для того, чтобы с щегольской небрежностью отвечать на отдание чести встречающимся солдатам и четко приветствовать офицеров, особенно старших; пригласить подругу на веранду «Кафе-мороженое», запивать холодную сладкую размазню пахучим вином «Степовi квiти»-«Степные цветы». А из открытых окон дома напротив вовсю гремит проигрыватель с усилителем - модная редкость того времени: пластинки Лещенко: «Чубчик кучерявый», «Больше я в Одессу не вернуся» и особенно близкую нам «Студенточка, заря вечерняя…»
А мы с Мерцаевым, наскоро поужинав в буфете, шли в лабораторию снимать характеристики кристаллического триода, где пахло отнюдь не сиренью, и медленно мешались потоки табачного дыма и бурые канифольные струйки от горячих паяльников. Мы сидели за длинным черным лабораторным столом, исцарапанным монтажными ножами и заляпанным ошметками олова. Перед нами качались стрелки на шкалах приборов, и зеленый луч писал на экране осциллоскопа прямоугольники, синусоиды и пилы.
– Подпаяй-ка еще емкостишку,- говорил Сашка, сдвигая в угол рта изжеванный окурок.- Радиотехника тем хороша, что здесь все видно, как в кино. Видал, фронт поехал? Паяй, как учили: больше канифоли, меньше олова.
В любом деле, даже вот в пайке, Мерцаев находил, а может быть, уже знал раньше нечто основополагающее. Помню, на первом курсе, когда мы мучились с чертежами и у каждого в кармане кителя всегда был рейсфедер, чтобы в свободную минуту тренироваться в чертежном шрифте, Сашка, как добрый фокусник, объяснил мне секрет этих букв: «Вся идея в том, что каждая буква вписывается в букву «о», и ты мысленно рисуй «о», а потом убирай лишнее…» И в новых триодах он сразу уловил их больное место - температурную зависимость, и мы осуществили, наверное, один из первых здесь эксперимент в этом направлении, проведя его хоть и варварским способом, но вполне целеустремленно: «Поднеси-ка паяльник к триодику,- командовал капитан.- Усек? Поплыла ча-стотка. Теперь приклеим сопротивление в цепь эмиттера…»
Дело шло у нас так же споро и весело, как в любой мужской работе, и если в дедовском сарае, когда строгали доски и учили и меня держать рубанок, пахло свежей сосновой стружкой, то здесь - горячей сосновой смолой - канифолью. Да и сам сверхчудесный триод был сделан из германия, рассыпанного в общей нашей матери - сырой земле.
Однажды вечером в лабораторию пришел подполковник с лаборантом, работавшим здесь и славившимся на всю академию тем, что может пробовать голыми пальцами напряжение сети. И теперь лаборант попросил у нас папиросу и заодно поинтересовался: «Сеть-то у вас верно включена?»- и продемонстрировал свое умение (большим и указательным пальцами нажал на контакты, будто нащупывая что-то, и сказал удовлетворенно: «Есть двести двадцать»). Мерцаев поднялся из-за приборов и, размахивая папиросой, обсыпая пеплом бриджи и китель, начал было рассказывать о температурной зависимости в кристаллическом триоде, но подполковник отмахнулся: «После, после». Они с лаборантом прошли в соседнюю мастерскую и занялись своей срочной работой: вытачивали оригинальные блесны для ловли щук. Когда в руках подполковника появлялась новая блесна - тяжелая эллипсооб-разная или почти прямоугольная пластинка из красной меди, вялое невыразительное лицо его разглаживалось. «Своя блесна - это своя блесна,- говорил он убежденно,- а фабричная - это фабричная».
Мы с Мерцаевым зашли посмотреть, и я вежливо поинтересовался ходом ловли. Подполковник с превосходством сельского жителя, рассказывающего горожанину об урожае, объяснил: «Километров двадцать за день дашь по берегу, постоишь по грудь в воде несколько часов, покидаешь такую вот бляху, пока руки заломит,- может, и принесешь щурят с полмешка…»-«Пойдем-ка до дому, что ли,- предложил мне Мерцаев.- Может, успеем где-нибудь пивка попить…»
На этом и закончилась наша работа в лаборатории, а вскоре начались экзамены, практика, отпуска…
В конце августа город вновь наполнился зелеными кителями, красными кантами и черными фуражками, и всюду только и слышалось: «Привет, Володь… Здорово, Саша… Ну, как там, на катоде?» Или девичье: «Чорти шо! Левка приехал!» В городском саду в это время расцветали, розы, специально посаженные садовниками к этим дням, когда в городе праздновалась очередная годовщина освобождения от фашистской оккупации. Роскошные розы разных размеров и расцветок сияли на клумбах, напротив летнего ресторана, в котором мы, перебивая друг друга, делились отпускными впечатлениями. Кто о футболе - и тогда звучали знаменитые имена-клички: Чепец, Бобер, Дема; кто о концерте Клавдии Шульженко, о том, как трудно было купить билет у спекулянтов, о новой ее песне -«О голубка моя». Эта песня пришла с далекого, редко вспоминаемого острова Кубы, и Мерцаев, прослушав песню, сказал: «Этот народ еще скажет свое слово». Рассказывал о своем и Левка Тучинский: «Остались мы с ней в машине. Ночь, на улице никого. Вдруг дворничиха-татарка выходит из ворот…»
