Уильям Голдинг - Негасимое пламя
— Скажут, что чернь должна знать свое место и не лезть туда, куда ее не пускают для ее же блага. Лучше вам держаться тут, а то, не ровен час, какой-нибудь старшина угостит линьком за безделье.
— О нет, не посмеет! Не одежда делает джентльмена джентльменом. Зато мне удобно, тепло и сухо. Можете вы сказать то же самое о себе, сэр?
— Нет, не могу. Увы — я не на столь короткой ноге с судовыми офицерами.
— Не понял?
— Я обязан следить за подчиненными, и мне некогда водить дружбу с флотскими, чтобы те наряжали меня в матросские робы. Простите, мне пора.
Олдмедоу вышел из салона, ловко придерживаясь руками за леера и вьюшки. Похоже, ему хотелось избежать ссоры. Вообще-то он добрый малый, но в его словах слышалась нотка раздражения. Неудивительно — по мере разрушения судна росла опасность, которой подвергались наши жизни, а вместе с ней портились как характеры пассажиров, так и отношения между ними. Начались трения. Мистер Брокльбанк, который раньше смешил, теперь начал раздражать. Пайки — мать, отец, дочери — похоже, перессорились между собой. Мы с Олдмедоу…
Эдмунд, держи себя в руках!
Я выглянул из огромного окна. Море изменилось: суровое, покрытое до самого горизонта белыми барашками, которые пытались нас догнать, но исчезали, поглощенные бурунами. Ровный ветер перемежался резкими порывами, швыряя водяную пыль над волнами, которые бежали мимо, быстрее хода корабля.
Я невольно передернулся. Оживленный переодеванием в моряцкую форму, я не заметил, как ощутимо похолодало — даже здесь, в салоне.
Открылась дверь. Я оглянулся. Маленькая миссис Брокльбанк, не сводя с меня взгляда, вошла в салон и остановилась, уперев руки в бока.
— Вы что себе позволяете?
Я поднялся на ноги. Она взвизгнула:
— Мистер Тальбот! Я не узнала… Я не…
— За кого же вы меня приняли, мадам?
Несколько секунд она глазела на меня, разинув рот, потом развернулась и убежала. еще через секунду я расхохотался. Хоть она и милая крошка, но мне пришлось бы несладко, если бы все не разъяснилось — так что встречают и впрямь по одежке.
Я посмотрел на море. По стеклу барабанил дождь, ветер опять сменил направление. Барашков стало меньше, но на волнах они держались дольше. Показалось, что мы пошли немного быстрее. В иллюминатор что-то стукнуло. Снаружи! А, это спускали лаг. Он тянулся за кормой, все дальше и дальше. Дверь открылась, и вошел мистер Боулс, помощник стряпчего. Он стряхнул с плаща капли воды, заметил меня, но не выказал никакого удивления по поводу моего вида.
— Доброе утро, мистер Боулс.
— Доброе утро, сэр. Слыхали новости?
— Что за новости?
— Про фок-мачту. Мистер Бене и кузнец не могут взяться за работу, так что опасную идею насчет ремонта придется пока отложить.
— Я рад это слышать, поверьте! А в чем, собственно, дело?
— В угле, который необходим, чтобы разогреть металл. Корабельного запаса явно не хватит. Старший офицер проверил и доложил, что израсходовано гораздо больше, чем предполагалось.
— Что ж, хорошая новость. У капитана появится время еще раз все обдумать. А что они собираются делать?
— Нажечь побольше угля. Мне объяснили, что гнездо мачты треснуло, и только невероятная сила остывающего металла заставит дерево снова сойтись.
— Мистер Саммерс сказал мне то же самое.
— Ну да. Ходят слухи, что мистер Саммерс вовсе не огорчен нехваткой угля. Мистер Бене, напротив, недоволен и испросил разрешения проверить самому, на случай, если старший офицер ошибся. Капитан отказал.
— Неужели Бене до сих пор не понимает всей опасности своей выдумки? Ну и дуралей!
— В том-то и беда, мистер Тальбот, что он не дуралей — точнее, не совсем дуралей.
— Лучше бы строчил свои стихи, которые не могут навредить никому, кроме разве что излишне чувствительного критика. Господи, корабль разваливается, капитан мрачен, как…
— Не так уж и мрачен. Мистер Бене, отдадим ему должное, сумел поднять ему настроение.
— Мистер Боулс! Да мистер Бене — капитанский любимчик!
— Не только в этом дело. Камбершам, к примеру, не одобряет раскаленное железо.
— Так же, как и мистер Саммерс.
— И наш старый морщинистый плотник, мистер Гиббс. Он всю жизнь работал с деревом и уверен, что чем дальше от него раскаленный металл, тем лучше. Мистер Аскью, канонир, напротив, согласен. Он с горячим металлом дружен.
— Они выражаются, как типические персонажи старой комедии.
Больше я не мог усидеть на месте.
— Что ж, мистер Боулс, позвольте мне вас покинуть.
Я вышел из промерзшего салона в ветреный коридор и спустился по трапу в кают-компанию, где оказалось чуть теплее. Чарльз уже ушел. Веббер принес мне бренди. Широко расставив ноги, я встал у окна. Однако как быстро привыкаешь к хорошему! Я забыл, как чесался совсем недавно.
Снова стук в стекло. Лаг вытащили из воды.
— Вот полоумный!
В кают-компанию вошел мистер Бене.
— Кто — старшина?
— Нет бы травить со скулы! Он нам все стекла повышибает!
— Как ваш уголь?
— А, так вы уже слышали! Корабль вибрирует, словно корпус виолончели. Нам остается только ждать: углем занялся Кумбс, и все в его руках.
— А разве не в ваших?
— Я осуществляю общее командование. К счастью, Кумбс точно знает, сколько у него листового железа, а то некоторые и его бы недосчитали.
— В любом случае нежданная отсрочка должна вас только радовать — при вашей-то занятости!
— Работа заставляет меня забыть тоску, мистер Тальбот. Я вовсе не завидую вам, с вашим круглосуточным бездельем и постоянными мыслями о разлуке.
— Тронут вашим сочувствием. Но, мистер Бене, поскольку мы с вами товарищи по несчастью, помните ли вы те мимолетные часы, когда мертвый штиль заставил «Алкиону» остановиться рядом с нами…
— Каждая минута, каждый миг навеки запечатлены в моем сердце!
— Равно как и в моем. Вы, верно, помните и то, что после бала я валялся в бреду в каюте.
— Я об этом и не знал.
— Не знали? И никто вам не сообщил — даже тогда, когда ветер переменился, и «Алкионе» пришлось нас покинуть?
— «Чрезвычайное донесение», выражаясь языком адмиралтейских предписаний. Нет, я не осведомлялся о вашем положении, сэр. Я погрузился в собственное горе. Разлука с предметом любви…
— А мисс Чамли! Она-то должна была знать, что я лежу чуть ли не на смертном одре!
— Сказать по чести, после моего внезапного… перехода с одного корабля на другой — когда я поменялся с одним из ваших лейтенантов…
— Джеком Деверелем.
— …и разлуки с той, что мне дороже всего на свете, единственным утешением для меня, не считая теплой встречи вашего добросердечного капитана…
— Добросердечного! Мы говорим об одном и том же человеке?
— …так вот, единственным утешением для меня стало Искусство.
— Разумеется, вы же тогда не знали, что найдете широкое применение и вашему инженерному таланту!
— Моя муза. Поэзия. Разлука высекала из меня вирши быстрее, чем огниво высекает искры из кремня. Или наоборот.
Мистер Бене положил левую руку на стол и подался вперед. Правую руку он сперва прижал к груди, там, где, по его мнению, находилось сердце, а потом простер перед собой, указывая на море.
— Ах! Над пучиною морской —
В последний раз, в последний раз! —
Она махнула мне рукой,
И слезы капали из глаз.
Друг друга видеть мы могли:
О, взгляд ее — клинка острей!
Но расходились корабли
Среди бушующих морей.
И мачты скрип — как знак беды,
Суда качнулись на волне…
Полоска узкая воды
Бескрайней показалась мне!
— Уверен, стихи выйдут прекрасные, когда вы запишете их и исправите все ошибки.
— Ошибки? Что же задело ваш слух?
— Я заметил некоторый enjambement,[4] но дело даже не в этом. Она ведь была с мисс Чамли! Разве та ничего не сказала?
— Леди Сомерсет и мисс Чамли говорили одновременно. Они подскочили к доктору Трускотту, едва он вернулся с вашего корабля.
— Вы не слышали, о чем они беседовали?
— Как раз в это время «Алкиона» отошла, сэр Генри покинул палубу и спустился вниз, а леди Сомерсет подбежала к гакаборту и сделала вот так.
Лейтенант Бене выпрямился, поднес ко рту и на мгновение задержал сложенную ковшиком ладонь. По-женски изогнувшись, он завел руку за плечо и словно бы выкинул что-то за борт.
— Выглядит так, будто она аккуратно выплюнула что-то неприятное, мистер Бене. Простые люди в таких случаях делают то, что юный Томми Тейлор называет «в кружку схаркнуть».
— Шутите, сэр! Это был воздушный поцелуй!
— И все-таки не слышали ли вы, о чем говорила мисс Чамли?
— Я был внизу, разбирал вещи. Прозвучала боцманская дудка… Я понял, что пробил час, отпихнул Веббера и кинулся наверх — увы, поздно. Мы снялись с якоря. Боюсь, сэр, у вас не хватит чуткости, чтобы представить всю полноту разрыва между кораблями, когда снимаешься с якоря — они превращаются в два разных континента, лица друзей вмиг становятся чужими и незнакомыми, а будущее их различно и скрыто туманом. Расставание смерти подобно!
