Анатолий Знаменский - Без покаяния
Шутки шутками, а понесли… Может, и прибрехнули очевидцы насчет этих переговоров на выходе из барака, но домерз он в мертвецкой. «Не ходи, милый, на улицу гулять, там пьяных много…»
Нет уж, лучше не попадаться в лапы Дворкину с Блюденовым! Уж лучше так как-нибудь, на своей кабаржине и своих нервах держаться!
4
Когда за оконцем стемнело, звякнул с потягом наружный засов. Хохол Драшпуль, кряхтя, впер топчан. Коротенький такой, узкий дощаник на ножках, похожий на гроб. А табуретку убрал. Значит, ночевать Леньке тут, в первой.
Хотел Ленька захныкать понарошке, как делал год назад, когда числился малолеткой, но вовремя сдержался. Ведь стоял перед ним Драшпуль, не кто-нибудь! Этого слезой не проймешь, этого финкой надо бы пощекотать под девятое ребро. Закаленный рогач!
— Чего из меня сделать-то собрались? — клацнул Ленька зубами. — Тут же волков морозить можно! Переведи в другую, а? Ты ж человек, дядь Коля…
— Прыказу нема, — как-то сокрушенно сопнул Драшпуль. И снова двинул засовом с той стороны: гр-р-р!
Эх, забыл Ленька сказать насчет разбитого шнифта! Пускай бы заткнули дыру-то. Эх, раз-зя-ва!
Что же теперь делать? На топчан за всю ночь вряд ли приляжешь, зуб на зуб не попадает… А копыта от цементного пола вовсе свело, холод уже до спины добирается, крутит ее в дугу. А придет время — спрямлять станет, чтобы ровнее в гробу лежал…
Ленька перышком вскочил ногами на топчан, свил руки в рукава, попрыгал на высоте: узкие, на планках доски заиграли под кордовыми подошвами, заскрипели, веселее стало. Но Ленька от прыжков как-то разом устал, не согревшись.
Что за черт? Дыхания вроде бы не стало. Горбину и куриную грудь будто стянуло по окружности колючей проволокой, то ли распорку железную промеж них всунуло — ни вздохнуть, ни фукнуть. Вот задача! Хотел набрать воздуху на вдохе (как делал всякий раз, когда его лупили по ребрам), даже руки развел из рукавов, — нет, не получается, не работают мехи. И выдохнуть нечего, если не набрал воздуху… Что еще за напасть? Заболел, что ли? Это уж совсем плохо. Ослаб, отощал — мясо нарастет, а болеть в натуре никак нельзя: крепись, парень!
И чего тебя в первую-то засадили? В первую буйных сажают, когда нож отметут либо после мокрого дела. А ты кто?
Может, Гришка насчет первой так крикнул тогда, для понту? Чтоб глаза отвести помкомвзводу Белобородову? Может, ошибка вышла?
Ну, точно, не мог Гришка Михайлин загнать его в первую, потому что Ленька ему с первого раза услугу сделал, а может, и по душе пришелся. Надо и то учесть, что такой большой придурок своих мнений за здорово живешь, из-за какого-то отказа на вахте, не станет менять!
Знакомство их вот как вышло. Летом еще. Когда зарезали блатные бывшего нарядчика Скуришина за крохоборство и превышение власти, у начальника Кремнёва не было другого выхода, как временно поставить на эту веселую должность другого придурка. Толика из ППЧ,[7] хотя у него пятьдесят восьмая… Парень этот совсем молодой, почти ровесник Леньке, но битый, цепучий и уже с людьми успел сжиться. И — отчаянный. Говорят, он еще в комсомоле ляпнул о путях развития коллективизации в свете «Головокружения от успехов» такое, что его, как образованного, в лагеря засадили. Но тянул лямку он неплохо. И на разводе гавкать помалу приучился. И тут как раз Гришку Михайлина под конвоем привели на общие работы. За Тамару. Но какие там общие подконвойные, ежели у Михайлина по всем коми ОЛПам — блат? Он когда-то и на Первом пересыльном ОЛПе был старшим нарядчиком, потом в поселковой больничке, это понимать надо! Ну, Толик его сразу в свою кабинку, как именитого гостя, начали обсуждать обстановку, то да ее… А тут дневальный-шестерка тянет им обед. Обед — ничего; было, конечно, там что похавать — и побольше, и пожирнее, чем работягам. Но — каша. Обыкновенная каша, хотя и с маслом хлопковым…
Гришка только сунулся с ложкой к кастрюльке — и глазами закрутил.
— Это ты — и жрешь так, милый мой? Да какой же ты на хрен нарядчик? А ну, зови сюда повара, суку, в душу мать!
Поглядите на человека! Только еще в зону вошел, руки назад, неизвестно, куда самого завтра наладят, может, в карьер, бутняк ломать железным карандашом, а уж разоряется, командует. Да еще как!
Ну, дневальный рванул на кухню. Ему и самому интерес эту комедию поглядеть… Явился Боровец, старший повар, рыло пошире задницы, и — в колпаке. На Гришку и не глядит, что он ему, Гришка?
— Чего звал, Толик?
Но Гришка как глянул на него, так вроде подошвой к полу прижал, как клопа.
— Чем нарядчика кормишь, шмурак? Неграмотный? Не учили тебя, как баланы таскать?
Боровец отчасти струхнул — оттяжка правильная! — а глаза смеются. Понятно, ничего ему Толик сделать не сможет, если сам начальник Кремнёв возом из кухни тянет, семью в восемь рыл содержит на общие крохи да еще в институт одну сучку определил, чтобы она там хвостом вертела и благородным манерам обучалась. Но ранжир хитрый Боровец все-таки соблюдает:
— Ведь ничего ж на кухне нема, братцы, курва буду! По ордеру, окромя крупы и трески, две банки тушенки на всю ораву, триста с лишком ртов! По крошке и то не хватает. Я же вам тресочку аккуратно поджарил…
Гришка опять не дал Толику слова сказать, свое гнет:
— Ну вот ты, рогач, одну банку и принеси нарядчику, как положено: он — твой царь и Бог и воинский начальник! А сам можешь овсянку жрать — не слиняешь!
Тут уж Боровец в натуре обиделся. Никто с ним таким манером еще не толковал. Повернулся повар и пошел молчком из кабинки. Никакой тушенки он, понятно, не давал и не даст!
Толик лыбится: что, мол, Михайлин, съел? Это тебе не в Поселке командовать! Там столовая больше, целый пищеблок, да и начальство свой оборот ведет вокруг продбазы, в котел не лезет и от поваров не зависит. А мы тут на штрафном положении, брат. Кормимся тем, что упадет с господского стола.
Позеленел Гришка. Он, видишь, тоже не привык, чтобы мордатые повара ему еще и зад показывали!
А что придумаешь?
— Давай талоны на обед, — говорит спокойно.
Законные талоны нарядчики тоже получают, но дневальный по ним жрет либо меняет втихую на табачишко…
Держит Михайлин два талона на обед, спрашивает Толика:
— Есть у тебя тут фитиль подходящий? Повшивей, ну и понадежней?
А Ленька как раз у конторской помойки копался. Его и окликнули.
— Вот, — дает ему талоны Михайлин. — Иди, сынок, продавай около кухни. Да торгуйся больше, чтобы комендант увидал. Отметет — не жалей, потом накормим. Скажешь для протокола, что Боровец, мол, талоны эти дал для оборота… Смикитил? — И строго так глядит: не сожри, мол, фитиль! Сдержись! Политическое мероприятие!
Как не понять! Продажа талонов — это лагерная спекуляция, дело строго запретное. Тем более — из рук Боровца!
Подошел Ленька к столовой, в толпу, высунул из рукава талончики — а жрать самому вон как хотелось! — и нарочно под самый нос коменданта. Не успел высунуть — Драшпуль на него, как ястреб на зайца — хоп! И понес под облака…
Короче, составили в комендантской акт. Протокол и объяснение, по всей форме. Так и так, мол, старший повар Боровец, натура неприкосновенная, тем не менее занимается расхищением этой, как ее… социалистической, проще сказать — ничейной собственности. За это его не то что в карьер могут выпереть, но и новую катушку намотать, лет пять верных…
Комендант по ранжиру передает акт нарядчику. А уж следом за ним волокут шестерки в кабинку к нарядчику и повара. Толик ему акт зачитывает, а Михайлин в углу откинулся и глаза лениво прижмурил. Сидит как бог.
Старый руководитель, опытный! Этак вот он в тридцатом году мужиков в колхоз приглашал!
— Пиши объяснение, — говорит повару Толик. Вроде в шутку.
Боровец-то и сам бывалый жук. Поглядел на них протяжно, вроде как запомнить на всю жизнь хотел. И плюнул в сердцах под ноги.
— Суки вы! — говорит. — Сейчас все принесу. Подавитесь!
Через минуту сам — в белом халате, при салфетке — припер банку тушенки и еще подогрел ее и поставил на тарелку. Понял воочию, что прибыл на штрафняк именитый человек!
Акт, понятно, до времени притырили, а талон один Гришка отдал Леньке в виде премии за чистую работу. Всего и делов!
Тогда Ленька и в лицо-то Михайлина как следует не рассмотрел. А утром явился начальник Кремнёв и, будто по наущению свыше, велел Толику обратно в ППЧ сидеть с логарифмической линейкой, а Гришку — в нарядчики. Оно и понятно, разве можно такого заслуженного человека на трассе или в карьере мытарить?.. К делу должен быть каждый приставлен, где больше пользы даст, ишаки разлюбезные!
С тех пор Ленька и окусывался у его кабинки. То пол вымоет, то вроде посыльного… Да вот дурак, оголодал, селедку спер прошлой осенью из тумбочки. Не надо бы…
Спас его нынче Гришка по старой памяти, но заорал почему-то, чтобы в первую. Наверняка — для понту. А ты страдай тут. Из-за одного лишнего слова страдать приходится, вот она какая житуха кругом!
