Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне
Нужно сказать. – Мы-то готовы…
Стоял, смущенно хмурясь. Пока ничего неожиданного – да и важного не больше.
Понял вдруг, что до сих пор, спустя два года в Стяге, не умеет по-настоящему держаться со священником. Батюшка, отец Михаил, честной отец – как обращаться к нему, знает. А общаться – не умеет совсем. Говорить с ним не умеет. Все тот же зажатый растерянный мальчик в Свято-Георгиевском храме, которого заговоривший с ним священник перепугал до смерти. Можно ли было сказать отцу Михаилу вот так, как равному: “Все, что вы говорите – правильно”? Ясное дело – правильно! Он же священник.
Запутался, запутался!
Отец Михаил и сам, в смущении, отвернулся. И снова, как недавно в классе, он показался Фиме усталым натруженным мужичком – в детстве Фима перевидал таких тьму-тьмущую. Через их двор, поодиночке и небольшими стайками, со Второго механического шли отработавшие смену рабочие. И Фима разглядывал их, невольно складывая в памяти все оттенки, все черточки земной усталости: люди с механического завода, изо дня в день повторявшие одни и те же механические действия, шли медленно, механически, погружаясь в свои механические мысли, наполненные стальным шорохом цехов или тишиной тесных, с унылым видом на серые заводские корпуса, хрущевских кухонь.
Никогда раньше Фима не видел усталых священников. Разве может быть священник хоть в чем-то похож на людей с механического?
Запутался.
Отец Михаил обнял ладонью бороду и стоял так, уставившись в тушки тюков на полках. Наверное, они двое сейчас очень похоже смотрятся, подумал Фима. Все же было в этом что-то гнетущее: в душном тусклом складе вести со священником петлистый, увязающий в недоговорках и взаимном смущении диалог.
Может быть, чувствовал то же самое и отец Михаил?
– Знаешь, Фима, – сказал он, – ты приходи ко мне в Управление. Мы там с тобой поговорим. О важном поговорим.
– Да, батюшка, – с невольным облегчением отозвался Фима, но тут же переспросил.
– Куда приходить?
– В Управление патриархии.
– Ах, ну да, конечно.
– Ты ведь в Любореченске живешь?
– В Любореченске.
– Вот и приходи через недельку. На улицу Горького. Знаешь?
– Знаю, напротив “пожарки”.
– Вот и приходи.
Фима удивился:
– Как же – через недельку? Ведь сборы? Вы ведь здесь будете.
– Говорю тебе, приходи через неделю. Ну, – батюшка перешел на шутливый тон, – идем же лопаты таскать.
Они дошли до крайнего прохода, каждый отделил от общей кучи по стопке, подхватил.
– Не печалься, Фима. Все образуется, вот увидишь.
Отчислят? Или обойдется?
Когда вернулись обратно, у выхода их встретил дневальный, Сашка Калинин. Сказал:
– К вам пришли, отец Михаил, – и тут же ушел. Не хотел, наверное, оказаться в помощниках у Фимы.
За воротами, в плотно повязанных платочках, одинаково сцепив руки на животах, одинаково щурясь под солнцем, стояли старушки. Четверо. Разглядев священника в полумраке склада, оживились, как по команде рассыпали еле заметные, крупитчатые движения: переступили с ноги на ногу, тронули края платков, переложили сцепленные ладони. Та, что стояла с левого краю, самая сухонькая из них, была похожа отсюда на бабу Настю. Плечико острое, цыплячье, в пояснице надломлена слегка.
– Что ж вы, милые! – воскликнул отец Михаил. – Ах вы… В такую-то даль, а? Без предупреждения… Вот они, голубушки. И во вторник, говорят, приходили?
– Приходили, батюшка, не застали.
Гавка, устроившись на солнцепеке, с азартом похрустывал добытой таки где-то костью.
Фима поставил лопаты к створке ворот, отошел в глубь склада. Трудно было сказать, по-прежнему ли щурились старушки или теперь улыбались: глазки все так же в щелочку, высохшие рты растянуты ниточкой. Они заговорили со священником тихо и размеренно. По очереди, кирпичик за кирпичиком, принялись выкладывать привычную беседу.
– Видал, что делают? – обернулся через какое-то время отец Михаил к Фиме. – В такую даль, боже мой! С двумя пересадками. Пастыря в их хуторе нет, скончался, царство ему небесное, вот никак не назначат пока. Ты уж, будь ласков, сделай сам, хорошо?
– Конечно, батюшка.
– Ты парень крепкий. Как вытащишь все, закрой, а ключ – дневальному. Да Прохору Львовичу на глаза не попадайся.
Глядя вслед удаляющемуся по тропинке в сопровождении своих стареньких гостий отцу Михаилу, Фима несколько раз порывался окликнуть его, спросить, что ему потом делать. Но они уже скрылись за деревьями, а Фима так и не окликнул.
Если не будет официального разговора с Тихомировым, то и отчисления, считай, не будет.
Глава 3
Ее пеструю, будто покрытую цветным серпантином голову Фима заметил издалека – как только Надя вышла из маршрутки. Тоже сразу его заметила, запрыгала по-физкультурному, одновременно расставляя ноги и разводя руки над головой, схлопываясь и снова раскрываясь живой буквой “Х”.
Любит похохмить.
Сводная сестра… хотя бы какое-нибудь, самое призрачное, сходство…
Сошлись совсем неожиданно, уже после того, как ушел из их семьи. Столкнулась с ним возле штаба любореченского Стяга, стала наведываться туда по вечерам, на его дежурства. Вцепилась – будто без него и жизнь ей не в радость. Много расспрашивала о Стяге: чему учат, какой распорядок. Иногда говорила очень метко и умно. Вообще взрослая не по годам. Папаше не сдала, сдержала слово. Чудная сестрица Надя. Зачем он ей? Вряд ли когда-нибудь сблизятся по-настоящему.
Под одиноким фонарем на остановке короткое замешательство: нужно обойти лужу.
Первые здешние поселенцы. Всем в Солнечный, тут больше некуда: степь вокруг. Но в разные концы. Одним налево, другим направо. Лужа мешает разойтись. Большая такая, с раскисшими маслянистыми краями лужа – не перепрыгнуть. Морщатся, натыкаясь друг на друга, кривят рты, но глаз не поднимают. Это Фиме знакомо, в Любореченске то же самое: не любят входить в контакт наши ORANUS’ы – хмурые ротожопы. Не много их пока перебралось сюда, Солнечный только начали заселять. А будет целый поселок. Построили для тех, кто приедет работать в местных казино.
Крупье-переселенцы. Слуги азарта.
Дождавшись, пока площадка перед маршруткой освободится, Надя вприпрыжку пустилась к нему.
Лицо совсем детское, плавные кукольные линии, от которых любой недобрый взгляд, казалось бы, должен отрикошетить, не причиняя вреда. Но волосы ее – в боевом крикливом раскрасе. Мол, сама кусаюсь.
Из маршрутки, очень осторожно, вышел крепко подвыпивший человек в льняном костюме, с плотным, намертво зажатым под мышкой портфелем. Вылез, внимательно всмотрелся в пространство. Постоял, подумал. И, с каждым шагом заново приноравливаясь к гравитации, двинулся вслед за остальными в сторону коттеджей.
Надя подбежала к огромной деревянной катушке из-под кабеля, под блином которой, как под зонтом, стоял Фима.
– Здравствуй, Надя.
– Привет, бр-р-ратан.
Обняла его по-медвежьи: качнулась всем корпусом, навалилась, оттопырив локти.
– Бог с тобой, Надежда. В зоопарк тебя заберут.
Маршрутка уехала. Последняя на сегодня. Обратно придется топать пешком до трассы – по лунным загаженным пустырям в сторону плоского бетонного хребта, осыпанного редкими пупырями фонарей и силуэтами торговых палаток. Фима любил такие ландшафты.
– Спасибо, Фимочка, что позвал. Я уж и не надеялась.
– Обещал ведь. У нас принято слово держать.
– Говорил – впятером ходите. Краску взял?
Фима указал взглядом на стоявший возле него полиэтиленовый пакет:
– Взял. Другие не смогли сегодня. Вдвоем пойдем.
– Почему не смогли?
– Что за допрос? Ты не в школу милиции поступаешь.
– Я? Я ж и так спецагент! Видишь, вот, – оттопырила пуговицу на джинсах. – С виду просто пуговка, а нажму – тут же парашютисты с неба, голос президента в мегаваттных динамиках: “Кто там нашу Надю обижает?” Показать, как действует?
Провожая взглядом качающуюся фигуру, только что проплывшую мимо, Фима рассеянно улыбнулся. Надя пнула валявшийся под ногой камешек и будто вдогонку ему, этому камешку, сказала:
– Папа тоже пить начал.
Лицо у Фимы застыло.
– Который час? – он решил сделать вид, что не расслышал.
– Ему тоже тяжело.
Не сдержался:
– Почему “тоже”? Мне нормально. Как всегда. Не пойму, чего он вдруг… Раньше не пил, кажется? Сколько его помню – иногда ведь захаживал к нам – ни разу во хмелю его не видел. Который час?
Взяла за руку, сжала легонько:
– Фим…
Сердце у Ефима заторопилось. Оборвал ее:
– Ты не лезь, ладно?
– Извини, не лезу.
– Это он тебя просил?
– Что ты, Фима. Я же говорила: он не знает, что мы видимся.
Резанул рукой, показал: все, закрыта тема. Но тут же сам продолжил:
– Жил до сих пор, слава богу, без него – и дальше хочу.
Зря позвал ее. Пожалел, что позвал.
Будто угадав его мысль, Надя сказала виновато:
