Мария Рыбакова - Острый нож для мягкого сердца
А утром, отодвинув занавеску, чтобы впустить солнце в комнату, она вдруг чувствовала, что счастливее ее нет человека. У нее есть возлюбленный, Ортис, самый прекрасный на земле мужчина. Другим, может быть, он показался бы уродом, но кто сказал, что они должны глядеть на него? Достаточно того, что она на него смотрит (будет смотреть). Он – ее, их ничто не сможет разлучить; и даже если они больше не увидятся в этой жизни, то встретятся в следующей. Все утро она пританцовывала, отправлялась бродить и ходила часами, по улицам взад-вперед, а радость постепенно оставляла ее, уступая место отчаянию. Вечером глядела на открытку и пыталась с ней разговаривать, но чем дольше смотрела, тем больше понимала, что это просто картон, на котором нарисована пальма.
свадьба
Она не знала, что Ортис, не меняя обличья, снова стал рекой. Размеренная жизнь его заставила побледнеть все воспоминания о прошлом. Утром, подходя к окну, он обязательно смотрел в угол двора и щелкал языком – такой у него был обычай. Выходя из дому, дотрагивался до притолоки. Он раскладывал бумаги на столе обязательно в пять стопок, ибо нечетное число было счастливым, а четное – несчастным. В этих маленьких ритуалах проходит весь день.
Марина отказывалась верить, что он забыл ее; но открытка все не приходила. Она виделась с Катей, если рядом не было ее ухажера, читала ей послания Ортиса и толковала их по-своему, а Катя, улыбаясь, пожимала плечами. Марина знала, что та ей не верит, и уже начинала сомневаться, верить ли ей самой. Может быть, думала Марина, она сама каждый день совершает какую-то ошибку, и именно это не дает ему вернуться. Или надо просто еще немного подождать.
Кате не хотелось звать ее на свадьбу, но они так долго были подругами до этой странной выдумки с иностранцем, что никак нельзя было не пригласить ее.
– Будем надеяться, – сказала Катя жениху, – что хотя бы на нашем празднике она перестанет говорить о себе.
Действительно, когда Марина пришла к ним на свадьбу, она перестала думать об Ортисе. Гости чокались и кричали «Горько!». Она хлопала в ладоши и тоже кричала «горько», потом пустилась в пляс и перетанцевала всех приглашенных. Катя бросила букет, но Марина даже не попыталась поймать его, а с отрытым ртом и с буйным восторгом смотрела, как бросаются за ним другие. Катя потеплела к ней и обнимала ее за плечи перед фотографом. Самые прекрасные события, думала Марина, усаживаясь обратно за стол, – это те, в которых ты зритель, а не участник.
Она поняла, что Ортис не приедет никогда. Когда она поняла это, город изменился. Она уже привыкла видеть свой город глазами вернувшегося Ортиса, слагая в уме маршруты, по которым он не успел походить. Дремотный пруд на окраине, где – ходили слухи – кто-то утопился; старый кинотеатр с бархатными сидениями; новый парк между проспектом и площадью. Она представляла себе, как покажет все это ему, и мечты эти привязывались к улицам. Так, на улице Дзержинского она почувствовала, что рука Ортиса обнимает ее за плечи, и с тех пор эта улица была местом, где Ортис обнял ее (хотя он там никогда не бывал). Летним днем ей захотелось вместе с Ортисом опустить ноги в фонтан на площади, и с тех пор, проходя мимо фонтана, она думала: «Здесь мы были в эту жару».
Но город погас, потому что надежда на встречу с Ор-тисом больше не освещала его. Марина смотрела на тот же фонтан или проходила по той же улице Дзержинского, но она сама был новоприбывшей, не знающей этих мест. Знакомая прежде улица оказывалась незнакомой, ибо исчезли события, которые должны были здесь произойти.
Но ни на секунду не пожелала она примириться с тем, что Ортис ее забыл (возможно, и не было в ней настоящей любви, а только страшная тяга, как у стрелки компаса – к северу). Надо было найти способ заставить его вспомнить о ней. На клочке бумаги написала: «Что я должна сделать?» и положила под подушку.
голод
Ей снилось, что Ортис сидит у нее в комнате. Она поставила перед ним тарелку с варениками, а он сделал знак повернутой к ней ладонью: не надо. Марина проснулась и поняла, что должна отказаться от еды.
Когда мать накладывала ей картошку и фасоль перед тем, как заступить на дежурство, Марина отодвигала половину порции ложкой и съедала вдвое меньше, чем обычно. Потом она стала обходиться без трех четвертей, а матери говорила, что есть не хочется. Та сетовала на глупую моду, уговаривала Марину съесть хотя бы кусочек, твердила, что та и так худа, как скелет.
От голода мысль о еде преследовала Марину, как овод. Ей повсюду виделись морковь, яблоко, шоколад. Голод заставлял ее на время забыть об Ортисе; а когда она вспоминала о нем, то голод отступал и жить без еды становилось просто. Фасоль и картошка – жертва для Ортиса. Легкость – подарок Ортису.
Она вырезала из журнала статью об анорексии и часто взглядывала на фотографию двух тощих полуживых тел, что вдохновляли ее на голодовку. Ножом она чертила на тарелке загадочные круги и квадраты, и мать, покачав головой, уносила поднос.
Голова кружилась, зато внутри было пусто и легко, тело могло взлететь в любой момент, если б она оттолкнулась ступней от земли. Все стало казаться ярче и значительней. Коричневая краска стола бросалась в глаза, вопия о несправедливости. Острые углы его норовили добраться до боков Марины. Если ложка ударяла о фарфоровый край тарелки, то тревожный звон не стихал, даже если Марина затыкала уши, а раздавался все громче и пронзительнее. Смотрела на чайник и видела его одновременно в фас и в профиль, носиком к ней и носиком в бок; а позже научилась глядеть сквозь него, как смотрела сквозь другие таявшие под ее взглядом предметы.
Часто, не выдерживая силы вещей, она закрывала глаза. Тогда видела красную точку перед собой, которая вдруг взрывалась и расширялась до огромного красного диска. Красноту просверливали спирали, белые круги возникали и падали, стрелы пронзали их. Марина поднимала веки: стул во всей своей непримиримости вставал перед ней.
Тело менялось: руки и ноги стали как будто длиннее, покрылись легким пушком. Из зеркала на нее смотрело лицо старого ребенка, и она всматривалась в глаза: казалось, что в зрачках она видит отражение Ортиса. Теперь ей было совсем легко обходиться без еды. Стоило матери уговорить ее проглотить несколько ложек, как она уходила в туалет и, склонившись над унитазом, засовывала в рот два пальца. Рвота была тоже – дар.
Она ходила мало. Даже для того, чтобы положить ногу на ногу, требовалось усилие. Слова иногда путались в голове, и было трудно договорить до конца начатую фразу. Иногда Марина была слишком слаба, чтобы подняться с постели, но тогда ей казалось, что окно распахивается и, отодвинув занавеску, перекидывая ноги через подоконник, в комнату входит темная фигура Ортиса.
путешествие
В кабинете Ортис пытался переводить документы в перерывах между зевками, взглядами в окно, почесыванием плеча и навязчивым желанием в очередной раз протереть полки, на которых скапливалась незаметная пыль. Когда удавалось перевести одно предложение, оно умирало. Он принимался за следующее, не зная, откуда, зачем оно написано и к чему ведет.
В дверь постучали.
– Войдите! – крикнул Ортис.
Он быстро выпрямил спину и принял деловой вид. Дверь приоткрылась, и показалась голова секретарши:
– Начальник хочет вас видеть, – сказала она и моментально скрылась.
Ортис подумал, не собираются ли выгнать его с работы (эта мысль оставила его почти совсем равнодушным). Он потянулся, положил пресс-папье на бумаги и зашагал по коридору к начальнику. Его кабинет казался пустым и огромным, но на полу в форме буквы «т» лежал красный ковер. Единственным украшением стола были два черных телефона, которые имели привычку звонить в унисон; и тогда начальник прижимал одну трубку к правому, другую к левому уху.
– Здравствуйте, здравствуйте, – обратился начальник к Ортису и назвал его по имени. – Сигару не желаете?
Ортис сел в кресло и закурил. Начальник либо все еще не заметил, как плохо он работает, либо все в этом отделе так же бессмысленно проводили время. Ортис смотрел на лицо начальника, но знал, что стоит ему выйти из министерства, как он забудет эти морщины, эту лысину и веселые, глупые глаза.
– Мы тут надумали вас в командировку послать, – ласково и твердо произнес начальник. – В тот же город, где вы стажировались. Навести там дополнительные контакты насчет будущих студентов.
Ортис кивал головой, слушая объяснения, и пытался вникнуть во все подробности своей задачи. Потом вернулся к себе и опять вытер пыль. По дороге домой думал: «Мне нужно куда-то ехать? Какой абсурд. Кажется, я никогда никуда не уезжал. Может быть... Когда был молод... Но это, кажется, был вовсе уже и не я. Вот бульвар, набережная, кафе. Разве бывают другие страны? Что-то такое вроде было... Год назад? Два?» – и он улыбнулся, как будто ему предоставилась возможность посетить давно забытый сон.
