Олег Лукошин - СУДЬБА БАРАБАНЩИКА. ХАРДРОКОВАЯ ПОВЕСТЬ
Я стоял под деревом, одинокий, угрюмый, и уже сожалел о том, что затесался в это весёлое, шумливое сборище.
Вдруг – вся в чёрном и в золотых звёздах – вылетела из-за сиреневого куста девчонка. Не заметив меня, она быстро наклонилась, поправляя резинку высокого чулка; полумаска соскользнула ей на губы. И сердце моё сжалось, потому что это была Нина Половцева.
Она обрадовалась, схватила меня за руки и заговорила:
– Ах, какое, Серёженька, горе! Ты знаешь, я потерялась. Где-то тут сестра Зинаида, подруги, мальчишки… Я подошла к киоску выпить воды. Вдруг – трах! бабах! – труба… пальба… Бегут какие-то люберы – все в стороны, всё смешалось; я туда, я сюда, а наших нет и нет… Ты почему один? Ты тоже потерялся?
– Нет, я не потерялся, – мне никого не надо. Но ты не бойся, мы обыщем весь парк, и мы их найдем. Постой, – помолчав немного, попросил я, – не надевай маску. Дай-ка я на тебя посмотрю, ведь мы с тобой давно уже не виделись.
Было, очевидно, в моём лице что-то такое, от чего Нина разом притихла и смутилась. Прекрасны были её виноватые глаза, которые глядели на меня прямо и открыто.
Я обнял её за талию и приблизил к себе. Она не отстранилась. Я ткнулся губами в её алый, оказавшийся таким вкусным и ласковым рот. Мы поцеловались. Я был благодарен Нине за то, что она оказалась столь внимательной, понимающей и не отвергла меня. Этот поцелуй разукрасил небо разноцветными пятнами и превратил окружающую действительность в сказку.
Я крепко пожал её руку, рассмеялся и потащил её за собой. Мы обшарили почти весь сад. Мы взбирались на цветущие холмы, спускались в зелёные овраги, бродили меж густых деревьев и натыкались на старинные замки. Не раз встречались на нашем пути весёлые пастухи, отважные охотники и мрачные разбойники. Не раз попадались нам навстречу добрые звери и злобные страшилы и чудовища.
Маленький чёрный дракон, широко оскалив зубастую пасть, со свистом запустил мне еловой шишкой в спину. Но, погрозив кулаком, я громко пообещал набить ему морду, и с противным шипением он скрылся в кустах, должно быть выжидать появления другой, более трусливой жертвы.
Но мы не нашли тех, кого искали, вероятно потому, что волшебный дух, который вселился в меня в этот вечер, нарочно водил нас как раз не туда, куда было надо. И я об этом догадывался и тихонько над этим смеялся.
Наконец мы устали, присели отдохнуть, и тут опечаленная Нина созналась, что она хочет есть, пить, а все деньги остались у старшей сестры Зинаиды. Я счастливо улыбнулся и, позабыв всё на свете, выхватил из кармана бумажник.
– Деньги! А это что – не деньги?
Мы ужинали, я покупал кофе, конфеты, печенье, мороженое.
За маленьким столиком под кустом акации мы шутили, смеялись, снова целовались и даже осторожно вспоминали старину: когда мы были так крепко дружны, писали друг другу письма и бегали однажды тайком в кино.
– Серёжа, – с тревогой заметила Нина, – ты, я вижу, что-то очень много тратишь.
– Пустое, Нина! Я рад. Постой-ка, я куплю вот это…
Отражая бесчисленные огни, сверкая и вздрагивая, подплыла к нашему столику огромная связка разноцветных шаров. Я выбрал Нине голубой, себе – красный, и мы вышли на площадку перед сценой. Да и все повскакали, ожидая выступления главных звёзд фестиваля, всенародно любимой, отмеченной наградами советского правительства, в числе которых орден Ленина и орден Дружбы народов, шотландской группы «Назарет».
Крепко держась за руки, мы стояли в толпе. Лёгкие упругие шары болтались и хлопали над головами. На сцену, приветствуемые одобрительным гулом, вывалились шотландцы. Зазвучала музыка и Дэн Маккаферти запел безумно любимую мной «You’re The Violin», которая как нельзя кстати подходила к моменту нашего с Ниной взаимного обожания.
Вдруг свет погас, померкли луна и звёзды, потому что перед сценой ударил залп и тысяча стремительных ракет умчалась и затанцевала в небе. Пиротехника буйствовала!
– Когда я буду большая, – задумчиво сказала Нина, – я тоже что-нибудь такое сделаю.
– Какое?
– Не знаю! Может быть, куда-нибудь полечу. Стану порноактрисой или разукрашу себя с головы до ног татуировками. Или, может быть, будет война, и я пойду в снайперы. Смотри, Серёжа, огонь! Ты любишь огонь? Тогда ты будешь командиром батареи. Ого, берегитесь!.. Смотри, Серёжа! Огонь… огонь… и ещё огонь!
«Словно на Землю вернулся Прометей и раздал живительный Огонь людям», – подумал я.
– Что ты бормочешь, глупая! – засмеялся. – Ну хорошо, я буду командиром батареи, а потом я буду тяжело ранен…
– Но ты же выздоровеешь, – уверенно подсказала Нина.
– Да, я выздоровею, а потом вместе с Прометеем мы…
– С Прометеем? – Нина улыбнулась.
Я смутился. Чёрт, вот всегда так! Что на уме, то и на языке.
– Посмотри, – поспешно взглянул я вверх, – наши шары над головой запутались.
Я вынул нож, обрезал концы бечёвок и взял оба шара в руки.
– Гляди, Нина: голубой шар – это ты, красный – это я. Раз, два… полетели!..
Шары вздрогнули и рванулись к огненному небу. Толпа в едином порыве раскачивалась в такт музыке и подпевала словам назаретовской «Hair Of The Dog».
– Не жалей, – сказал я, – им там хорошо будет. Смотри, Нина, ты летишь, а я тебя догоняю. Вот догнал!
– Но ты сейчас зацепишься за антенну! Правей лети, глупый, правее! Серёжа! Почему это я лечу прямо, а ты всё крутишься да крутишься?
– Ничего не кручусь. Это ты сама вертишься и всё куда-то от меня вбок да вбок. Вот погоди, нарвёшься на ракету и сгоришь. Ага, испугалась?!
Небо ещё раз ослепительно вспыхнуло, и нам хорошо было видно, как два наших шарика дружно мчались в заоблачную высь…
Ракеты погасли. Стало темно. Потом зажглись огни сотен зажигалок, и при их свете мы увидали совсем неподалёку от нас сестру Нины Зинаиду и всю их компанию.
Пора было расставаться.
– Нина, – спросил я медленно и обдумывая каждое слово, – можно, я изредка буду тебе звонить?
– Звони! – сказала она. – Доставай сотовый, я продиктую тебе мой номер. У меня теперь новый, недавно симку сменила.
Я набрал цифры и сохранил их в памяти телефона.
– Нина, – спросил я, – а может быть, у тебя уже кто-то есть? Может, нам даже не стоит начинать?
– Вообще-то есть, – тихо ответила Нина, не глядя на меня. – Но ты всё равно звони, мало ли как там сложится.
Вот она попрощалась, побежала к сестре и к ещё одному человеку, какому-то расфуфыренному франту в строгом костюме, явно из юных комсомольских лидеров, и, по-видимому, между ними сейчас же вспыхнул спор: кто от кого потерялся. Потом, обнявшись с ним, они пошли по аллее к выходу. Сверкнули ещё раз золотые звёздочки на её чёрном платье, и она исчезла.
…Ей тогда было тринадцать – четырнадцатый, и она училась в шестом классе двадцать четвёртой школы.
Её отец, Платон Половцев, инженер, был старым другом моего отца, гитаристом в его армейском ансамбле.
Когда отца арестовали, он сначала не хотел этому верить. Звонил нам по телефону и обнадёживал, что всё это, наверное, ошибка.
Когда же выяснилось, что никакой ошибки нет, он помрачнел, снял, говорят, со своего стола фотографию, где, опираясь на гитарные грифы, стояли они с отцом возле развалин какого-то польского замка, и что-то перестал к нам звонить и ходить с Ниной в гости. Да, он не любил Валентину. И он осуждал отца. Я не сержусь на него. Он прямой, высокий, с потёртым орденом на полувоенном френче.
Слава его скромна и высока.
Он дорожил своим честным именем, которое пронёс через нужду, войны, революцию…
И на что ему была нужна дружба с ворами!
Во дворе мне сказали, что прачка приходила два раза. Бельё оставила у дворника, дяди Николая, а за деньгами (пятнадцать рублей) придёт завтра после обеда.
Я хотел поставить чайник – воды в кране не было. Хлеба тоже, денег тоже. Но мне на всё наплевать было в этот вечер. Не будет мне в жизни счастья, думал я. Нина достанется другому, отец-Прометей не вернётся. Надеяться не на что. Я бухнулся в постель и, не раздеваясь, заснул крепко.
Утром как будто кто-то подошёл и сильно тряхнул мою кровать. Я вскочил – никого не было. Это будила меня моя беда. Нужно было где-то доставать денег. Но где? Что я, рабочий, служащий или хотя бы дворник, как дядя Николай, который, глядишь, тому дров наколол, тому ведро вынес, тому ковёр вытряхнул?..
Однако, зажмурив глаза, я упорно твердил только одно: «Достать, достать… всё равно достать!»
Но где?
И сразу же подумалось: «А что же такое, если не деньги, лежит в запертом ящике письменного стола?»
Конечно, догадливая Валентина не всё взяла с собой в Турцию, а, наверное, часть оставила дома, для того чтобы осталось на первые расходы по возвращении. Тогда будет всё хорошо. Тогда я подберу ключ, возьму тридцатку, не больше, отдам деньги прачке, а на остаток буду жить скромно и тихо, дожидаясь того времени, когда вернётся мачеха.
Ну, до чего же всё просто и замечательно!
Но так как, конечно, ничего замечательного в том, чтобы лезть за деньгами в чужой ящик, не было, то остатки совести, которые слабо барахтались где-то в моём сердце, подняли тихий шум и вой. Я же грозно прикрикнул на них и опрометью бросился к дворнику, дяде Николаю, доставать напильник.
– Зачем тебе напильник? – недоверчиво спросил дворник. – Всё хулиганство! Вечор тоже мальчишка из шестнадцатой квартиры попросил – отвёртку, а сам, чертяка, чужой ящик для писем развинтил, котёнка туда сунул, да и заделал обратно. Жиличка пошла газеты вынимать, а котёнок орёт, мяучит. Газету исцарапал, нагадил, да полтелеграммы изодрал от страха. Насилу разобрали. Не то в телеграмме «развожусь», не то «не развожусь», не то «разводиться не хочу, но другую завёл».
