Николай Семченко - Горизонт края света
Плаванье вначале ничто не омрачало, но за Шелагским мысом налетел шторм и выбросил на берег два коча: они разбились, а люди погибли. Остальные пять судов за два с лишним месяца достигли мыса, который на всех картах называется тперь именем Дежнёва. А в те давние времена он значился как Большой Каменный Нос, и знали о нем русские люди лишь со слов чукчей.
Стояла непогожая осень, дули сильные холодные ветра. Идти по морю в шторм было трудно, и потому первопроходцы сделали остановку у Чукотского мыса. На пришельцев напали аборигены. И кочи снова вышли в море: русские не хотели сложить головы на чужом берегу. Силы были слишком неравными. Жестокий шторм вскоре разбросал суда по морю-окияну.
Кочи с Федотом Поповым и Герасимом Анкудиновым долго носило по крутым волнам, и в конце концов путешественников прибило к устью реки Камчатки. Они поднялись до её притока – речки Никул, где и зазимовали. По имени Попова эту речку стали называть Федтовщиною. А на одном из чертежей 17 века возле её обозначения дано такое объяснение: « Зимовья было два. В прошлых годах из Якуцка города на кочах были на Камчатке люди, а которые у них в аманатах1 сидели те камчадалы и сказывали, а в наши годы с оных стариков ясак брали, два коча сказывали, и зимовья знать и поныне.»
Существует свидельство, что, перезимовав, оба коча вышли в море, обогнули Камчатку и остановились на реке Тигиль. Очевидно, плаватели погибли все до одного от лишений и болезней.
Так я встретился с однофамильцем, жившим много-много лет тому назад. У него было одно стремление: идти «встреч солнца», чтобы увидеть край земли.
Однажды, когда мне было пять или шесть лет, мама сказала, что есть такой полуостров Камчатка – край земли.
– Если это край – с него можно упасть, – наивно предположил я тогда. – Значит, там живут люди-неваляшки. Иначе бы они все давно упали! Но почему название такое: Камчатка?
И правда: что это за слово такое – «Камчатка»?
В студенчестве я этот вопрос попытался исследовать. И как-то вычитал у первого сибирского картографа Ремезова, жившего в конце 17– начале 18 веков, такие строки: «А на Камчатке приходят люди грамотные, платья на них – азямы2 камчатные». От камчатных платьев, значит, произошло название? Нет, чукчи, эвены и коряки всегда предпочитали носить меховые одежды, а хлопчатобумажных, льняных и прочих тканей до прихода русских просто не знали. Ну, откуда ж тогда взялось это слово – «Камчатка»?
И однажды я получил ответ на этот вопрос от своей собственной бабки. Она жила в старинном городе Якутске, из которого три столетия назад казаки отправлялись на разведывание новых земель. Бабушка родилась в этом городе, закончила здесь институт, родила мою маму, вынянчила меня и никуда уезжать не хотела. Только однажды с неохотой в Трускавец отправилась, и то не поехала бы, если б врачи не пригрозили неминуемым инсультом.
Узнав о моем внезапном увлечении топонимикой, бабушка прислала кое-какие книжки и коротенькое письмо. Где же оно?
Перекладываю на столе книги, бумаги, чуть не опрокидываю вазу красного стекла. Это подарок ОВ.
ОВ – это инициалы: Ольга Владимировна. А ещё ОВ – значит, отравляющие вещества. Помню, в школьном курсе гражданской обороны значились все эти зарины, заманы и прочая гадость, способная отравить всё живое. Они объединялись в общее понятие ОВ – отравляющих веществ, от которых в случае войны нужно было спасаться в респираторах, противогазах, при этом ничего не пить и на всякий случай не есть.
ОВ была для меня почти что отравляющим веществом. Ну, что поделаешь: как увижу её – прямо дурею, всякое соображение кончается… Сто один раз давал себе клятву, что вижу её в последний раз, и ничего у нас быть не может, потому что она мужняя жена, мать двух очаровательных девчушек, у всего посёлка на виду: единственный хирург в районной больнице, а при необходимости и терапевт, и окулист – серьёзная, в общем, женщина, и к тому же старше меня на целых три года. Вон, девчонок полно, подсчитано: в Каменном на одного холостяка приходится четыре незамужних дамы в возрасте от семнадцати до сорока пяти лет. Младше и старше в расчет не берем. А тут – мать семейства и всё такое. Ну, было дело – нашло какое-то помутнение на обоих, сошлись и раз, и другой, и даже вот эту вазу ОВ подарила мне на день рожденья не случайно. «Если перестанешь во мне нуждаться, то поставь ее на подоконник, – сказала она. – И воткни в неё какую-нибудь сухую ветку. Я увижу и пойму, что любовь у нас засохла. И обойду твой дом стороной…»
Я, конечно, высмеял её выспреннюю и претенциозную выдумку. Но вазу почему-то очень берёг и никогда не ставил её на подоконник. А вдруг забуду вынуть из нее ветки вербы или лиловые ирисы? И они засохнут. А ОВ пойдёт мимо…
«И пусть себе проходит мимо!» – коварно шептал один мой внутренний голос. «Да ты что? С ума сошёл! – отвечал ему второй. – Как наш хозяин будет жить без любви?»
Может, вот так и начинается шизофрения. Расставшись вечером с ОВ, я хотел её забыть, а утром случайно встречал по пути на работу и понимал, что никуда мне от нее не деться. Но что я буду делать, когда вернётся с трехмесячных курсов в Хабаровске её муж? Ведь обязательно найдутся добрые люди, которые всё ему расскажут…
Всё это в течении какой-то секунды промелькнуло в голове, когда я подхватывал опрокинувшуюся было красную вазу. Но – уффф! – упасть ей не дал.
Рядом с вазой лежал толстенный фолиант «Описания земли Камчатской» Крашенинникова. Этой книгой когда-то зачитывался Пушкин и даже хотел написать роман о жизни камчатских аборигенов. Бабушкино письмо и лежало в этом темно-коричневом томе.
Так, развернём-ка сложенные листочки.
«Здравствуй, внучек Игорёк!»
Ну, тут про погоду, внезапный летний заморозок (как вам это словосочетание?) – пропустим это место. Ага, вот он, нужный фрагмент: « Слово «Камчатка» произошло, наверное, от якутского слова «камчаакытан», – писала бабушка. – Кстати, от своей матери слышала сказки о стране, называемой таким именем. «Камчаа» – глагол, обозначающий движение, колебание, «ыттан» – взбираться наверх, карабкаться. Вполне отвечает старинным представлениям о крае света: там много гор, которые трясутся, а из их нутра вырываются языки пламени…
А ещё, Игорь, было в русском языке такое слово – «камчатый», то есть кривой, извилистый. Может, название полуострова – от него? Ведь казаки увидели здесь немало петляющих рек, крутых сопок, кривых гор…»
Бабушка – преподаватель русского языка, и, конечно, уж ей-то виднее, от каких слов образовалось другое – Камчатка. Но, может, и она не права? В одной старинной книге я прочёл: когда первопроходцы открыли Чукотку и стали объясачивать местное население, то узнали о существовании племени коряков.
Коряки – жители севера Камчатки, но кочевали и по территории чукчей: пасли тут стада своих оленей. От коряков русские могли услышать слово «кончало» – так аборигены называли племя камчадалов, живших на реке Камчатка. Может произошла трансформация этого слова: Кончатка – Камчатка?
В общем, как бы там ни было, потянулся к новой земле вольный казацкий люд. И в числе первых волею судеб оказался мой однофамилец. Или не однофамилец, а родственник?
Как ни старался, узнал я о нём очень мало. В малоизвестном очерке всё того же Крашенинникова «О завоевании Камчатской землицы, о бывших в разное время от иноземцев изменах и бунтах служивых людей» огнём ожгли меня строки о Федоте Попове:
«… весною на том же коче из устья Камчатки реки в море вышли и, обошед Курильскую лопатку, шёл по Пенжинскому морю до реки Пареня, где он с товарищами зазимовал.» И будто бы там кто-то из своих же казаков его зарезал. И тогда коряки, почитавшие русских выше смертных (как-никак у них имелись чудесные «огненные палки» – пищали!), убедились: пришельцы – не боги, они обычные люди, которые тоже умирают. И напали корякские воины на казаков, и побили их. Господи, это ж совсем рядом с Каменным происходило – на реке Парень.
Кто мог набраться такой смелости – убить самого Попова? Наверное, это был человек, не желавший делить с ним власть? Может быть, Крашенинников, побывавший на Камчатке через сорок лет после её открытия, услышал от стариков-аборигенов ещё какие-то подробности, но не стал их описывать, отложил на потом? А «потом» не наступило… Но, возможно, он знал, что тем злодеем и был как раз Анкудинов, но ему не хватало веских доказательств? Навряд ли русские люди, оказавшись в незнаемой стране, разъединились: один направил коч к Парени, а другой остался на Федтовщине. Скорее всего, они пришли на Парень вместе, и уже тут Анкудинов устранил соперника.
Впрочем, всё это – хлипкие догадки. Подтвердить или опровергнуть их могли те самые кресты, которые казаки обязательно ставили на переправах. А дощечки? Те самые, о которых говорил Лёше его дед. Может быть, действительно: с одной стороны их исписал какой-нибудь казак-первопроходец. И нет ли в тех записях сведений о первых русских людях, увидевших Парень и Пенжину? Ах, как мне хотелось это узнать! Словами, пожалуй, и не выразить это чувство, сладкое и мучительно щемящее. Оно возникает, когда столкнешься с каким-нибудь странным или загадочным случаем ли, фактом ли, но его причины не ведаешь – и эта тайна занимает и мучает тебя не меньше, чем любителя детективов при чтении романов Агаты Кристи.
