Патрик Рамбо - Деревенский дурачок
— Ты считаешь, мне померещились девушка, пудель и все эти картинки прошлого?
— По сути, да, — ответил Мансар. — Другое дело, что все твои иллюзии обладали потрясающей убедительностью. В действительности это галлюцинации. С тобой не произошло ничего сверхъестественного: у бодрствующего человека иногда случается обман зрения и слуха.
— Но все увиденное казалось мне настоящим, живым, едва ли не осязаемым.
— Ты верно сказал: едва ли не осязаемым.
— Я держал в руках блузку девушки.
— Скорей всего, ты держал блузку Марианны или просто тряпку.
— Какова причина галлюцинаций?
— Обычно галлюцинации возникают при высокой температуре, интоксикации, перенапряжении нервной системы.
— Слушай, Мансар, у меня ничего этого и близко нет!
— Ты недавно перенес тяжелую форму гриппа.
— Во время болезни галлюцинаций не было, они начались потом.
— Может, ты травку куришь?
— Скажешь тоже! Колумбийская дурь и мексиканские грибы вышли из моды вместе с «Пинк Флойд» и Элисом Купером. Нет, всякий раз я был трезв, спокоен и испытывал крайнее удивление. Я не алкоголик, не наркоман, чаще пью травяные чаи, чем настойки на травах. Нет, тут что-то другое.
— Было у тебя в Трувиле хоть одно видение?
— Не единого.
— Между тем у тебя с Трувилем связано столько воспоминаний. Сам Бог велел погрузиться в прошлое: Черные Скалы, дикий пляж, старая вилла, которую снимали на лето твои родители. Так нет же.
— К чему ты клонишь?
— Тебя угнетает Париж. Он так изменился, ты не узнаешь города, тоскуешь по прежним улицам, магазинчикам, снесенным домам. Тоскуешь о прошлом.
— Ну не настолько же!
— Скажем, тебе неуютно в настоящем.
— Не мне одному. К тому же гораздо больше меня пугает будущее.
— И ты начинаешь представлять, придумывать, воображать, создавать реальность по своему вкусу…
— Нет, там полная безвкусица, я же видел.
— Помнишь сны наяву Казота?
— Смутно. Что-то подобное мы с тобой читали у Нерваля, когда учились на филологическом факультете, а с Казотом носился профессор-зануда, помнится, читал он в аудитории AI.
— Профессор Морийон.
— Вот-вот. Забыл, как его звали.
— Однажды на званом вечере Казот предсказал Кондорсе, Шамфору и Байи, что все они умрут через шесть лет во время революции, причем описал кончину каждого во всех подробностях. Над ним посмеялись, но все исполнилось в точности.
— Я вижу прошлое, а не будущее.
— Какая разница. Невидимые миры окружают нас.
— Ты же врач, как ты можешь верить дурацким бредням? В прошлый раз ты мне доказывал, что россказни о привидениях — выдумка.
— Я только сказал, что тайна исчезает, когда находишь объяснение происходящему.
— Мансар, я пришел к тебе на прием как раз за тем, чтоб ты мне все объяснил. Ты говоришь, говоришь, но до сих пор не сказал ничего путного.
— Слушай, после поездки в Трувиль с тобой ведь больше не случалось ничего странного. На всякий случай выпишу тебе еще один транквилизатор.
— Опять! Те, прежние, мне совершенно не помогли!
— Потому что ты их не принимал.
Я вышел от Мансара в замешательстве: он знал не больше моего. В конце концов я в здравом уме, твердой памяти и координация у меня не нарушена. Я многое помню, но детские мои воспоминания сводятся к небольшому количеству четких картин, возникших, скорее всего, под влиянием рассказов родителей и других людей, бывших в те времена взрослыми. Нет, прошлое, где я теперь оказывался время от времени, не могло быть воссоздано моим воображением: оно изобиловало неожиданными подробностями, и к тому же мне отводилась там скромная роль наблюдателя. Когда я закрывал глаза и пытался ясно представить себе какой-нибудь эпизод из детства, мне всегда приходилось снимать позднейшие наслоения, восстанавливать недостающие детали, по сути, выдумывать их. Лица людей, их движения, голоса, обстановка, освещение, краски проступали из тумана забвения неохотно и неотчетливо. Если на нашей улице открывался новый магазин, я уже через неделю забывал, что тут было прежде. Метрдотель одного ресторанчика близ Центрального рынка, служивший в нем лет тридцать, спросил меня как-то, помню ли я, что находилось на месте огненно-красного кафе и нового сквера. Я не мог вспомнить. «Ну как же, мсье, целый квартал занимали склады „Манюфранс“». Только после его слов мне смутно, в общих чертах припомнилось какое-то длинное здание.
Память у меня избирательная, донельзя капризная. Не могу запомнить ни одной даты, а вот длиннейшие номера — пожалуйста! Например, знаю наизусть номер счета в банке и код нашего дома. Дойдя до своей двери, я начал машинально набирать код, как вдруг обнаружил, что вожу пальцем по гладкому камню. Может, кодовый замок сняли? Последнее время он часто ломался, и жильцам приходилось стучаться к консьержке; та отпирала дверь, проклиная короткие замыкания. На этот раз мне не пришлось потревожить консьержку: я толкнул дверь, и она открылась. Поскольку я совсем недавно против воли побывал в прошлом, любая перемена внушала мне подозрения. Внимательно оглядел холл: вроде бы все по-прежнему, только вот ковер на лестнице… Хотя, с чего я взял, будто он был другого цвета? Видишь вещь каждый день и перестаешь замечать ее: чем прочней она уходит в подкорку, тем быстрей стирается с поверхности памяти. В нынешнем тревожном состоянии я, кажется, склонен преувеличивать странность происходящего. Лифт на толстых прочных тросах с привычным стрекотом гигантской швейной машинки отвез меня наверх.
Я не смог вставить ключ в скважину. Вероятно, по рассеянности ошибся этажом, такое со мной случалось, ведь все лестничные клетки одинаковы. На двери напротив блестела медная табличка, я прочел: «Лусталу, зубной врач». Снова прошлое. Я вовсе не ошибся этажом. Когда в конце шестидесятых мы поселились здесь, я видел мельком старика Лусталу. Его окна, так же как наши, выходили во двор, иногда мне приходилось наблюдать, как он моет инструменты прямо в раковине у себя на кухне; наверное, именно поэтому у меня никогда не возникало желания доверить ему лечение собственных зубов.
— Вы к кому? — Невысокая полная дама оглядела меня с подозрением.
Она явно ощущала себя хозяйкой и спрашивала с полным правом, а я между тем видел ее впервые. Дама так пристально всматривалась в мое лицо, словно застала меня на месте преступления и готовилась описать во всех подробностях мои приметы полиции.
— Вы к кому? — повторила она с еще большей угрозой.
— Ни к кому, мадам. Я, собственно, возвращался домой.
— Вы живете не в нашем доме.
— Вы ошибаетесь, я живу здесь.
— У нас живут приличные люди, бродягам здесь не место. А ну, прочь отсюда, живо!
Если бы я мог прийти в себя, оставить эту ведьму в прошлом, а сам вернуться в свое время! Сейчас она поднимет шум, созовет соседей, будет вопить, что я вор и убийца. Я решил, что благоразумнее уступить и ретироваться. Хитростью ее не одолеешь. В конце концов и это видение рассеется, как предыдущие. Я очнусь в своем любимом кресле, Марианна будет рядом, она встревожится, я приму успокоительное.
— Успокойтесь, мадам, я ухожу.
— И чтобы я вас больше не видела. Шляются туг всякие!
У меня возникло искушение проверить, на самом ли деле она существует. Послушать Мансара, так галлюцинация — результат нашей мозговой деятельности: мы слышим голос, видим некий облик, но не можем прикоснуться к нему, у видения нет ни плоти, ни крови. Я протянул руку, чтобы схватить милую даму за запястье, — она в ужасе отшатнулась. Шагнул вперед, надеясь все-таки прикоснуться к ней, — дама решила, что я нападаю, и завизжала. На пятом этаже кто-то выглянул из-за двери.
— Что случилось? Это вы, мадам Салинья?
— Скорее, доктор, вызовите полицию!
Я поднял глаза и увидел, что сверху сквозь решетку лифта на меня с любопытством уставилась напудренная и накрашенная врачиха. Все, пора удирать: я буквально скатился с лестницы, а мне вдогонку неслись крики: «Помогите! Держите его!» Еще ни разу у меня не было таких продолжительных и навязчивых видений. Мне захотелось поскорей на улицу, глотнуть свежего воздуха, потолкаться среди прохожих, увидеть молочника с его шавкой или еще кого-нибудь знакомого и убедиться, что я снова в настоящем. Но стоило мне оказаться снаружи, я едва не лишился чувств и остатка разума. Недавно покрашенные фасады домов вновь облупились. На дороге пробка, и среди грузовиков я заметил «ситроен» с передней тягой, кабриолеты, лошадь, везущую фургон с мороженым. Мужчины в шляпах и картузах косо поглядывали на меня. К счастью, из-за сутолоки, гвалта и гудков никто не услышал, что мне вдогонку надсадно кричат врачиха и консьержка. Тем не менее я предпочел уйти от них подальше и направился к улице Монторгёй, едва переставляя ноги. У меня сильнейший жар, как только проклятая температура спадет, мне станет легче и видения отступят — во всяком случае, так я себя утешал.
