Евгений Москвин - Лишние мысли
Тут только я сообразил, что, по всей видимости, нахожусь в депутатском номере. Это Кошкин отвел меня сюда? Или нет? Мне казалось, вчера он выпил лишнего, так же как и я, и ничего не соображал. Интересно, почему мы не остались в столовой, ведь, насколько я понял, это обычная практика.
Мои размышления были прерваны, ибо в номер вошел Кошкин. Он улыбался, но явно через силу — давали о себе знать события вчерашнего дня. Через его локоть был перекинут галстук синего цвета.
— Доброе утро. Это мой?
— Приветствую. Да, ваш. Теперь вы депутат в полном смысле этого слова. Наденьте рубаху и повяжите его.
— Он синий, что это означает?
— Партия либералов, — ответил Кошкин и повторил, — наденьте рубаху и галстук. Сейчас я объясню, каких взглядов вы должны придерживаться и за что выступать.
— Хорошо, — я кивнул в ответ, — а после мы пойдем завтракать?
— Да.
— Опять в столовую?
— Совершенно верно. Кстати… отлично вчера выпили.
Я неопределенно пожал плечами. Я вспомнил слова Кошкина о том, что перед тем, как меня избрать, депутаты специально интересовались, употребляю ли я спиртное. Мне почему-то стало не по себе. До того, как попасть в психбольницу, я действительно много пил.
Я надел рубаху и, стоя у зеркала, повязал галстук.
Кошкин сказал мне:
— Приготовьтесь к тому, что теперь к вам будут подходить депутаты и задавать разные вопросы о политике. С оппозицией ведите себя сдержаннее. Кстати, я принес вам обещанную книгу, партийное издание об этикете, — он протянул мне небольшую книгу синего цвета, в мягком переплете, — изучите это позже, а пока я поясню вам главные вещи…
— Да, скажите мне…
— Что сказать?
— Какие именно вопросы о политике мне могут быть заданы и что я должен отвечать?
— Глава вашего блока, депутат Ж., собирается расклеить у себя в номере пять тысяч фотографий, на которых изображен он сам, обклеить ими все стены. Вас обязательно спросят, что вы думаете об этом.
— И мне ответить, что я полностью его поддерживаю?
— Так лучше всего, да, — сказал Кошкин, кивая.
— А как насчет законов, Земельного кодекса?
— Что насчет него?
— Меня могут спросить о нем? Какую позицию я занимаю или…
— Очень вряд ли, нет-нет, совсем так не думаю, что вас могут спросить об этом.
— Но почему? — осведомился я удивленно, — сегодня не состоится его принятие?
— Состоится. И о самом этом событии говорят довольно много.
— Тогда… нет, я решительно не понимаю…
Кошкин сел на мою кровать и пустился в разглагольствования:
— Вы еще не были ни на одном принятии закона. Поэтому и задаете такие нелепые вопросы. Но это ничего, сегодня вы многое поймете. А если нет, то понимание придет со временем…
Пока он говорил, я успел почистить зубы, надеть брюки и пиджак.
— Итак, я готов.
— Вы отлично выглядите, у вас очень представительный вид. Такой и должен быть у человека, которому предстоит вершить судьбами Родины.
Когда мы вышли из номера, Кошкин сказал:
— Вчера вы, должно быть заметили, что на всех депутатах галстуки трех разных цветов. Конечно, красные галстуки — это коммунисты. А желтые — демократы. Но демократов немного, всего девять человек, и они не очень хитрые. Более всего вам следует опасаться коммунистов.
— Но почему меня сделали либералом? Какими критериями руководствовались те, о ком никто ничего не знает?
— Не имею представления. Может быть, дело здесь в психологическом портрете. Но я слышал, что бывает по-другому — депутату выдают галстук, что называется, наобум и наблюдают, как он справляется со своими партийными делами. Если неудовлетворительно, то его отправляют в другую партию.
— И вы думаете, мой случай относится именно ко второму варианту?
— Нет, если честно. Ибо тогда они выдали бы вам галстук в первый же день.
— Но они этого не сделали. Значит, дело в психологическом портрете.
— Я назвал это так, но… — Кошкин запнулся.
Я посмотрел на него.
— Но что?
— Я точно не знаю, что я имел в виду. А может быть причина кроется в неких обстоятельствах вашей жизни, прошлого.
— Как вы получили этот галстук? Кто вам его передал?
В ответ на мой вопрос Кошкин сделал каменное лицо, как в первый день, когда мы шли с ним обедать, и я понял, что снова затронул непозволительную тему.
В следующий момент мы вошли в столовую.
Реакция на мое появление была уже совсем иной; депутаты, находившиеся в этот момент в столовой (было их человек тридцать — еще не все), вставали со своих мест, подходили, представлялись. «Очень приятно», — говорил я в ответ и прибавлял свое имя отчество, а иногда чужое, — это было все равно, ибо на содержательную часть повторного знакомства, мало кто обращал внимание. В какой-то момент я принял решение называть каждому новому депутату то самое имя отчество, которое сказал мне прошлый депутат. Так я и сделал, и никто ровно ничего не заметил.
Когда церемония была окончена, мы с Кошкиным сели на свои вчерашние места и принялись завтракать.
— Скоро я перестану опекать вас, — сказал он.
Я нахмурился:
— Мне так кажется, я пока без вас не справлюсь.
Он пожал плечами:
— Все равно, мои обязанности относительно вас постепенно приходят к концу. Помните, вчера я говорил вам, что депутаты разговаривают только о политике?
— Что-то такое припоминаю, да.
Он понизил голос почти до шепота, чему я очень удивился, ибо он никогда доселе так не делал:
— Вчера они вели себя так, будто среди них чужак — собственно, вы и были чужаком. Но приготовьтесь, что сейчас вам зададут разные вопросы.
— Вы уже предупредили, да.
— Общий совет — не отвечайте необдуманно, ибо вас могут подловить.
— Даже свои?
— Чего только здесь не случается!..
— Меня зовут Петр Борисович К., — депутат, сидевший справа, обернулся и сверлил меня взглядом. Я посмотрел на его галстук. Красный. Что это означало? Я уже забыл; я только мог точно сказать, что это не мой однопартиец. Стоп, как это немой? Он же умел разговаривать, совсем я запутался, черт возьми! Нет-нет, я хотел сказать, что это неоднопартиец по отношению ко мне, ибо у нас были галстуки разного цвета, а немой он или нет, — теперь и это было загадкой для меня, ибо я только что помнил, но внезапно забыл значение этого слова, — вы запомнили мое имя, когда я представлялся? Если нет, не беда. Вы уже слышали о Земельном кодексе?
— Да, сегодня будут принимать закон, ведь так? Но мне ни слова не сказали о самом процессе, как он протекает. Господин Кошкин…
— Я понимаю. Вы сами все увидите. Совсем скоро.
— Это меня интригует.
— Процедура очень серьезная, — заметил депутат, — очень. Мы не можем совершить ни единой ошибки… вы не хотите выпить?
— Не откажусь.
Он налил мне вина.
— Закон очень важен, особенно если учесть те отношения в обществе, которые он регулирует. Это ведь Земельный кодекс! Земельный, а не какой-нибудь еще! Русский народ думает, что мы здесь ничем не занимается, только расхищаем государственную казну, но нет, нет, мы стараемся, — на ресницах Петра Борисовича повисли слезы. У него был вид маленького ребенка, который строил крепость из пластмассовых кубиков, но ничего не получалось, каждый раз, когда он доходил почти до самого конца, постройка рушилась. Боже, этот человек вовсе не походил на «опасного» коммуниста, о которых говорил Кошкин!
— Когда будет известен N.?
— Завтра.
Я посмотрел на К.
— Это уже точно?
— Ничего нельзя сказать точно, когда дело касается тех, о ком никто не знает ничего. Но как бы там ни было ходят подобные слухи. Смуту необходимо преодолеть как можно быстрее.
— Но кто источник этих слухов?
— Сложно определить его теперь.
— Где обитают закулисные лобби, те, о ком никто ничего не знает?
— Мы не смогли это выяснить.
— А пытались?
— Ну… — по его лицу я мог сразу определить, что нет, не пытались.
— Может быть кончина депутата Ларионова была как-то с этим связана?
— Если честно, мне ничего об этом неизвестно. Вам следует спросить либо господина Кошкина, либо вашего однопартийца.
— Стало быть, Ларионов был либералом?
— Именно.
— От чего он умер?
— От того же самого, что и все остальные.
— Кто это, «все остальные»?
— Их было много, всех и не упомнить.
— От чего… — я запнулся, ибо внезапно меня озарила догадка, — уж не от этого ли все они умерли? — я кивнул на стакан с вином.
— Именно от этого. От чего же еще? Но мы не можем прекратить, да и зачем? Мы должны быть близки русскому народу.
— Стало быть, и экс-президент умер от того же самого?
— Конечно.
